- Иди на ху-у-уй, – заученно почти пропел художественно Евродин, явно с трудом удержавшись от завершающего фразу «Джонни».

- Я тоже скучал, – показушно умилился рокербой, только разве не приподняв авиаторы, чтобы артистично смахнуть несуществующую слезу. Но после резко подобрался, видимо, окончательно заебавшись от ожидания. Терпением Джонни и в спокойной обстановке не славился, а уж тут оно, видимо, и вовсе прохудилось. Левая рука соло, сквозь плоть которой привычно уже просвечивали, казалось, хромированные элементы и кибернетические красные связки, потянулась к гитаре, все еще прячущейся в объятиях кофра. Пальцы вновь на миг замерли над инструментом, прошлись по воздуху недоверчиво почти с лаской, а затем хищно и привычно сомкнулись на грифе. Голос рокера внезапно приобрел металл и сделался жестким, командным. – Ладно. Работаем.

Четко Ви запомнилось, как Сильверхенд, уже стоя на сцене, но еще до начала выступления подстраивал гитару, подкручивая колки. DeLuze Orphean родной тяжестью удобно лежала на его бедре, пальцы действовали ловко и профессионально – наемник ни хрена не представлял, что именно делает рокербой, но общее значение жестов и понятия сами проявлялись в его мыслях, словно плавно перетекая из сознания Джонни. А потом рокер закончил, обернулся к Денни, привычно дал отмашку… и где-то на первых же диких хриплых гитарных запилах вступления, выдирающих душу энергетикой, Ви накрыло раскалённой лавиной двойного комплекта эмоций. Следом за ведущей электрогитарой вступили ударные, вбивающиеся на пределе громкости ритмично куда-то под дых, подключился размеренно и глухо бас, и все это вместе сплеталось в гремящий чистейший магический, блять, поток, сносящий кристальной лавиной все лишнее. И оставался только голый дикий восторг заходящегося на пределе сердца.

Сильверхенду на сцене, как оказалось, нихуя не нужна была никакая раскачка, он разом необъяснимо впадал в этот музыкальный транс. Сколько бы ни твердили о том, что группа была нужна рокербою лишь для достижения его анархистских целей, соло четко сейчас ощущал безумное погружение Джонни в происходящее до последней самой мелкой частички души. Он невообразимо становился этим музыкальным ураганом, отрешаясь от всего окружающего. Он был глобальной идеей, он был режущим и хлещущим наотмашь отрезвляющим жестоким словом, он был ревущим цунами гитарных запилов, вгрызающихся в самое нутро. Он был началом и был концом. Он одновременно рождал этот взрыв, был его причиной. И в то же время пылал лишь пламенем последствий, отдавался роли проводника этой запредельной энергетики.

И только здесь, в этом чудовищном месиве почти наркотического драйва, слепящего света, отзвуков восторженных воплей толпы и партий разных инструментов, сплетающихся в единое, прекрасное, идеальное полотно, рокер выплескивал разрывающую его почти всегда изнутри бешеную, бесконтрольную мощь жадной бездны, отравляющую его своим переизбытком, ту, что вечно требовала от него воротить какую-нибудь невообразимую хуйню. И Ви, сам буквально заходясь в пьянящем и бездумном экстазе несущего его потока, отстраненно охуевал – как конструкт Сильверхенда, блять, еще не разорвало на тысячу маленьких энграммных рокеров-террористов от передоза этой энергии без такой возможности стравить пар?

Рокербой хотел с отвращением и сожалением обнять этот мир. Разбудить его шокирующим электрическим ударом, внезапным выстрелом и выебать жестоко до самого нутра, получив наконец-то удовлетворяющий его отклик. Взорвать его нахуй, разметав упорную стену отчуждения и отрицания. Залезть в каждую голову и оставить там выжженный намертво след, не дающий ни секунды покоя. Хотел изменить – вот что было главной целью. И это изливалось посредством его пальцев, его сознания через струны вовне, оглушая пламенем и искренностью, болью и призывом, яростью и любовью. И он сам сгорал в радиоактивный пепел, безжалостно раздавая себя с каждым аккордом. И толпа принимала его, брала Джонни по частям, восторженно давилась им, обожая до предела. И он обожал и ненавидел их в ответ.

