— К дяде, мне во сне приснилось, что он уже умер.
— Я предлагала другой город или страну. Но так уж и быть, сходи лучше к дяде. Он себя и так плохо чувствует, твое появление хоть как-то отвлечет его, — мама отпустила меня и улыбнулась. Затем, взяв коробку с оставшимися пончиками, вышла из комнаты.
Проходя мимо дома Дрейка, я заметил, как все — двор и здание оцеплено ограждающей лентой. Пришлось перейти на другую сторону улицы и незаметно прошмыгнуть мимо полицейских машин. Не хотелось, чтобы они меня лишний раз видели, я ведь дружу с Дрейком, и мы уже встречались с их коллегами на пути от Монреаля до Эдмонтона. Не знаю, были ли это те же лица, что и тогда, но на всякий случай я перестраховался. Я не боялся полицейских, но меньше всего мне хотелось проходить допрос. Не в тот момент. Настроения не было. Хотелось максимально отвлечься от произошедшего четырнадцатого июля и вчера. Мне было лишь интересно, не успели ли за это время отец Дрейка и Сатклифф совершить еще одно преступление. И почему-то все больше казалось, что у них есть что-то общее. И бабушка, и Кейт, судя по словам Нейтана, точнее то, как они были убиты, имели почерк одного убийцы. Их ударили сзади тупым предметом. Но только бабушка, очевидно, знала своего убийцу. А Кейт явно не была знакома с ним. Не мог же отец Дрейка подбирать незнакомых себе девушек и убивать их по пути к дому Ромеро. Или это была своего рода подготовка? Как это делал Эдмунд Кемпер, прежде чем убить свою мать — подбирал незнакомых студенток на дороге. Или может, Дрейк не прав, и конечной целью его отца были не они с матерью. Где его вообще носило все это время?
Я потряс головой, стараясь освободиться от напрягающих мозг и портящих настроение мыслей. На улице был уже вечер, когда я, сев в автобус, получил оповещение в телефоне. С неохотой разблокировав экран, я отключил музыку и прочитал, от кого было пропущенные сообщение. Оно было от Джозефины Марч. Пока я читал новость о том, что она возвращается в наш город и хочет встретиться со мной, меня охватило неприятное чувство — будто внутри сердце взяли и крепко зажали в тиски, медленно сдавливая, с каждой строчкой ее письма. Я не общался с ней с окончания школы. Получается, примерно пару месяцев. Но ощущалось это как целая вечность. Я добавил ее в друзья, записал в контакты, но зачем — не понимаю. Просто так, для вежливости, чтобы не обижалась, наверное. Так у меня в списке друзей висели еще куча ненужных мне, а я в свою очередь им, людей. Ни один из нас не осмеливался удалять друг друга из списка. Почему-то Джо вспомнила меня одним из первых, стоило ей только вернуться в Эдмонтон. Где она была и зачем она куда-то уезжала — без понятия. Может, она мне говорила об этом, а я забыл? И вдруг она заметит это и обидится?
Наши с Джо отношения напоминали мне сладкую вату. Поначалу она мне нравилась (или мне так казалось). Я находил встречи с ней волшебными, они отвлекали меня от учебы и предстоящего будущего. Джозефина была мечтательной девушкой, она предпочитала говорить о чем-то отвлеченном от реальности. Но в отличие от меня (ведь я тоже не люблю реальность и предпочитаю думать о чем-то абстрактном), она смотрела на мир и людей чистым и наивным взглядом. Ее сознание не было обременено такими мыслями, которые время от времени мучили меня (а я — окружающих людей). Она радовалась даже мелочам, и вот наши свидания для нее были целым событием. Джо тщательно готовилась к ним. Но со временем мне стало скучно, вскоре меня стало клонить от всех ее рассказов в сон, я понял, что не испытываю ровным счетом ничего к Джо, что можно назвать влюбленностью или даже платонической любовью. Она была как сладкая вата: немного ее — хорошо, но стоит увеличить дозу, и уже надоедает. Становится тошно от ее воздушности, легкости, сладости, а еще она липкая. Я не знал многого о семье Джо, о ее жизни до меня. Но она читалась как открытая книжка. Все было написано на ее лице, в ее глазах.
