- У меня встречное предложение, жертвы эволюции, – не меняя изящной расслабленной позы, Джонни расплывается в кривом ебанутом оскале, а пальцы на привычной рукояти Малориана сжимаются крепче. – Вы сваливаете красочными скачками, пока головная боль от вашей трескотни меня не доконала, и я не проделал в каждом дыру размером с Техас. Зайдешь, Стив?

Не Стэн. Стив. Мальчишку зовут Стив.

Парнишка колеблется с пару секунд, посматривая поверх ладони, зажимающей нос, то на троицу, то на Джонни и, правильно просчитав варианты, бочком двигается к Сильверхенду, отираясь матерчатым гитарным чехлом по стенке. Добирается и ныряет мимо рокербоя в недра его квартиры.

Один из гопоты пытается рыпнуться вперед, и рука Джонни с зажатым в ней верным стволом даже успевает дрогнуть, получая рефлекторный импульс от мозга, но тот, что у разбойничков, видимо, за старшего, останавливает чумбу, цепляя за полу куртки и взглядом указывая, наконец-то, на имплантированные предплечья и кулаки Сильверхенда. Дошло до шушеры.

Не дожидаясь, пока отщепенцы раздуплятся, Джонни снисходительно и свысока им кивает, словно отпуская с аудиенции, забирает кофе и закрывает дверь.

- Спасибо, – мальчишка нерешительно мнется в двух шагах от него у стола и смотрит исподлобья. Молча закуривая, Джонни кладет Малориан на стол и лениво машет в сторону ванной комнаты, испытывая удовлетворение, смешанное с глухим раздражением. С одной стороны, он бесится, что пришлось светануть еблищем, с другой – доволен, что блядским шакалам не перепало их убогого шакальего веселья.

Когда Сильверхенд отпивает кофе, тот уже нихуя не горячий. Приходится сунуть его в микроволновку.

- Это ты ночью играл? – отмытый от кровищи парнишка, блестя влажной рожей, стоит в дверях ванной и пялится на него внимательно и с интересом. Джонни, делая глоток, глядит поверх стакана и неопределенно пожимает плечами. Он ли ночью играл? Да, пожалуй что. Да и пел еще. Орал. Зло, пьяно. Начал с SAMURAI, потом на какое-то время завис на Never Fade Away, а закончил New Dawn Fades, после чего с музыкой у него как-то захлебнулось. – Клево играл. А покажи как?

- Сам покажи, – хмыкает Джонни, затягивается, откидывается назад, выпускает облако дыма и кладет руку на спинку дивана.

- Да я так не умею, – смущается Стив, но с готовностью вжикает молнией на чехле и вытряхивает из него старенький инструмент, плюхается без стеснения рядом с Сильверхендом, скрючиваясь, взирая на лады. Гитара – древнее дребезжащее чудовище. Да еще и лажающее безбожно. Внимать этому пиздецу – одно мучение, и Джонни не выдерживает после шести несмелых, хуево поставленных аккордов, выдирает молча инструмент у парнишки из рук, озверело и мстительно выкручивает колки, настраивая звучание. Падла сопротивляется как может, сварливо, совсем по-стариковски ворчит и поскрипывает, грозится хлестануть по ебальнику порвавшейся струной. Но куда ей, блять, деваться от Джонни, мать его, Сильверхенда? В его руках гитар перебывало немногим меньше, чем девок. И непокорившихся среди них – сущие единицы.

И анкер, сука, не отрегулирован, струны от грифа отстоят так, что играть на ней – пытка. Зажав в зубах сигарету и щурясь от дыма, норовящего попасть в глаза, рокер сгребает со стола анкерный ключ. Все это, конечно, поможет допотопному монстру на считанные дни, но извлекаемые ноты хотя бы будут отдаленно напоминать музыку.

Мальчишка смотрит на него круглыми глазами, как на чудо, блять, господне, явленное небесами. Даром, что только пасть не раскрыл. Джонни толкает небрежно в сторону пацана банку Ни-колы и коробку с пиццей, предвидя, что визит, похоже, сука, затянется. Это бесит Джонни – потому что мешает думать о Ви. Это радует Джонни – потому что мешает думать о Ви.

- Вот бы научиться играть так же здорово, как ты! – делится с ним спустя час Стив, сияя, как отполированный хром. Впервые нашел, видимо, того, кто слушает его без посылов нахуй.