Быть Сильверхендом на сцене было охуительно, мучительно и бесподобно. Наемника где-то глубоко внутри их общего сознания раздирало на части и выворачивало наизнанку, несло на волнах гитарных рифов и уничтожало раз за разом каждым ревущим запилом содрогающихся струн. Он пылал в этом огне и возрождался, чтобы теперь уже заставить гореть все вокруг. И не было на свете ничего честнее и чище этого взрыва и сплава музыки и слов.

Где-то рядом Керри несло на той же уничтожающей, сносящей все преграды волне, он вбивал знакомые Ви до каждого слова строки в микрофон бархатистым изнемогающим голосом, то сливаясь со стойкой, то рисково отбрасывая ее в сторону и отдаваясь гитарному ритму, опасно кружа по сцене в пьяном угаре, угрожая неосторожно уебать грифом вовремя не посторонившихся. И Джонни отступал, ухмыляясь так же безумно, давая Евродину пространство, помня где-то глубоко внутри за всем этим драйвом истинную причину происходящего. Это было вечером Керри, что, впрочем, совсем не мешало рокеру получать свой экстаз от происходящего. В последний раз.

А потом Джонни припал к микрофону сам, ухватив его левой рукой, прижался губами и, вторя Керри, выдал припев, извергая из глотки соло надорванный завораживающий хрип, легко сменяющийся на чистоту низкого голоса, на которые сам Ви никогда бы не был способен. И это тоже было волшебством, – то, что Сильверхенд мог творить с их общим телом усилием воли.

И когда рассыпались с грохотом последние звуки и замерли голоса, зал взорвался оглушающим восторгом, смешанным с негодованием, и наемник сам готов был взвыть от облома: было мало, недостаточно, ему хотелось еще и еще, ненасытно и жадно, но все хорошее, как ни прискорбно, имело тенденцию заканчиваться. Это Ви с невыносимой горечью прекрасно знал по себе.

Удивительно, но и сам мокрый от пота, льющего градом, и ощущавший себя почти выпотрошенным до дна рокербой не испытывал логичного удовлетворения. Бешеная нескончаемая энергия все еще гуляла зудом под их общей кожей, играя на нервных окончаниях, когда Джонни, сдвинув гитару за спину, легко спрыгнул со сцены в зал и двинулся сквозь толпу к бару. Его пытались ухватить за плечо, спросить о чем-то, задержать, какая-то девчонка огладила ладонью влажную щеку, улыбаясь призывно, но рокер привычно уклонялся, отталкивал тянущиеся руки, криво усмехаясь.

А потом Сильверхенд с Евродином сидели лицом к лицу у барной стойки, оба какие-то просветленные и все еще взмокшие, переглядывались по-хорошему охуевше, и соло прекрасно считывал ту неимоверную близость и груз пройденного бок о бок, которые они разделяли без слов. А перед глазами стояла светлая беззвездная ночь, в которой вечность назад два молодых пацана ухмылялись друг другу, утирая кровь одной банданой, казалось, уже предчувствуя путь, который сплавит их на долгие годы в пиздецки удачный тандем, полный срачей, споров, диких заебов и просветляющего до самых глубин творчества. Настоящей дружбы со всеми ее достоинствами и недостатками.

- Херня какая-то. Не пойму никак… – отблескивая в полумраке золотом цепочек и браслетов, металлом заклепок, Керри пожал недоуменно плечами, первым нарушая уютное молчание.

- Ты о чем? – откликнулся рокербой их общим, отдающим металлом голосом, опрокинул с жаждой залпом только что поставленный перед ним стакан с виски и, не глядя, оттолкнул его обратно к бармену, небрежным коротким жестом заказав вторую порцию.

- Сто лет не испытывал перед выступлением мандраж, а сегодня было дело. Как будто надо че-то кому-то доказать. Себе, тебе, да хер знает кому! – потерев лоб, Евродин запнулся, явно подбирая слова, а потом махнул рукой, вновь бросая перстнями яркие блики на сетчатку оптики Ви. – А получилось, что никому ниче и не доказал по итогу. Так, просто… хорошо провел время и все.

- Не проникся? – ухмыльнулся Джонни довольно и насмешливо, явно понимая, что сбивчиво пытается ему объяснить Кер. – Повторить хочешь?

- Не, мне достаточно, – улыбнулся внезапно открыто и искренне Евродин, лоб его разгладился, а плечи расслабились, словно их покинул какой-то груз.