Свет вдруг замерцал быстрее и ярче. Лозы взбухли змеиными кольцами, разрастаясь с такой скоростью, что чародейка едва могла уследить за движениями ростков. Больше всего на свете ей хотелось развернуться и сбежать обратно в океан. Но что-то подсказывало ей: побег бесполезен. И она стояла неподвижно.

Когда одна из лоз оплела ее руку, Феликса вздрогнула и стиснула зубы. Зеленые плети оплели ее ноги, талию, вторую руку и потащили прямо к лешему. Из-под опущенных век древнего струился слабый белый свет.

— Кто ты? — голос лешего звучал низко и гулко, как чугунный гонг — если бы кому-то пришло в голову сделать такой.

— Я — мертвец поневоле, — ответила Феликса. Это был странный ответ. Но очень честный.

Леший распахнул глаза, обдав ее волной белого огня.

— Мне хватает здесь мертвецов, — пророкотал Древний. — Все они хотели что-то украсть. Несколько камней. Кусочек живой лозы… А зачем пришла ты?

— Я пришла умолять тебя о помощи, — призналась Феликса. Белый свет заставлял слова вырываться из ее рта практически без ее участия. Сердце колотилось в агонии, как угодившая в костер лягушка.

— Любопытно, — леший прищурился. — Очень любопытно.

Он заставил лозы отпустить девушку. Феликса осела на пол, хватая ртом воздух. Легкие горели, все мышцы ныли, порезанные руки кровоточили.

— Зачем ты пила мертвую воду, девочка? — пророкотал Древний. Одной рукой он коснулся света между рогов, и тот стал ровным и мягким, повис в воздухе в центре пещеры.

— Чтобы другая могла пить живую, — прохрипела Феликса. Так плохо ей не было со дня побега из Арделореи. — Чтобы моя подруга не умерла.

— А теперь ты тоже хочешь жить? — леший склонился над ней, провел рукой над ее головой. Феликса наконец-то смогла нормально вдохнуть.

— Очень хочу, — чародейка села, отдышалась. — Я должна жить.

— Проще уничтожить тебя, — равнодушно сообщил Древний. — Ты слишком опасна.

Феликса шмыгнула носом, утерла слезу со щеки. Сил спорить не было.

— Если сочтешь нужным — убей, — чародейка посмотрела ему в глаза. — Но мне бы не хотелось умирать, даже не попытавшись спастись.

Глаза лешего были сплошной сине-зеленой радужкой с черной прожилкой вертикального зрачка. Феликса вспомнила, что уже видела такое. На ожерелье с драконом, которое так и не надела…

— Ты очень странный мертвец, — решил леший. — Я уже видел людей, выпивших мертвой воды — их не звал мир живых. Что тебя держит?

Молодой побег вновь оплел ее запястье.

— Данатос, — выпалила она. — Маронда. Дина. Брисигида. Лаэрт. Арделорея…

Лоза отпустила руку Феликсы. Леший едва заметно улыбнулся.

— Много причин, чтобы жить, — признал Древний. — Я могу тебе помочь. Но за все нужно платить, мертвец. Ты знаешь цену.

Феликса встала, выпрямилась. О да, она знала цену. Догадалась несколько минут назад, вспомнив, что рассказала Брисигида об их противостоянии с Анаштарой.

— Мое имя Феликса Ферран, дочь Драгана и Валисс Ферран, Стальная Гарпия Арделореи. Вот моя цена.

— Только половина, — гулко ответил леший.

Лозы набросились на Феликсу миллионом ядовитых аспидов. Каждое касание зеленого ростка жгло кислотой. Она шипела от боли, но не пыталась вырваться. За ней не стояла могущественная богиня — но, как и на Проклятых островах, она бы ее и не услышала.

Лозы оплетали шею, сжимались на руках, стягивали ребра так, что чародейке казалось, будто она слышит их треск. Феликса смотрела на лешего неотрывно, стараясь игнорировать боль.

Лоз становилось так много, что чародейка перестала дышать. Она не могла понять, сколько времени висит так, одновременно распятая и спеленутая в кокон ядовитых побегов. Минуту? Час? “Что я делаю не так? — судорожно соображала Феликса. — Как мне вернуть ему имя? Чего я не понимаю?”

