Сколько же времени мы потеряли по моей глупости? И сколько ещё предстоит пережить, чтобы она наконец смогла довериться мне. Не только во сне.

— Тише-тише, — глажу ее волосы. — Кажется, я стал твоим кошмаром. А говоришь — игра…

Ее носик утыкается в мою шею. Влажные от слез губы, обжигают кожу короткими поцелуями.

— Костя.

— Да. Я тут.

— Я так скучала, Кость, — давясь от слез, бормочет она в полудреме.

— И я. Очень скучал, моя девочка.

— Кость… — ей будто просто нравится произносить мое имя.

— М, — отзываюсь я, целуя ее в макушку.

— Я тебя люблю.

Сердце пропускает пару ударов, чтобы вновь возобновить свой ход, и начать предательски барабанить в ушах. Огонь в душе перестаёт быть болезненным, вновь становясь ласково-согревающим.

Приподнимаю голову от подушки, пытаясь понять, не послышалось ли мне. Вглядываюсь в лицо: глаза закрыты, дыхание размеренное, слёзы больше не льются. Уже спит? Как она может спать в такой момент?!

Хотя закрадывается у меня подозрение, что на утро она даже и не вспомнит об этом. А жаль…

— И я тебя люблю. Родная моя, — затягиваюсь ее привычным цитрусовым ароматом, таким родным, что начинает щипать глаза. — Больше жизни.

Горячо. В груди горит. А из горла вырывается обжигающее дыхание. Постель кажется ледяной.

Не разлепляя глаз, потому что яркий свет раздражает даже через опущенные веки, поворачиваюсь в надежде нащупать тот островок тепла, который дарил комфорт всю ночь.

Но никого нет.

Конечно. Мне это все приснилось. Я один.

Чувствую, как болезненное дыхание начинает учащаться.

Они привиделись мне. Не желаю просыпаться в мир, где их нет…

— Мам, ну надо папу поцеловать! — вдруг врывается тонкий голосок в мой сон.

Да. Да, пожалуйста. Заберите меня к себе. В свой сладкий сон. Мои родные. Не хочу без вас…

— Не буди его, Мандаринка. Папа приболел, пусть поспит. Пойдём скорее. А-то в сад опоздаем.

Лерочка. Любимая моя…

— Мам, ну ты ведь меня целуешь, когда я болею, чтобы я выздоровела поскорее! Не можем же мы папу вот так бросить! — возмущается малышка.

Она покорила мое сердце вслед за своей прекрасной мамочкой. Моя спасительница…

— Ладно, только быстро, — бормочет Лера. — И аккуратно. Не разбуди.

— Хорошо! — голосок приближается.

Чувствую на своём лице маленькие прохладные ладошки. Они гладят мою бороду.

— Не болей, пап, — губки касаются кончика моего носа.

Невольно улыбаюсь.

— Мам, ну? — снова чего-то требует маленькая проказница, и оставляет меня без своих прохладных ладошек.

Не в силах вырваться из плена сна, недовольно мычу, что они оставляют меня. Но тут же затихаю, когда моего лба касаются тонкие пальцы. Тоже прохладные, но теперь побольше. Ладонь соскальзывает на мою щеку. Ко лбу прикладываются губы.

— Не болей.

Лерочка. Утыкаюсь лицом в нежную ладонь. Невольно целую мягкую кожу.

Просыпаюсь. Теперь окончательно.

Рядом никого. Но я определенно в той самой квартире, в которую пришёл за Лерой. Однако чувство нереальности происходящего не отпускает. Голова кружится. В груди горит.

Где мои девочки?

Тянусь за телефоном. Девять часов утра. Я все проспал?

Тяжело поднимаюсь с кровати. Странная слабость в теле, ломит кости. Выхожу в коридор, с паническими мыслями: что, если они сбежали от меня?

Заглядываю в кухню и облегченно опираюсь на косяк. Моя Мандаринка, стоя у плиты, расставляет на противне небольшие фигурки, прототипы которых пока трудно узнаваемы.

Неторопливо подхожу ближе. Мне нужно ее обнять, даже если она будет возмущена. А потом и поговорим. Кажется, я пообещал себе это уже в сотый раз. Плевать. Надо обнять. Иначе нет сил.

Осторожно касаюсь стройной талии. Лера даже не дергается. Будто чувствовала, что я вошёл в кухню. Веду ладонями по плоскому животику. Прижимаю свою жизнь к себе.

