Я уже раз десять просил, чтобы мне показали то место, где он остановился.

Теперь там остановился и я.

Чем дальше я продвигался в своих поисках, тем больше крепла во мне уверенность в себе.

Ведь жаркое солнце низвергало с неба каскады огня; ведь в кустах пели и порхали птицы; ведь в высоких травах стрекотали кузнечики; ведь вся пирующая природа была полна жизни, и сердце ее билось в стихиях, в животных и в людях.

Не удивительно поэтому, что и меня переполняла жизнь, что мое сердце, эта частица вселенского сердца, так радостно билось в груди! Я себя чувствовал теперь столь же сильным и столь же неустрашимым, сколь слабым и робким был ночью.

Я не довольствовался тем, что ждал даму в сером; я бросал ей вызов взглядом; я привлекал ее жестами, я призывал ее голосом.

Несмотря на то что было одиннадцать утра, то есть не время для ее появления, я все же надеялся, что она отступит от своих привычек и явится мне.

Если бы она допустила подобную неосторожность, то могла бы рассчитывать на достойный прием!

Пока я так стоял в позе заклинателя духов, мне померещилось, что неподвижная дверь чуть-чуть сдвинулась; однако зрение меня не обмануло: дверь медленно повернулась на петельных крюках и приоткрылась.

Неужели дама в сером услышала мой голос? Неужели она сейчас предстанет передо мной? Неужели я столкнусь с нею лицом к лицу?

Так или иначе, хотя сердце мое неистово колотилось в груди, я сделал шаг по направлению к двери.

И женщина появилась… Но, простите, я Вас разочарую, дорогой мой Петрус: то была вовсе не дама в сером, пришедшая возвестить замершей в испуге деревне какое-то новое несчастье.

То была моя служанка, вышедшая нарвать в саду овощей для моего обеда.

Это не помешало мне воспользоваться ее присутствием.

– Мэри! – твердым голосом окликнул я ее.

Она услышала меня, подняла голову и поискала меня взглядом.

А заметив меня, произнесла:

– Ах, это вы, сударь! Что же вы здесь делаете?

– Пусть вас, бедняжка, не беспокоит то, чем я занимаюсь, – гордо ответил я, – если бы я и сказал вам это, вы бы все равно не поняли… Я заклинаю таинственные силы ночи и ада. Подойдите ко мне!

Она посмотрела на меня с удивлением: я с ней говорил в приказном тоне, чего она еще ни разу от меня не слышала.

Служанка направилась ко мне и, чтобы побыстрее исполнить мое приказание, срезала путь, пойдя наискось.

– Нет, – остановил я ее, протянув руку, – нет, не так… Идите по средней дорожке, идите степенно, неспешно; представьте, что вы скорее скользите, чем шагаете; пройдите передо мной, подавая мне знак рукой, а затем сядьте на каменной скамье в тени эбенового дерева…

– О! – рассмеялась служанка. – Вы, сударь, наверняка насмехаетесь надо мною!

– Мэри, делайте то, что я вам говорю! – повелительным тоном приказал я.

– Но, сударь, я никогда не осмелюсь.

– Почему же?

– Да потому что тень этого эбенового дерева проклята, потому что на этой-то каменной скамье и сидела дама в сером…

В ответ я сделал презрительный жест и спросил:

– Так вы что, боитесь?

– Да, конечно, я боюсь.

– Боитесь!.. А я разве не здесь? А я разве не мужчина, готовый защитить вас одновременно при помощи средств мирских и духовных, ибо я не только мужчина, но еще и священник?!

– Ну, уж если вы скажете мне, что бояться нечего…

– Я говорю вам это…

– В таком случае я готова сделать то, что вы велите.

– Прекрасно… Идите же по средней дорожке. Она пошла.

– Ступайте мягче… Слишком уж очевидно, что вы человеческое существо… Не шагайте, а как бы скользите!

– Проклятье! А ведь разве легко скользить? Было бы дело зимой, на льду, я бы и слова не сказала!

– В таком случае просто идите тише, еще тише… проходя передо мной, сделайте жест… да… Этим жестом запретите мне следовать за вами… Хорошо. Ах, так ты запрещаешь мне идти за тобой, исчадие ада! – вскричал я. – Сейчас увидишь, как я тебе повинуюсь!