- Тогда начни с того, чтобы не упираться локтем в бедро, когда берешь аккорды. Так кажется проще – вроде меньше усилий, но ты теряешь подвижность кисти, – Джонни отставляет свою гитару в угол дивана, усмехаясь. Встает, натягивая толстовку, – в теле Ви он постоянно мерзнет. Температура у пацана вечно понижена – то ли личная особенность, то ли из-за ебанутых гормонов. Неудивительно, что тот с таким наслаждением жался к нему: Джонни даже в своем посмертии, очевидно, казался ему горячим, как радиатор. И вот почему он норовил спать в футболке и пижамных штанах, да только при рокере редко ему это удавалось… Блять. Хватит. Качнув головой, Сильверхенд не сразу, но все же вспоминает, о чем они с мальчишкой разговаривают. – Потом натренируешь пальцы, они станут сильнее. Дойдет, что упор не нужен.

– Ты играешь совсем как Сильверхенд. Знаешь про Джонни Сильверхенда же? Я хочу стать рокером, таким, как он, – Стива аж распирает поделиться своей заветной мечтой с кем-то, кто поймет. Он даже не подозревает, насколько он, блять, сейчас не по адресу.

- Если хочешь быть рокером, то придется быть собой, – мрачнеет еще сильнее Джонни и трет висок. Ви тоже поначалу страдал этим заебом: думал, что быть Сильверхендом охренеть как круто. Но жизнь быстро и мастерски из него выбила эти иллюзии. И пацан, умница, скоро допер, что нет ничего более ценного, чем быть собой. И это было прекрасно, потому что он нравился Джонни именно таким. – А не похожим на кого-то.

Следующие две недели заточения Сильверхенда скрашены общением с соседским мальчишкой, который заявляется к нему по-свойски, занимает время и пространство, но не доебывает и не напрягает, как будто чутко улавливает, как именно себя нужно вести. Не переступает никаких граней, не топчется по мозолям, уходит всегда четко вовремя. Прикинув, Джонни понимает, что никаких «как будто» тут нет. Парень, растущий в постоянной атмосфере стресса, ненависти и страха, с детства все знает о пределах, краях и границах. Тех самых, которые с таким упорством и радостью ломал сам Джонни, с наслаждением круша все, что было в нем воспитано насильно. Эти визиты не дают ему ебануться, сползти в вязкое безумие окончательно.

Хуже всего Сильверхенду ночами. Спит он либо очень мало, либо очень хуево.

Стоит только начать проваливаться в сон, в темноту, как он четко ощущает родное прикосновение обхватывающих его со спины прохладных крепких рук, слышит в самое ухо хриплое и сонное «Джонни…», полубессознательно раздраженно рыкает «ну еб твою мать, Ви…», поворачивается, чтобы сгрести, вжаться, знакомо сплестись в единое целое, но натыкается на пустоту. Движение срывается, и он вываливается из начинающейся было дремоты в реальность, покрываясь холодным потом, ловя на оптике отблески рассыпающихся красных пикселей. А после еще пару часов курит в постели, сперва матерясь сквозь зубы, потом впадая в молчаливую смурную кататонию, и пялится безотрывно в еле поскрипывающий старый вентилятор. И думает. Бесконечно и упрямо размышляет и прикидывает.

В памяти рисуются узкие коридоры нижних уровней Арасака-Тауэр, под завязку забитые оборудованием и аппаратурой. Тонущие в полумраке полупустые лаборатории, освещаемые многочисленными мигающими индикаторами мощных компьютеров – казалось бы, нахуя такие обширные помещения? Все их содержимое можно было бы укомплектовать куда более компактно. Замершие современные хитроумные биороботы; аккуратные, хищно свернувшиеся связки кабелей; стелы центральных серверов Микоши и точка подключения посреди мерцающего озера охладителя. Тщась хотя бы примерно представить, сколько может стоить все это дерьмище, Джонни охуевает. Бюджет месячного прокорма обитателей минимум одной мегабашни. Пиздец.

Если ему удается уснуть, четко осознавая себя в постели в одиночестве, то во сне его доебывает либо исходящая маревом жара над раскаленным песком, либо голубой мерцающий мост и бесконечное сияние алых мелких осколков, осыпающихся в пустоту. И чувство долга – вытащить, спасти умирающего друга, пораженного терминальной стадией разъедающей его изнутри гребаной хвори. Дотянуть, дотащить, себя не жалея. Но под конец он всегда оказывается один. С пустыми руками. И засевшими глубоко в сердце невосполнимой утратой и виной. Просыпается, судорожно пытаясь нащупать в своей башке пацана, его еще сонное, теплое, мыслящее, живое начало, но худшая мечта о свободе сбывается: он один в этом теле, сам себе хозяин. Под веками проступает засранный, освещаемый вечерним золотым солнцем пляж Пасифики и мерно накатывающие на берег волны. Он все ищет, но Ви больше нет. Сука, пиздец…