Первый есть… второй… третий…

Негромкое жужжание коснулось моего слуха, когда остался последний, восьмой. Ухватив решетку обеими руками, я потянул, налег изо все сих, не обращая внимания на боль в ногах. Раздался металлический скрежет, и я прыгнул вперед, в трубу, где основательно приземлился на локти.

За моей спиной мусор с шуршанием и чмоканьем превращался в сырую грязь, которую смоет вода. Я лежал на животе и тяжело дышал, я не знал пока, как выберусь из канализационного лабиринта, устройство которого представлял не очень хорошо.

Ясно было одно – проклятый Равуда ничего не забыл и ничего не простил, и от планов убить меня вовсе не отказался.

На обед я пришел с опозданием, и торопливо набрал на поднос кучу всякой еды.

Сегодня повара решили порадовать нас тыквенным супом, в котором плавают семечки, рыбой в кляре, сочной и жирной, салатом из морских тварей, которые только напоминали наших кальмаров, но были куда мягче, или тут просто умели их готовить как следует. А на десерт я выбрал пару кусков торта, настоящего, со взбитыми сливками, со множеством слоев – жесткий хрустящий корж, мягкое ягодное суфле, вафли, что-то еще, совсем незнакомое, похожее на сладкую колбасу.

Взял бы и три куска, но в последний момент все же победил гнусную жадность. Поскольку наши уже уходили, я сел за пустующий стол в уголке и отдался не менее гнусному чревоугодию.

Если бы нас не гоняли физухой, если бы я сам не упарывался как десятник, то я бы точно начал толстеть.

Тыквенный суп я проглотил со сладострастным урчанием, разгрызая семечки. Прикончил рыбу – ни единой косточки внутри теста, то ли их там не было никогда, то ли их растворили неведомым мне образом, заполировал все это салатом, где морских гадов дополняла свежая, точно с грядки зелень, и вонзил зубы в первый кусок торта.

И тут рядом с моим столом появился Билл – откуда он взялся, я не понял, столовая почти опустела.

– Ваш Путин – дерьмо! – сообщил мне американец безо всяких предисловий.

Я мрачно вздохнул.

Мало мне шантажа со стороны Лирганы, покушений на мою жизнь, задуманных Равудой и его дружками, еще и этот прыщ на ровном месте…

Ярмарка прошла пять дней назад, и тогда я выбрался из канализации достаточно быстро. Дошагал до ближайшего колодца, открутил еще одну решетку, и вот он я, на шестнадцатой палубе, грязный, сырой и вонючий, но живой и очень-очень сильно злой.

Я ухитрился проскользнуть в казарму и застирать попорченные шмотки так, что никто не заметил. И никому ничего не сказал, кроме Макса и Дю-Жхе – все равно командиры мне не поверят, как не поверили в прошлый раз. Наградой мне стали выпученные глаза кайтерита и его дружков вечером, на построении центурии – они пялились так, словно обнаружили призрака.

– И ваша Россия – полное дерьмо! – выпалил Билл, агрессивно выпячивая челюсть. – Понял, десятник?

– Эй, полегче, – я отложил торт. – Мы в Гегемонии, никакого Путина тут нет.

Но он меня не слушал, голубые глаза блестели как оловянные пуговицы:

– Вы тупые, злобные и тиранические! Отравляете людей по миру, и все такое! Америка же несет демократию и свободу!

По лицу моему пробежала горячая волна, кулаки сжались сами.

– Если надо, то мы сотрем вас с лица Земли за два часа! – продолжал этот идиот. – Превратим вашу страну в руины и все такое!

Я встал, я еще пытался контролировать себя, но стул толкнул назад слишком резко, и тот упал с грохотом.

– Заткнись! – прошипел я.

– А что ты сделаешь, десятник? – Билл ухмыльнулся с наглостью бухой кинозвезды. – Накажешь? За что? Тебя я не оскорблял, на Гегемона не гнал. Ты вообще это, как оно, тут… Водку давно не пил, видать, и на балалайке не играл своей.

Я сделал шаг в сторону, в обход стола, и ударил, хотя дистанция была великоватой. Естественно, что не попал толком, лишь зацепил его, но красивое лицо американца исказилось от боли.

– Э, ты чего? – он отскочил, выставил кулаки.