Чародейка закрыла глаза. Вместо темноты перед глазами полыхали белые и алые пятна. Борясь с желанием сжечь чудовищную лозу, Феликса погрузилась в собственные мысли, потянулась к астральному плану. Ростки хлестали ее по щекам, мешали сосредоточиться. “Боль — всего лишь напоминание тела о том, что ты еще существуешь, — вспомнила она слова отца. — Порой этим знакам следует внимать. Но тому, кто хочет уметь защитить себя и других, необходимо забыть о жалобах тела. Боль не должна тобой помыкать”.

Феликса заставила себя расслабить все мышцы, сопротивляющиеся тугим плетям лозы. Пятна перед глазами наконец-то поблекли, рассеялись. Тьма арканы охотно обволокла ее разум, помогла рассмотреть дух Древнего.

Многие века назад этот дух горел ярко, ярче луны и звезд — почти как солнце. Даже под землей, в одиночестве, белый свет пылал путеводным маяком. И когда пришла вода — свет все равно не померк.

Но время прожорливо. Духу стало нечем кормиться, и время тянуло из него силы, медленно, но неумолимо. Он надеялся, что люди, которых так тянуло сюда, помогут ему, подпитают… но жадные души, искавшие лишь наживы, не могли прокормить светлого духа. Свет не способен расти там, где его только поглощают — и ничего не дают взамен.

Тогда дух окружил себя спасительной тьмой. Лишь в черноте первобытной тьмы он мог по-прежнему быть светом. Самым ярким и чистым…

— Гори мной, — шепнула Феликса. — Пусть я мертва, и душа моя когда-то блуждала во тьме. Возьми все, что я пронесла сквозь нее, и все, что могла бы нести дальше. Этот источник не исчерпать и тысяче смертей. Гори, как я горю.

Лозы на ее теле, ранящие, калечащие, сочащиеся ядом, вспыхнули — но не огнем. Чистый, незамутненный белый свет током пробежал по старым стволам и свежим побегам, наполнил всю пещеру. Вслед за лозой побелели и татуировки на теле лешего, виток за витком.

Остался последний шаг. Последний — и, как это часто бывает, самый трудный.

Внутренняя сила охотно горит, когда кажется, что кто-то могучий способен подхватить и спасти в последний момент. Но в сердце Феликсы, в отличие от Брисигиды, не было места чужой силе, древним богам и их таинствам.

Зато в нем поселился сын одного из них, сын Великой Матери. “Как мать узнает имя своего ребенка? — вспыхнула внезапная догадка. — Как капитан узнает имя корабля, всадник — имя коня, древний воин — имя меча?.. Как узнать имя того, кто сам его не помнит?”

Это и правда было сложно, хоть лежало на самой поверхности.

— Я прошу твоей помощи и плачу полную цену, — Феликса открыла глаза. — Владей своим именем, Древний. Я отдаю тебе его… Септаграт.

Белое сияние заполнило глаза лешего, пробежало по витым рогам и длинным темно-синим волосам. Феликса снова услышала капель, перекаты и звон стеклянных звезд, теплый шелест… потолок пещеры раскрылся, как свежий бутон. Вода хлынула по стенам: пещера оказалась почти на самой поверхности.

Тугой кокон из стеблей разжался, выпуская чародейку. Лозы тут же переплелись под ее ногами, свились в большую зеленую лодку.

Феликса легла на плетеное дно, закрыла глаза и тут же уснула — так крепко и сладко, как не спала даже в детстве.

***

Целители наконец-то отпустили Аянира, но попросили Джамира какое-то время пожить с ним. Джамир был только рад. Последнюю неделю он постоянно тренировал иосов, и советник, который ими командовал, патерос Плиммира, очень гордился результатами. Почему-то бывшего антимага это пугало.

— Что тебя тревожит? — недоумевал цесаревич. — Ты хороший воин, но что гораздо важнее — хороший учитель. Иосы тебя понимают. Советник Плиммира сказал, что ты даже подсказал, как соединить магические приемы и… кхм. Забавно. И антимагические.

— Патерос Плиммира и правда меня хвалил. — Джамир все никак не мог привыкнуть говорить местное “патерос” вместо привычного “генерал”. — Вот только когда военачальники хвалят, жди сложных заданий.

— Тебя не попросят сделать что-то, с чем ты не справишься, — заверил его Аянир.

— Тебе-то почем знать?

Они разговаривали на берегу подземного озера. Джамир выполнял свои ежедневные упражнения. Аянир любовался игрой бликов на водяных светильниках — в полдень и пару часов после него в пещеру Матинеру проникало больше всего света. Цесаревич, казалось, успел совсем позабыть, что тоже когда-то учился в Цитадели антимагов.