- Я понял. Заткнись, нахуй. Я люблю тебя, Джонни. Завали, – крепко и решительно обвив плечи рокера руками, наемник притиснул его к себе, целуя слепо и жадно куда попало: в скулу, в колючую щеку, в ухо, во влажный висок, ловя налипающие на губы пахнущие порохом пряди. – Не нужно мне нихуя. Пусть так. Хорошо. Мне не жаль, Джонни. Мне не жаль.
- Хватит, – Сильверхенд тяжело выдохнул в шею Ви, болезненно вцепился пальцами в плечо, и соло услышал, как, щелкнув, крепко сжались его челюсти – обозначились желваки, – и скрипнули зубы. Ви чувствовал острый и изводящий страх, разрушительную злость и животную тревогу. И не мог сейчас разобрать – свои ли.
Это было ебаным бредом, но сегодня они, кажется, не могли не пялиться друг на друга и минуты. Если умудрялись не утонуть самозабвенно в очередном заходе изматывающего секса, а отрывались друг от друга хотя бы на какое-то время, то все равно очень быстро сталкивались взглядами и замирали, словно деревенели, как два законченных ебаната, и смотрели глаза в глаза молча, не испытывая никакого неудобства.
Бессильно развалившись на диване лицом к Сильверхенду, Ви курил. Он только что отзвонился Маме Уэллс и уговорил ее позаботиться о Нибблзе, если он сегодня не вернется. Святая женщина, принявшая Мисти после смерти Джеки, сочла кота от второго вечно нарывающегося на неприятности еблана не такой уж большой нагрузкой. И соло был ей бесконечно благодарен – это решало проблему со вторым близким ему существом, если им не суждено будет выйти из «Углей» живыми.
Рокербой сидел напротив, вытянув свои длиннющие ноги в кожаных штанах. Босые ступни упирались в низкое сидение у бедер соло. Идеальные, ровные, прямые большие пальцы периодически шевелились, задевая низ живота Ви, и он опускал руку и задумчиво, вряд ли осознавая свой жест, привычно касался, гладил их, очерчивая ногти. Джонни в ответ запрокидывал голову, щурился от дыма своей пиксельной сигареты и улыбался довольно. И наемник ловил эту улыбку, вбирал всем существом, утаскивал алчно, блять, в самые глубины своего сознания. Отблеск металлической ключицы, очертания татуировки аркана Башни, мелькнувшей на внутренней стороне бицепса, когда рокер лениво стряхивал энграммный пепел, перекрестье широких шрамов на боку, ответный внимательный спокойный взгляд. Ви хотелось насытиться Сильверхендом максимально, полностью, впитать его целостный образ, не упустив ничего, ни малейшей детали, ни малейшего аспекта – душа, запах, внешность, жесты, мимика, голос.
- Расскажи мне что-нибудь, Джонни, – соло, вспомнив кое о чем, сжал вновь шевельнувшиеся пальцы ног рокербоя. – Или сыграй! У меня есть гитара.
Расслабленная поза Джонни на миг изменилась, он даже набрал воздух в свои несуществующие легкие, но в итоге не разомкнул губ, точно удерживая что-то невысказанное в себе. Но связь между ними была уже так прочна и так сильна, напоминая широкополосное двухстороннее шоссе, и Ви даже не нужно было специально стараться, чтобы влезть в голову рокера, он и так не читал, а словно чувствовал его мысли, как мимолетные свои. Сильверхенд хотел спросить, нахуя ему, неучу, потребовалась гитара, но понял, какой ответ может получить: «Научиться играть потом, когда тебя не будет», и промолчал, не желая пробуждать призраки ближайшего будущего.
Все переходы, неприятные толчки и дискомфортные моменты слияния остались уже в прошлом. Теперь все происходило настолько естественно, будто их всегда было двое в этом теле – равных, не делящихся на хозяина и гостя, своего и чужака. Рокербой сделал шаг, взглянул в глаза наемника, пропал и Ви ощутил лишь охуительную законченность собственного «я», как сложился вновь идеально трудный паззл. Его руки были руками Джонни, его легкие были легкими рокера, контроль блуждал легко, перехватывался малейшей мыслью, побуждением. Но соло отступил сам, совсем отрешившись от управления, с наслаждением отдался воле рокера.