И тут я налетел на него по настоящему – удар в скулу, пусть блокирован, ответный по уху, фигня, поскольку вторым я угодил ему точно в солнечное сплетение. Билл согнулся, рот его открылся, физиономия покраснела, и я врезал по этой физиономии еще раз, с оттягом.

Американец упал с каким-то деревянным стуком.

– Отставить! Смирно! – заорал кто-то, но я не обратил внимания, я присел и ухватил Билла за майку на груди, подтянул к себе.

– Будешь еще всякое дерьмо говорить? Будешь? – прошипел я так яростно, что собственная слюна обожгла мне губы.

Чьи-то руки вцепились мне в плечи, я попытался стряхнуть их, но не сумел. Минимум четверо разумных ухватили меня разом, буквально вздернули на ноги, прижали предплечья к бокам.

– Пустите, вы… блин! – пыхтел я, извиваясь и дергаясь.

– Отставить! – громыхнуло прямо в ухо, и я узнал голос: трибун Шадир, и откуда он только взялся в солдатской столовке?

Меня развернули, и я обнаружил командира манипула прямо перед собой.

– Смирно! – рявкнул он, и я невольно вытянулся, хотя все еще дрожал от ярости. – Цирковые номера снова вздумал показывать? Получил медаль от Гегемона, и все можно? – алые глаза трибуна метали молнии, покрытая оспинками щека подергивалась от гнева. – Немедленно в карцер! Сутки!

– Эй, а он?! – начал я, собираясь сказать, что гнусный Билл меня спровоцировал.

Только меня уже волокли прочь, к выходу из столовой, и дальше по коридору, к лифтовой площадке. Распоряжался в «конвойной команде» длинный, как сопля, вилидаро, командир третьей центурии – я даже не знал его имени, поскольку в прошлой кампании он не участвовал.

– Пустите, черт! – прорычал я. – Сам пойду.

Карцер обнаружился на одной из нижних палуб, чуть ли не над самым трюмом. Распахнулась толстенная дверь, я ощутил запахи дерьма и засохшей крови, и меня толкнули вперед, в жаркую темноту.

Щелчок за спиной, я моргнул и понял, что свет тут все же есть, хоть и слабый, проникает в щель над дверью.

– Дело швах… – пробормотал я, моргая.

Камера два метра на метр, чуть больше фильтрационной, где я едва не отдал душу. Голый пол, голые стены, в дальнем углу видна дыра в полу, куда положено справлять потребности, и судя по запаху, тут никогда не убирались.

И почему-то очень жарко…

Лампочка под потолком вспыхнула, в глаза словно воткнули по шилу, и я невольно прикрылся рукой. Когда привык, то убедился, что при свете карцер выглядит еще хуже, чем во мраке – темные пятна на полу и стенах, то ли засохшее дерьмо, то ли кровь, потолок в черных разводах, вентиляционное отверстие без решетки, маленькое и слишком высоко.

Браслет на руке брякнул, и подняв руку, я увидел, что у меня списали пятьсот баллов опыта – почти все, что я накопил с момента второго появления на «Гневе Гегемонии». Поскольку боев пока не было, набралось немного.

– Дело швах, – пробормотал я, думая, что еще немного, и лишат меня статуса десятника: это ладно, главное, чтобы денег не лишили.

Мне стало до озноба холодно при мысли о том, что из-за дурацкой драки, из-за того, что я повелся на провокацию идиота-американца, я могу оставить Сашку без лечения… нет, только не это!

Шум из вентиляционного отверстия донесся в тот момент, когда я уже настроился поспать. Сначала долетело шуршание, потом недовольное хрюканье, а услышав чих, я невольно улыбнулся.

Понятно, кто собрался ко мне в гости!

Котик спрыгнул на пол, махнул пушистым хвостом, и я обнаружил у него во рту нечто черно-белое.

– Это что? – спросил я. – Ой, какой ты молодец! Спасибо!

Зверь притащил мне плюшевого пингвина – заметил, насколько мне дорога эта игрушка, сколько я с ней вожусь, и решил поддержать, доставить ее ко мне!

– Хрр! – сказал Котик, явно гордый собой, и я погладил его по спине, почесал за ухом.

Но тут зверь неожиданно рванул в сторону, взбежал по стене, и снова исчез в вентиляции. Оттуда донесся новый чих, полетела пыль, и Котик появился снова, на этот раз с прямоугольным кожаным предметом в пасти – ого, это же энциклопедия, купленная на ярмарке, книга, в которую я ни разу не заглянул.