Под повествование о жизни обитателей морских глубина, зритель начинает различать едва слышные вскрики скрипки и речитатив солиста из вступления песни моряков:
В море соли и так до черта,
Морю не надо слез.
Морю не надо слез.
Наша вера верней расчета,
Нас вывозит «Авось».
Нас вывозит «Авось».
Нас мало, нас адски мало,
А самое страшное, что мы врозь…
Но из всех притонов, из всех кошмаров
Мы возвращаемся на «Авось».
И тут вновь меняется действительность, теперь волны рассекает форштевень российского парусника под Андреевским стягом. Грозные орудия, наполненные ветром паруса. Кажется, еще минута, и корабль нагонит противника, а мужской хор во всю мощь передает настроение:
Вместо флейты подымем флягу,
Чтобы смелее жилось!
Чтобы смелее жилось!
Под Российским крестовым флагом
И девизом «Авось»!
И девизом «Авось»!
Символика очевидна — помните о своих корнях и будьте достойны предков.
Морские кадры Димон отснял на цифровую камеру в рейсе на клипере «Крейсер». Качество получилось «не очень», летом придется переснять, но для демонстрации сошло.
Музыкальная аранжировка шла со скрипом, стиль рок-оперы оказался чересчур непривычным. По счастью, нанятый аранжировщик страдал тяжелой алкогольной амнезией и после очередного протрезвления так и не вспомнил об одетых на уши наушниках плеера, зато работа была окончена в рекордные сроки. Аранжировка оказалась настолько удачной, что возник вопрос об авторстве — новое произведение удивительным образом впитало в себя рок-стиль и здешние музыкальные традиции. Не мудрствуя, Димон предложил разделить лавры пополам.
С актерами оказалось еще сложнее.
Представьте себе какого-нибудь «Чацкого», всю глотку восклицающего: «И дым отечества нам сладок и приятен!» При этом он машет руками и поворачивается к залу самой броской частью своего организма. В театре актера должен слышать весь зал, а в фильме требуется негромкая, но проникновенная речь. Такое получалось не у каждого, но, к средине января три фрагмента были отсняты и озвучены.
Для демонстрации Дима выбрал небольшой зал в 50 квадратных метров, установив в нем два динамика по 25 ватт — счастье Соловейчика, что 100-ватники еще были не готовы.
Реакция Исаака оказалась более чем странной. Переваривая, он минут десять сидел с закрытыми глазами. Затем удивленно посмотрел вокруг и… слинял.
Первые фильмы с движущимся на зрителя поездом вызывали среди парижан панику. В подлинности этой легенды Дмитрий Павлович сильно сомневался и тем более сомневался в повышенной чувствительности господина Соловейчика, хотя вид у того был несколько обалдевший. Во всяком случае, наводить на Соломоныча психиатров Димон не стал. Ну его к лешему.
Все разрешилось через неделю. Напросившийся на встречу Соловейчик для начала огорошил бывшего морпеха заявлением, что продавать «Аквариум» он отказывается. Потом поблагодарил за наводку с французом, тот действительно готовился слинять из России, после чего предложил нормальное сотрудничество. В итоге переговоров, за свой вклад Соловейчик приобрел десять процентов в новой компании, должность юрист-консульта и агента по расширению дела кинематографии в пределах всего мира, считай среди своих собратьев по земле обетованной. Средства, надо сказать, новый компаньон вложил грамотно, потребовав создать «Мосфильмбанк». Банк, так банк, кто бы возражал, коль дело приняло такой оборот. Чуть погодя сад «Аквариум» был сдан «Мосфильму» в аренду на десять лет по минимальной цене.
Вот что творит высокое искусство в сумме с чутьем на крутые бабки. М-да.
Впрочем, как позже признался Соловейчик, в тот вечер он получил мощнейшую эмоциональную встряску, в первую очередь от музыки.