Джо была слишком чистой и правильной. А я привык любить все с изъянами, начиная от вымышленных персонажей, заканчивая вредными привычками, которые у меня были. Я не особенно влюбчивый человек, но и Джо явно не тот человек, который бы смог вызвать во мне бурю эмоций. Скорее штиль или духоту. Будто в моей душе стояло знойное лето, и Джо олицетворяла собой яркое солнце. Каждая встреча после первых нескольких оборачивалась для меня тепловым ударом. Джо всегда была горячая, ее тело удивительным образом очень хорошо сохраняло тепло, и передавало его мне. Каждое прикосновение ее потных ладоней вызывало у меня неприятные ощущения. Я старался не показывать этого, и когда она дышала рядом с моим лицом, шептала что-то на ухо и хихикала, когда лежала рядом, обвив своими руками мою, когда лезла целоваться. Не знаю, как она не заметила, что мне было… не очень приятно и уютно. Но больше всего мне было противно не от нее, а от самого себя. Я поступал нечестно по отношению к Джо. Потому что боялся. Я был трусом и не мог признаться ей сразу — когда Джо обнимала меня, когда мы лежали друг рядом с другом, и она прижималась ко мне, я пытался смириться с мыслью, что с таким отношением к приятной, умной и милой девушке, мне придется прожить жизнь в гордом одиночестве. Ведь я не умею отдавать то тепло, что принимаю от нее. Я бессердечный и черствый придурок, не заслуживающий любви Джо.
Вернувшись домой от дяди, я забрался к себе на второй этаж, в комнату, закрыл дверь и с порога, бросив рюкзак на пол, свалился на кровать. Не хотелось с ней видеться, но я уже дал ей обещание и договорился о встрече.
========== 1.11 ==========
Эрик
Сырой подвал, в который еле проникает свет из маленьких узких окошек. Вокруг пусто, ни одной живой души, кроме меня. Я сижу на холодной каменной поверхности и пытаюсь встать, но ноги меня почему-то не хотят слушаться. Больно даже пытаться что-то сделать. И я слышу звон чего-то сверху. Поднимаю голову к двери в подвал, и вижу, как она открывается. Звуки шагов за ней. Чертов Генри Сатклифф спускается по лестнице, ведя за собой еще двух несчастных жертв в своеобразную «камеру» для пыток. А потом раздается музыка, непонятно откуда.
Я проснулся в холодном поту и, потянувшись за телефоном, случайно столкнул его с тумбочки. Он упал на пол экраном кверху, и я потянулся поднять его. Свет от экрана ударил мне прямо в глаза, заставляя жмуриться с непривычки. Я попытался прочитать имя того, кто мне звонит в такую рань. Еще восемь часов утра! Тридцать первое октября. Лениво потирая глаза, я зевнул и взял трубку. Это была Джо. На том конце трубки послышался ее спокойный, тихий и теплый голосок. За время, пока мы учились в школе, ее манера речи практически не поменялась. Только Джо стала более разговорчивой, ее временами было почти не заткнуть. Но как же меня раздражало то, как она говорила. Джо время от времени прерывалась на всякие протяжные звуки вроде буквы «э» или «м», порой сочетая их, заполняя тем самым пустоту между размышлениями о том, что она хотела сказать. А могла ведь просто молча думать. Ее голос был как карамель, сладкий, милый и оттого вскоре стал раздражать меня. Я начал понимать, что мне больше нравятся звонкие или низкие голоса. Ее же был плавный, немного фальшивил местами, будто она всегда немного напрягает свои голосовые связки, чтобы не дай бог не повысить тон и не придать ему эмоций. Под такой можно было легко уснуть. Но если прислушаться, то он вызывал жжение в голове, в сознании. Словно я оказался с сказочной стране, где все мягкое и воздушное, и громкие звуки могут все разрушить.
Наши отношения с Джо тоже держались на тоненьких ниточках. Они были словно мои нервы: вот-вот, и я сорвусь на крик, смотря на нее и слушая ее. Но я держался. Не для себя, конечно же, а для нее. Мне не хотелось ее обижать. И получалось у меня неплохо.
Джо приглашала меня на прогулку. Все наши свидания с августа, когда она вернулась в город, сводились к простым прогулкам. Джо любила выходить на улицу в дневное время, когда людей вокруг было много, и нас могли увидеть. А я терпеть не мог обниматься, держаться за ее вечно теплые руки и целоваться при других. Даже если бы мне это приносило огромное удовольствие — для меня такого рода вещи были слишком личными. Прилюдно целоваться для меня было сродни показухе. Мол, посмотрите, какая у меня красивая девушка, которой нравится целовать меня и обнимать, какие мы счастливые. Фу, черт возьми! Я мягко намекал Джо на это, но она не понимала. Ей казалось, что я стесняюсь. Чего?
