Литмир - Электронная Библиотека

Монах обошел главное здание и громко и настойчиво постучал в ка-кую-то боковую дверь. Никто не спешил отозваться на стук, и ему пришлось не раз повторить свою попытку, прежде, чем она увенчалась успехом.

За дверью послышались торопливые шаги, и чей-то тихий голос задал вопрос, которого молодой человек не расслышал.

- Брат Ватье и тот мэтр, - ответил монах.

Под «тем мэтром», очевидно, имелся в виду городской гость.

Дверь осторожно отворилась, и из щели вырвался яркий луч, который, больно резнув по глазам, привыкшим к окружающему мраку, заставил гостя на мгновенье зажмуриться. Когда он снова открыл глаза, то увидел еще одну фигуру в монашеской сутане, освещенную неверным красноватым светом фонаря.

- Входите, - пригласил второй монах. – Время позднее.

Молодой горожанин медленно переступил порог. Он был очень рад окончанию своего мучительного путешествия. Но душу не покидали сомнения… Что ждет его в незнакомой обители? Желанный приют и отдых? Или зловещие «чудеса», обещанные его неразговорчивым проводником?..

========== II В монастыре ==========

Когда я с ним познакомился, он был уже в

преклонном возрасте; белизна волос выдавала его годы, но

в глазах еще сверкал огонек молодости, а приветливая усмешка,

блуждавшая у него на устах, усиливала общее впечатление

уравновешенности и покоя. Изящество, каким отличалась его

речь, было также свойственно его походке и жестам, и даже

обычно мешковатое монашеское одеяние отлично прилегало

к его статной фигуре.

Э. Т. А. Гофман «Эликсиры Сатаны»

Внутри собора было уже пусто и сумрачно. Боковые

приделы заволокло тьмой, а лампады мерцали как звезды, - так

глубок был мрак, окутывавший своды. Лишь большая розетка

фасада, разноцветные стекла которой купались в лучах заката,

искрилась в темноте, словно груда алмазов, отбрасывая свой

ослепительный спектр на другой конец нефа.

Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»

При добром сердце твое лицо, мой мальчик, стало бы

красивым, - продолжала я, - даже если бы ты был черней арапа;

а при злом сердце самое красивое лицо становится хуже, чем

безобразным.

Эмили Бронте «Грозовой перевал»

Не говоря ни слова, человек с фонарем провел гостя через темный и узкий коридор, миновав который, они оказались в просторной, холодной и слабо освещенной зале. Длинный деревянный стол, на который упал взгляд юноши, наводил на мысль, что это была трапезная монастыря. Колеблющееся пламя фонаря осветило еще два черных монашеских силуэта. Высокие и величественные своды залы продолжали тонуть во тьме.

Вопреки опасениям горожанина, вызванным таинственностью места и поздним временем, он сразу же услышал обращенные к нему приветливые слова, произнесенные мягким и вежливым тоном:

- Вот наконец и вы, дорогой мэтр. А мы уже начали беспокоиться, что вас так долго нет. На дворе непогода и ночь… Брат Ватье, - обратился говоривший к монаху-проводнику, - собирается дождь?

- Нет, - коротко ответил тот.

- Как нет? – вмешался человек с фонарем. – Я видел большие тучи, когда открывал вам дверь…

- Нет, - упрямо повторил брат Ватье. – Дождя не будет. Будет снег.

Это глубокомысленное замечание было оставлено без ответа.

Тем временем, монах, начавший разговор с гостем, подошел к нему, продолжая свои расспросы:

- Вы проделали долгий путь, верно? Вы, должно быть, очень устали? Боже мой, да вы просто дрожите от холода, бедное дитя!

С этими словами, он заботливо снял с горожанина капюшон и подвел его к очагу, который юноша заметил не сразу, так как огонь в нем едва тлел, тихо пожирая остатки обгоревших дров. Красные, сверкающие искры одна за другой медленно срывались в золу.

Только теперь стало ясно, что, несмотря на свою тонкую и хрупкую фи-гуру, приезжий совсем не так юн, как это казалось на первый взгляд. Ему было не меньше двадцати трех лет, если не все двадцать пять.