И я приготовился перепрыгнуть через изгородь.

– Ах, сударь, – воскликнула Мэри, – поберегитесь, вы же порвете свои штаны!

– Замолчи, демон! – ответил я ей. – И следуй своей дорогой… Сейчас ты увидишь, что я сделаю в ответ на твои угрозы.

И правда, рискуя сделать то, что мне было предсказано, я перебрался через изгородь и, так же как поступил рудокоп в ночь между праздниками святой Гертруды и святого Михаила, устремился по следам дамы в сером.

Я говорю «дамы в сером», ибо в конце концов настолько вошел в роль, что, если бы Мэри сделала малейший угрожающий жест или произнесла недоброе слово, я набросился бы на нее и задушил!

Но, к счастью, она из осторожности ничего не добавила к роли, которую я ей предназначил; она степенно направилась к гранитной скамье в тени эбенового дерева.

Усевшись на нее, служанка спросила:

– Ну, все так, как вы хотели, сударь?

– Да, так, фантастическое существо, – откликнулся я. – Вот так ты и пугаешь других; но уж меня-то ты не запугаешь! Я тебя не боюсь! Я тебя ни во что не ставлю! Я бросаю тебе вызов! Я тебя презираю!.. Приказываю тебе: сгинь!

– Э, сударь, – отозвалась Мэри, – мне ничего другого и не надо; в этом скверном месте так влажно, что, посидев здесь минут десять, можно запросто подхватить насморк!

И Мэри решила вернуться в дом самой короткой дорогой, но я сделал рукой столь повелительный жест, что она описала дугу; я же провожал ее взглядом, вращаясь вокруг своей оси, словно стрелка компаса, и ни на минуту не отрывая от нее взгляда.

Я оставался в той же позе, с той же повелительностью в жесте и с той же самой угрозой в глазах до тех пор, пока Мэри, набрав овощей и с удивлением взглянув на меня в последний раз, не исчезла за дверью.

– А теперь, – воскликнул я, – приходи, дама в сером, вот как я тебя презираю!

Затем я в свою очередь сел на гранитную скамью в тени эбенового дерева и пробормотал:

– Бедняжка! Она боялась!

Вы, дорогой мой Петрус, прекрасно понимаете, что до такой степени отваги я дошел не без влияния крайнего своего возбуждения.

В таком состоянии я и набросал план действий.

А заключался он в следующем: каменщик должен был разрушить возведенную им же стену, слесарь – открыть запертую дверь, а я после этого – посетить комнату дамы в сером.

Если хоть какие-нибудь свидетельства существования призрака имелись, найти их можно было только в этой комнате.

Если, вопреки моим ожиданиям, я не обнаружу там ни одного такого свидетельства, результаты моих действий – разрушенная стена, открытая дверь и посещение проклятой комнаты, – по крайней мере покажут даме в сером, как мало я с нею считаюсь: ведь я не побоялся взломать дверь и посетить ее жилище.

После подобного вызова, увидев, с кем она имеет дело, дама в сером вряд ли осмелится даже коснуться меня.

Тем временем я возвратился в пасторский дом, ибо, как заметила Мэри, сидеть на каменной скамье в самом деле было холодно, и я стал зябнуть.

Я вознамерился, как говорят испанцы, взять быка за рога.

А потому я поднялся прямо на третий этаж и, признаюсь, после секундного колебания нанес удар кулаком в место, где относительно новая кирпичная кладка граничила со старой, – такой удар вполне мог заменить по силе удар древнего тарана по воротам осажденной крепости.

Стена отозвалась глухим звуком.

Наверное, она была толщиной в два кирпича.

Конечно же, для разрушения такой стены мне понадобилась бы кирка моего приятеля-рудокопа.

Впрочем, в мои намерения не входило ломать стену самому и в ту же минуту.

Стоя напротив заложенной двери, я пришел к выводу, что дело это надо хорошо обдумать.

Должен сказать Вам, дорогой мой Петрус, что даже в полдень лестничная площадка, куда выходит дверь проклятой комнаты, освещена слабо, ибо сюда доходит свет только из окна над площадкой второго этажа.

Поскольку затянувшееся топтание на этом месте могло досадным образом повлиять на мою решимость, которую мне надо было сохранить, я тут же поспешил распахнуть двери чердака и бельевой.