Одним словом, Димону действительно удалось создать пока единственное в этом мире киноэссе, точнее, его набросок. Более того, сам того не осознавая, Дмитрий Павлович ввел в обиход приемы киноискусства, шлифовавшиеся многими и многими поколениями кинорежиссеров. Димон применил крупные планы, наплывы, комбинированные съемки и многое другое, о чем даже не подозревал.
* * *
Не забыл Дмитрий Павлович и о консультантах. Первая встреча Димона с Бубновым и Беклемишевым произошла в декабре. Просьба получить консультацию удивила, но возражений не вызвала, скорее обрадовала — в те годы о российских подводниках еще не писали, тем более не снимали фильмов. Правда, поворчали, что фильм не о сегодняшних моряках.
Дмитрий Павлович оказался благодарным слушателем. Его интересовало все, начиная от специфических команд, быта, взаимоотношения в экипаже и кончая ощущениями во время погружения. Благодарным московский гость оказался дважды — кроме интереса он проявлял недюжинное уважение, выражавшееся в качестве крепких напитков. А еще Дмитрий Павлович оказался удивительно непонятливым, когда речь заходила о тактике применения подводных лодок. По простоте душевной он искренне считал, что лодки должны резвиться на коммуникациях противника или контролировать входы во вражеские порты. Поразительно, но господину Звереву никто так и не смог объяснить, отчего затаившиеся у вражеской базы лодки, не смогут подловить один-другой корабль противника. При всем, при том, Димон ни словечка не сказал против существующей тактики, согласно которой, лодки должны на ночь вставать на краю своего минного поля, а с рассветом уходить в родной порт отсыпаться. Только покряхтывал: «А вот это правильно, не приведи господь, уволокут ночью наши мины, не приведи господь».
«Мазута береговая», сказали бы про такого столетие спустя. Справедливости ради, надо сказать, что командиры подлодок точно так же не понимали, почему морское командование не верит в возможности вверенных им подводных кораблей.
Одним словом, свою «подрывную деятельность» морпех начал снизу и вполне успешно. Воздействие «снизу» шло в разрез с идеей Федотова не торопить потенциального противника, но… так получилось, а десятого февраля из Питера в Москву приехали Бубнов с Беклемешевым. Флотское начальство в том не препятствовало, ведь оба моряка ехали за счет принимающей стороны с целью изучения опыта электрической сварки.
Впервые сварочная технология была широко применена при ремонте русских кораблей, получивших повреждения от японских снарядов.
Бубнов об этом прекрасно знал, но Морской регистр Ллойда только приступал к выработке норм на сварку при ремонте, тем более их не существовало на строительство судов. Российские военные корабли регистру Ллойду были неподотчетны, тем более не существовало норм на субмарины, но совсем игнорировать Ллойд не следовало — при любой аварии «доброхоты» тут же воспользуются случаем ущемить русского конструктора.
Все эти перипетии для Федотова секретом не являлись, а консерватизм в судостроении был залогом безопасного судовождения, но Борис знал, что с двадцатых годов сварка начнет успешно завоевывать позиции и рискнул подыграть русскому конструктору.
С этой целью от имени «Технической конторы инженера А. В. Бари», он организовал испытание сварных швов. Строителям высотных сооружений и мостов, взбрело в голову применить сварные балки из сталей разным марок, толщиной до тридцати миллиметров. На вопрос, зачем нужны испытания на герметичность после каждого воздействия, следовал ответ, мол, чтобы заглубленный квадратный профиль не разорвало льдом, его надо герметично заварить. Кстати, отсюда же росли ноги испытаний на стойкость к тяжелейшим ударам. В Сибири, коллеги, случаются ледоставы-с.
Испытания проводились во Франции, Германии и России. Из протоколов следовал однозначный вывод — сварка предпочтительнее клепаных соединений. Кроме протоколов, исполнители предоставили методики расчетов на прочность. В результате Федотов получил данные для проектирования бронеходов, а Бубнов мог воспользоваться материалами для своих задач.
— Сколько же могла стоить такая работа!? — изумился Иван Николаевич, изучив предоставленные Федотовым материалы.