Чувствую, как состояние автоматически начинает приходить в норму от одного ее запаха. Утыкаюсь носом в макушку. Коротко целую.

— Доброе утро, моя родная.

Чувствую, как от моих слов учащается ее дыхание. Слегка склоняюсь и кладу голову Лере на плечо.

— Где наша малышка? — говорю тихо, касаясь губами щеки.

— В саду, — выдавливает Лера. — Как ты себя чувствуешь?

Прикрываю глаза от удовольствия стоять вот так с ней в обнимку:

— Потрясающе, — едва не мурлычу я.

Приятно-прохладная ладошка ложится на мою щеку. Лера вдруг напрягается в моих объятиях. Вынуждает меня выпрямиться и разжать руки. Поворачивается. Брови нахмурены. Любимые глаза глядят с негодованием и толикой волнения.

— Если потрясающе, тогда будь добр, покинь мою квартиру. И жизнь… — отчеканила, заглядывая мне в глаза.

Не знаю, что она там в них нашла. Но вдруг подаётся ко мне. Обхватывает ладонями шею и тянет вниз. Касается губами лба.

— Вот же! — негодует она. — Почему ты не мог заболеть в любом другом месте!

— Потому что хотел быть именно здесь, — усмехаюсь я, касаясь ее румяной щеки пальцами.

— Если бы не жар, я бы подумала, что ты нарочно симулируешь, — бормочет она недовольно, отстраняясь от меня. Снова поворачивается к плите. — Хотя может ты под дождь без зонта выперся нарочно! На что не пойдёшь ради очередного завоевания!

Тааак. Вот и повод поговорить.

— Марш в кровать, — велит она. — Сейчас завтрак принесу… Ой!

Не даю ей договорить, резко разворачиваю к себе:

— Будешь и дальше избегать меня? — гремит мой голос в тесной кухне.

В первое мгновение Лера явно теряется. Но я вижу, как в ее серых глазах, словно грозовая туча, собирается решимость:

— Да ты вторые сутки живешь в моей квартире! Как же? Избежишь тебя! — выпаливает она. — Я только понять не могу, зачем?! В прошлый раз не наигрался?! Или спор не окончен? Пока что? Что ещё я должна сделать, Кость, чтобы ты выиграл?! Умереть за тебя?!

Словно пощёчину влепила.

— Все не так, Лер.

— А как, Кость?!

— Тебе стоило ещё тогда спросить, я бы все объяснил, и…

— Так я и хотела спросить, да только… Впрочем, неважно! — она бьет по моей руке, что я упёр в столешницу, чтобы удержать ее. — Это все больше не имеет значения!

Приседает и пробирается у меня под рукой. Закатываю глаза и снова ловлю ее за локоть. Поворачиваю к себе и грубо прижимаю ее к стене:

— Нет, важно! Мы поговорим. Теперь я знаю, что произошло. Этот чертов шкаф! Все что ты там услышала… — морщусь, боясь, что она не примет мою искренность, — все правда. Я раньше спорил на студенток. И на тебя поспорил. Но только на катке. Я поцеловал тебя на спор! И все! Мы перестали с Игорем играть в эти идиотские игры, как раз из-за того, что вся эта хрень вынудила нас с ним отправиться в ссылку в Новочек!

Лера хмурится. Но слушает. Даже не пытается перебить. Видимо моя искренность все же привлекла ее внимание.

Я знал. Она всегда меня понимала лучше остальных. А если бы я попытался отвертеться, и сказал, что все что она слышала — враньё, тогда Лера больше никогда не стала бы слушать меня.

— Мы больше не играли, — продолжил я. — И не только потому, что нас наказали за это. Я больше не захотел. Все из-за той серой мышки, что была не в моем вкусе. Которая перевернула мой мир. Ты себе даже представить не можешь, как сложно было осознать, что теперь все по-взрослому. Что все это не игра. И я по-настоящему влюбился.

Ее губки удивленно разомкнулись. Однако в глазах все ещё стояло сомнение. Будто она не верила, что я говорю о ней.

— Ты. Лерочка. Ты сломала беспринципного, эгоистичного профессора, который пользовался студентками, — морщусь от отвращения к самому себе. — Можно сказать, отомстила мне за них всех разом. Я дураком был, признаю. Столько глупостей сделал, — подаюсь вперед и утыкаюсь лбом в ее лоб, продолжая шептать в губы: — И моя серая мышка для меня самая красивая. Не вижу никого кроме тебя. И споры эти дурацкие. И то, что поверил тебе тогда. Вместо того чтобы почуять подвох…