Шло время. Я немного подрос, и мне пришлось сменить свой длинный и удобный костюм на валлонскую, узкую одежду, пришлось познакомиться с другими покоями в замке, научиться есть, сидя за столом.

Я уже не мог все свое время проводить с матерью и отцом Франсуа. Я должен был теперь видеться с отцом и моим старшим братом. Ибо у меня был старший брат, Матье де Сойе, с таким же белым лицом, как и у всех валлонов. Он был сыном отца от его первой жены, которая умерла еще до того, как отец отправился на Восток в поисках богатой добычи и счастья…

Отец и брат начали учить меня владеть мечом и ездить верхом, носить доспехи и охотиться. Сказать по правде, ничего хорошего из этих занятий не выходило. Насколько легко мне давалось чтение, изучение языков и мое художество, настолько же тяжело мне было управляться с копьем и доспехами. Я получал раны, падал с лошади, спотыкался на ровном месте… Отец с братом грубо смеялись надо мной, оскорбляли меня, называли «паршивым книжником» и говорили, что мне «одна дорога – в попы». Слушая их, я сгорал от стыда и горькой обиды…

Однако, хоть природа отказала мне в ловкости и гибкости, она одарила меня силой и упрямством. В конце концов, я перестал падать с лошади и научился сносно владеть оружием. Но первые неудачи и грубые насмешки моих учителей навсегда поселили в моей душе глубокое и непобедимое отвращение к военному делу…

Войдя в мир людей, я сразу же ощутил на себе его жестокость и несправедливость. Моя любящая мать звала меня «халифом и поэтом», «ангелом и богом», отец Франсуа называл «милым мальчиком», мой отец стал называть меня «бестолковым растяпой», а от брата я и вовсе не слышал ничего, кроме слов: «ублюдок», «черная тварь» и «мерзкий урод». Не знаю, за какие грехи Матье так жестоко ненавидел меня и не желал признавать своего родства со мной…

Мой маленький рай был разрушен в единое мгновенье! Из любимого и окруженного заботой ребенка я превратился в отверженное, гонимое и проклятое существо… О, как жесток был этот переход с небес на землю!

Отец Франсуа был не единственным гостем в нашем замке. Часто к отцу приезжал его младший брат, Филипп де Сойе, со своей семьей. Отец с дядей устраивали шумные пиры, пили вместе и то клялись друг другу в вечной любви и верности, то о чем-то громко и оживленно спорили. Я ненавидел эти веселые и дикие праздники и старался поскорее убежать и спрятаться в каком-нибудь сарае с книгой или со своими рисунками, где никто не смог бы меня отыскать.

У дяди были дети. Робер, надменный, вспыльчивый и высокомерный юноша. И Сесиль, красивая, гордая, молчаливая и роскошно одетая девочка. Такой она была тогда. Такой она осталась и сейчас: ледяной, яркой и прекрасной… Как и мой брат Матье, кузен с кузиной выказывали мне откровенную неприязнь и презрение. Одетые, как раскрашенные куклы, они жестоко смеялись над беспорядком в моей одежде. Красивые и бледные, они издевались над моим смуглым лицом.

Однажды мы сильно поссорились, и Робер в гневе разорвал мои рисунки. Нет слов описать, что тогда произошло в моей душе! Когда я увидел, как он рвет мои наброски, мне показалось, что мое сердце и душу втоптали в грязь и растерзали клыками и когтями дикие животные! Я бросился на него и жестоко избил. Прибежали слуги и растащили нас. Отец не стал разбираться, кто виноват в ссоре. Конечно же, проклятый сарацин, решили все. В наказание меня заперли в сарае, и оставили там на всю ночь.