- Простите, я должен был уже давно представиться. Меня зовут Жиль дель Манж. Я послан в вашу священную обитель господином Пьером дель Манжем, графским бальи, чтобы…

- Мы знаем, кто вы, и с какой целью посланы к нам, - перебил его человек, державший фонарь, и в тоне его голоса приезжему послышалось что-то странное…

Немного согревшись и успокоившись, Жиль, в свою очередь, получил возможность как следует рассмотреть людей, в общество которых его забросила судьба.

Монах, который столь любезно заговорил с ним, был уже стар. Ему, вероятно, было около шестидесяти лет. Однако, умное лицо этого человека все еще сохраняло следы былой утонченной и изысканной красоты. Живые темные глаза смотрели на собеседника с искренним и неподдельным интересом. Тонкие губы слегка улыбались. Правильные, приятные черты не портили даже морщины. Волосы, некогда темные, теперь почти полностью поседели. В отличие от остальных монахов, на которых одежда болталась как придется, на старике сутана сидела с безупречным, едва ли не придворным, изяществом. Это было особенно удивительно, учитывая, в каком глухом и диком месте находился монастырь. Во всей его фигуре чувствовалась почти юношеская гибкость и стройность.

По любезным и вежливым манерам, по изяществу одежды и по преклонному возрасту стоявшего рядом с ним монаха, Жиль пришел к выводу, что, наверняка, видит перед собой настоятеля.

В лице брата, державшего в руке фонарь, не было ничего запоминающегося или необычного. Небольшие, спокойные глаза под густыми бровями, широкий лоб, плотно сжатые массивные челюсти, немного поредевшие темно-русые волосы и печать легкой усталости и равнодушия на лице. Ладони у него были широкие, а на кончиках пальцев виднелись следы свежих чернил. Из-за своей отстраненности и равнодушия, а возможно, и из-за чернильных пятен на руках, человек этот производил впечатление скептичного и сосредоточенного мыслителя. На вид ему можно было дать лет пятьдесят-пятьдесят пять. Но, несмотря на пожилой возраст, в нем, как и в настоятеле, казалось, еще не угасла воля к действию и жизненные силы.

Третий монах, хотя и откинул скрывавший его лицо глубокий капюшон, до сих пор не произнес ни слова и не вышел из тени. Его высокая, худая фигура казалась еще более вытянутой и бесплотной при слабом свете затухающего очага. Несомненно, он был моложе и настоятеля, и брата с фонарем, но в нем совершенно не чувствовалось их живости и силы. Скрестив руки на груди, и замерев в странной неподвижности, монах смотрел куда-то поверх голов всех собравшихся в зале. В его светло-голубых глазах застыл неведомый и нездешний покой. Бледное лицо святого брата можно было бы назвать красивым, если бы не впалые щеки и не чрезмерная худоба, портившая эти правильные и по-северному холодные черты, хранившие на себе печать неумолимой суровости и какой-то недоступной остальным смертным благодати. Прямые, светлые волосы придавали его лицу еще большую прозрачность.

Вид этого неподвижного, погруженного в созерцание монаха почему-то наполнил душу Жиля робостью и легким страхом. Только одна вещь не вязалась с его задумчивостью и благочестием. Широкие рукава сутаны были испачканы чем-то вроде цветной краски…

Пока Жиль, с любопытством молодого человека и горожанина, разглядывал обитателей монастыря, настоятель снова обратился к нему:

- Я полагаю, мы зря теряем время. Вы, конечно, устали после долгой и утомительной дороги. И я был бы очень плохим хозяином, если бы тотчас не предложил вам отдохнуть.

- Святой отец очень любезен, - с легким поклоном ответил Жиль. – Признаюсь, я не отказался бы от отдыха. Вечер был таким холодным… И этот ужасный ветер…

Молодой человек не отказался бы и от ужина, но, видимо, так далеко любезность настоятеля не простиралась.

3
{"b":"774542","o":1}