- На хуйню не размениваешься, как погляжу? – беря новенький Deluze Orphean за гриф, ухмыльнулся Сильверхенд, усаживаясь на пол, спиной к стене. Говниться и иронизировать он мог сколько угодно, но Ви прекрасно видел, как его согрело прикосновение к знакомому хорошему инструменту. Видать, выебывался чисто для порядка, чтобы не терять навык. – И нет, Ви, не будь фанатьем, еще успеешь наслушаться SAMURAI.
Гитара липла новеньким лакированным покрытием к голому животу наемника, пока рокербой привычно, сноровисто до небрежности настраивал ее, подкручивая колки, трогая струны, проверяя звук. Ви тянулся изредка и коротко, получая недолгий тактильный доступ, не перехватывая контроль, лишь ловил импульсы нервных окончаний, рожденные сознанием Джонни в его теле – это было странно, вроде необъяснимого, но безгранично приятного сна.
А потом рокер закончил с настройкой, коснулся струн уже совсем иначе, уверенно, изящно, умело, как и всегда одномоментно отдаваясь ритму, уходя в себя, и соло замер, прекратив все свои поползновения, восторженно обратившись в слух.
Пальцы с поразительной ловкостью брали аккорды, изгибались, крепко и уверенно впивались в лады, вторая рука шла отрывочным боем, рождая жесткую похрипывающую мелодию.
Сильверхенд склонился над гитарой, покачивая головой, голой ступней Ви задавая темп. В звучащей музыке ощущался надлом, была горечь, было пламя.
Периодически звук срывался, как будто мелодия раздваивалась, но наемник смутно осознавал, что это было приемом. И каждый этот срыв на неуместный, несвоевременный аккорд вбивался ужасающей задуманной неправильностью. Джонни будто играл сразу две мелодии, гитара в его руках говорила двумя голосами – один был ровным, уверенным, основательным, а второй тонко взрывался при переходах, выдирал и выворачивал душу, заставляя себя слышать.
А потом рокербой запел. Спокойным тихим хрипловатым голосом, отдающим их обычным общим металлом. Голосом Ви. С интонациями и слухом, присущими Джонни:
A change of speed, a change of style
A change of scene, with no regrets
A chance to watch, admire the distance
Still occupied, though you forget
Different colors, different shades
Over each mistakes were made
I took the blame
Directionless so plain to see
A loaded gun won’t set you free
So you say
Надлом в мелодии нарастал. Сильверхенд приник ниже к грифу, покачиваясь, словно в трансе, умолк, сосредоточившись на коротком, сложном, резанувшем тоской переборе. А потом плечи его вновь напряглись, и он изменил ритм – резче, скорее, жестче, почти зло. И от перехода этого где-то внутри соло содрогнулся от острой боли, внимая страшным, таким понятным словам, всей душой впитывая звуки. Голос рокербоя сорвался на глухой шепот, постепенно снова набирая силу, повышаясь к концу куплета почти до изломанного хриплого крика:
We’ll share a drink and step outside
An angry voice and one who cried
We’ll give you everything and more
The strain’s too much, can’t take much more
Oh, I’ve walked on water, run through fire
Can’t seem to feel it anymore
Мелодия обрушилась почти в невыносимый темп – быстрее, еще быстрее, на износ. Пальцы легко мелькали по ладам, перебирая струны невообразимо – почти не отследишь движений. Сорванный голос переплавился почти в животный стон, болезненный чувственный вой. И в какой-то момент Ви осознал, что уже не хочет слушать. Что не может не слушать. Это было убийственно мучительно. Это было обещанием. Это было прощанием. Настроение, атмосфера и смысл тоже были двойственными, как и голос, как и мелодия. Сплетались мотком ржавой колючей проволоки, били в поддых горячечной, яркой надеждой и бесконечной, безысходной тоской. Отчаявшийся смирившийся хрип из самых глубин мрака. Благодарный последний взгляд, прикованный к свету, – существующему, но уже не для тебя. Это было блядским лезвием, полосующим по живому:
It was me, waiting for me
Hoping for something more
Me, seeing me this time
Hoping for something else
Струны отчаянно дребезжали, доводя композицию почти до крайнего напряжения, но потом вновь затихли, возвращаясь к горькому покою. Голос рокербоя перешел на шепот, потом обрел мирные ноты – только похрипывание говорило о недавнем безумном надрыве, и умолк вовсе.
