Ну а после 31 мая все те жирондисты,[675] кому удалось избежать гильотины, несчастные изгнанники, которые в то время, когда перед аристократической эмиграцией открывались все двери, наоборот, видели, как клевета воздвигает на их пути все новые препятствия, – эти жирондисты постучались в гостеприимные ворота Холланд-Хауса.[676]
Дело в том, что на протяжении двадцати лет Холланд-Хаус служил местом сбора всех главарей партии вигов, вождем которой был знаменитый Фокс.
Здесь, в огромной галерее длиной в сто пятьдесят футов, собирались все те, кто в целях всеобщей свободы хотел мира; больше, чем мира, – согласия между Англией и Францией; здесь пытались снова связать то, что с неумолимым ожесточением ненависти разрубил Питт.[677]
И кто же были эти починщики, истощавшие подобной работой свои силы?
Это герцог Бедфорд,[678] лорд Ленсдаун,[679] лорд Брум,[680] Уитбред,[681] Эллиот,[682] Уиндем;[683] затем продолжившие более удачно под началом племянника дело, начатое дядей: Джеймс Макинтош,[684] Терни,[685] лорд Грей,[686] лорд Джон Рассел,[687] лорд Пальмерстон,[688] лорд Годрич,[689] и лорды Мельбурн[690] Гренвилл,[691] Кленрикард,[692] Окленд;[693] все это ничуть не помешало в 1805 или 1806 году Георгу III,[694] и принцу-регенту[695] ставшему позднее Георгом IV, принять участие в празднестве в Холланд-Хаусе, празднестве, память о котором хранят стоящие в зале, где оно происходило, мраморные бюсты отца и сына.
Ведь Холланд-Хаус, помимо прочего, еще и настоящий музей: статуи и картины видишь повсюду – на лестницах, в галереях, в комнатах.
Леди Холланд показала мне статуи и картины; затем она подвела меня к маленькой гуаши.
– Надо же! – воскликнул я. – Робеспьер![696]
Она перевернула портрет.
На его обороте Фокс собственноручно начертал:
«Посредственный! Жестокий! Малодушный!»
Я воспроизвожу мнение Фокса, не оспаривая его; в конце концов, оно близко к мнению Мишле.[697]
Тридцать часов занимают в жизни немного места; сколько же таких отрезков времени улетают один за другим и забываются!
Но получается так, что я мог бы рассказать во всех подробностях о тех тридцати часах, которые я провел в Холланд-Хаусе, и из которых ни один, даже из числа ночных, не стерся в моей памяти!
Дело в том, что, лежа в постели, в которой спал Байрон, я в эти часы читал «Мемуары Байрона», доныне сохранившие свой интерес, хотя они и испорчены чувствительностью Томаса Мура![698]
Это чтение несколько изменило планы моего отъезда; не потому, что я хотел докучать моим именитым хозяевам дольше, чем я им уже сообщил; нет, я принял решение совершить паломничество к могиле автора «Дон Жуана».[699] и «Чайльд Гарольда»[700]
Нет ничего более легкого: за три часа доезжаешь из Лондона до Ноттингема и за три четверти часа – из Ноттингема до Ньюстедского аббатства.[701]
На следующий день я сообщил эту новость лорду Холланду, который одобрил мое решение и дал совет доехать до Ливерпуля,[702] так как мне все равно предстояло проделать три четверти пути до этого города.
В моей натуре есть нечто роднящее меня с бумажными змеями – их трудно запустить, но если уж они оказались в воздухе, то поднимаются настолько высоко, насколько им отпускают бечевку.
Я поднялся с места, мне отпустили бечевку, и только Господу было ведомо, где я остановлюсь.
Из Ньюстедского аббатства я был вполне способен отправиться в Ливерпуль, из Ливерпуля – в Ирландию, а из Ирландии, ей-Богу, быть может, на Шпицберген,[703] как Баренц,[704] или на мыс Норд,[705] как Биар![706]
Но, поскольку я прибыл в Лондон с единственной целью присутствовать на похоронах Луи Филиппа, я не располагал суммой, достаточной для кругосветного путешествия, и лорд Холланд, поощрявший меня к экскурсиям, выразил желание дать мне кредитные письма к господам Джеймсу Барлоу и компании, ливерпульским банкирам.
Вечером я покинул Холланд-Хаус, сожалея, что был довольно холоден в выражении признательности моим благородным хозяевам, и отправился в Ноттингем, дав себе слово как можно горячее поблагодарить их при первом же случае.
Такой случай представился мне только через два с половиной года: это ошибка случая, но не ошибка моего сердца.
III. Ньюстедское аббатство
В тот же вечер я приехал в Ноттингем и остановился там в гостинице «Коронованный олень».
Тотчас по прибытии я поинтересовался, каким образом я смогу на следующий день добраться до Ньюстедского аббатства.
Владелец «Коронованного оленя» ответил мне, что за одну гинею предоставит в мое распоряжение карету на весь завтрашний день.
Было четко оговорено, что, если мне надо будет продолжить путь до Ливерпуля, за мной остается возможность направиться в карете или в Чидл,[707] или в Лик,[708] или до любой угодной мне железнодорожной станции, лишь бы я только дал гинею кучеру.
Я поступил проще, вручив ее самому владельцу гостиницы и установил свои права соответствующей распиской.
При мне было полное собрание сочинений Байрона.
Впрочем, Байрон один из двух поэтов, чьи стихи я знаю наизусть.
Второй – мой любимый Виктор Гюго.[709]
Вспоминаю, как по возвращении из моего первого путешествия по Англии г-н Бюлоз,[710] главный редактор «Обозрения Старого и Нового света»,[711] говорил мне, восхищаясь нашими соседями по ту сторону Ла-Манша:
– Вы даже представления не имеете о том, в какой роскоши живут эти люди. Вообразите, мой дорогой, у них в почтовые кареты впрягают английских лошадей!
Ей-Богу, я испытал нечто весьма близкое к восхищению г-на Бюлоза, когда увидел аллюр, с которым понеслись две лошади моего хозяина.
Меньше чем за три четверти часа мы покрыли расстояние между Ноттингемом и старинным поместьем Байронов; и все это через великолепный край густолиственных рощ, тучных лугов, где в высокой траве утопают те огромные коротконогие быки, которых можно заметить с дороги только по их рыжим головам и черным рогам.