И тут со мной приключилось нечто странное и необъяснимое. Конечно, я был обижен несправедливостью по отношению ко мне и сильно расстроен. Но я не боялся темноты. Однако, мне пришла невероятная фантазия, что ни за что на свете я не останусь до утра в сарае! Меня охватил такой жуткий приступ бешенства, что я, как помешанный, начал колотить в деревянную дверь и кричать, чтобы меня сейчас же выпустили отсюда. На мои вопли прибежали испуганные слуги. Когда они открыли дверь, оказалось, что я разбил себе руки до крови, ни на минуту не переставая изо всех сил ударять по доскам. Но я больше не чувствовал ни рук, ни своего тела. Обессиленный, упал я на колени, не ощущая ничего, кроме страшной слабости. Мое дикое бешенство прошло, и в то же мгновенье я ощутил резкую боль в изодранных руках и горько и испуганно разрыдался. Слуги смотрели на меня в немом ужасе.

Когда я в таком жалком виде пришел к матери, она громко вскрикнула, покрыла поцелуями мои изуродованные руки, перевязала их и всю ночь гладила мои волосы и утешала меня ласковыми словами, ни разу не спросив, что со мной случилось…

С тех пор я задумался о том, что со мной происходит. Ибо я чувствовал, что во мне существовало нечто, независящее от меня и не принадлежащее мне. В моем существе жил кто-то, кого я не знал… Это пугало меня. Я слышал о духах, которые способны завладеть душой человека, но почему-то мало верил в это. То, что существовало во мне, было частью меня. Я знал, что оно не пришло извне. И это было еще страшнее…

В своем отчаянии и мрачных мыслях я был очень одинок. Увы, тогда я еще не знал, что значит настоящее беспросветное отчаяние!

Брат и кузен с кузиной надменно отвергли меня, и я не искал их капризного внимания. Но с кем мне было играть и где найти детскую дружбу? Все же, я не мог жить в постоянном одиночестве. Игры перепачканных в грязи крестьянских детей казались мне со стороны очень увлекательными. Но и они называли меня «неверным» и гнали прочь. Мне оставалось лишь глотать слезы глубокой обиды… И вот однажды Матье жестоко оскорбил меня при крестьянских детях. Они смотрели на эту сцену с удивлением и интересом. А потом вдруг позвали меня к себе и приняли в свой шумный круг. Постоянно осыпаемые насмешками и издевательствами своих господ, они увидели, что их мучители обижают и меня. И тогда страх и отвращение перед «неверным» оказались слабее, чем глубокая ненависть к блестящим сеньорам, от которых они претерпели столько тяжких унижений! С каким-то бунтарским вызовом они показывали своим изящным и жестоким господам, что дарят свою дружбу тому, кого те презирают и отвергают… И среди этих темных и невежественных детей я действительно узнал настоящую и крепкую дружбу, которая вскоре связала меня с ними сильнее, чем кровные узы когда-либо связывали с братом и кузенами…

Увидев, что я вожусь с детьми мужиков, отец окончательно махнул на меня рукой и сказал, что из меня ни за что не выйдет славного воина.

Но я никогда не мечтал быть славным воином. Я хотел только рисовать. И ничего больше. Все они звали меня Жозефом де Сойе, но мне не нужно было этого благородного имени. Я хотел оставаться безвестным Юсуфом, рисующим зеленые сады и ночное небо Аль-Андалуса, которого я никогда не видел…»

На этом месте Бланш на минуту остановилась, чтобы перевести дыхание. Когда она подняла глаза от бумаги, то увидела, что, вместо холодного света луны, комнату заливают первые лучи рассвета…

========== XVI Искушение ==========

…грудь у нее была почти обнажена и, хотя девушка

мгновенно набросила на плечи платок, алчный взор

мой успел уловить чересчур много; я онемел, неведомые

доселе чувства заклокотали во мне, разгоряченная кровь

стремительно понеслась по жилам, я слышал биение своего

пульса.

Э. Т. А. Гофман «Эликсиры Сатаны»

Сегодня вечером, полна истомы нежной,

Луна не может спать; не так ли в забытьи

Лаская контуры грудей рукой небрежной,

Томится девушка, тоскуя о любви.

Шарль Бодлер «Печаль луны»

Так бежал он через поля до самого вечера. Это бегство

от природы, от жизни, от самого себя, от человека, от бога,

от всего длилось весь день.

Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»

Весь день Бланш, трепеща от нетерпения, не могла дождаться вечера, чтобы поскорее продолжить мучительное и сладостное путешествие в прошлое своего учителя.