В тот день я поклялся себе в двух вещах: больше никогда не купаться в открытых водоемах и глубоких бассейнах, и никогда не пить алкоголь.

Таким я запомнил свой школьный выпускной.

На следующий день я проснулся от крепких потрясываний отца.

– Сережа, выпей лекарство, ты горишь. – Сказал он, протянув мне две белых таблетки и стакан теплого чая.

Я выпил и почувствовал, как теряю сознание. Сквозь туман и гул в моей голове, я слышал, как отец шагал по комнате и убеждал мать позвать врача, а она все плакала и причитала. Меня щупали, целовали в лоб, ставили градусник подмышку, даже растирали уксусом, но по настоянию отца кончилось все приходом фельдшера.

С благословения родителей меня положили в районную больницу, как потом выяснилось, с двухсторонним воспалением легких. Таким образом, я пересидел в больнице первые две недели оплакивания брата. Это меня вполне устраивало. Я боялся идти домой, боялся и докучливых вопросов соседей и людей, которых я мог встретить по дороге. Мне казалось, что все вокруг осуждают меня и винят в случившемся, да и сам я своей вины не отрицал.

То, что Витьку найдут мертвым, также наводило на меня ужас. Пока тело не было найдено, мы не имели сто процентного подтверждения его гибели. И ни один человек на свете не мог отнять у нас надежды на то, что Витька все еще жив. Он жив, пока не доказано обратное.

Тем не менее, стресс ли пережитый мной, болезнь ли, или же больничные мертвецы тому виной, но несколько раз за свое лечение, я видел призраков в своей больничной палате. Первый раз это был мальчик в светлых старинных одеждах, с градусником в руке, проходящий мимо меня. Второй раз – человек с толстой лисьей головой. От него шел сильный холод, и вид его был очень устрашающим. Третьим, посетившим меня призраком или видением, был я сам, только очень высокий с белыми волосами и в кроваво-красном свитере. Мой двойник подошел ко мне ночью и сел рядом со мной. Еще ни разу призраки не вступали со мной в контакт, но этот что-то пытался мне сказать до того, как приземлился на край моей кровати, а я в свою очередь слетел с нее, отброшенный сильным потоком морозного воздуха, словно взрывной волной. Я поднялся, добежал до выключателя и при свете убедился, что в палате нет никого, кроме меня и двенадцатилетнего мальчика, который так крепко спал, что даже не поморщился от света. После этого я боялся оставаться в больнице, но вернуться под гнет вопрошающих взглядов знакомых, я тоже не жаждал. Насколько я помню, именно с этого момента у меня начались проблемы со сном, заключающиеся в изматывающей бессоннице.

Лето восемьдесят восьмого было сущим адом. Гулять меня практически не выпускали, так что я в основном толокся во дворе нашего частного дома, огороженный забором от внешнего мира и под пристальным взглядом матери. Она не могла смириться с утратой. Развесила по всему дому Витькины портреты, которые в те времена еще были черно-белыми и отлично передавали сущность момента. Ее глаза стали красными и опухшими, кожа вокруг них – почти прозрачной, как у глубоких стариков, а ведь ей не было и сорока лет.

Отец держал все в себе. Он мало говорил о Витьке, в свои выходные старался вывести меня на рыбалку или в лес. Я видел, что он страдает, но делает все возможное, чтоб облегчить мои страдания.

Что чувствовал я? Боль, пустоту, отчаяние, вину, одиночество, собственную никчемность и несправедливость мира. А также множество «если…»: «Если бы я отговорил его…», «Если бы я не пошел с ним на реку…», «Если бы я не отвернулся…».

Живя затворником, за лето я растерял всех своих друзей, но не унывал, ведь надеялся найти новых в строительном ПТУ, в которое я поступил.

– Идем на рыбалку? – Спросил отец.

– Да, а который час? – Удивился я.

За окном едва начало светать, а через щели в оконной раме потягивало морозным ночным воздухом.

– Полпятого. Собирайся, – шепотом ответил папа, – а то дядя Миша всю рыбу выловит, пока мы придем.

Я оделся, стараясь не шуметь, чтоб не разбудить маму. Как правило, отец с вечера предупреждал о предстоящей рыбалке, но сегодня, видимо, случилась незапланированная вылазка. Мы вышли и направились к речке. Обычно отец стороной обходил то место, где утонул Витька, но сегодня мы направились именно к нему.

– Ты не будешь против, если мы порыбачим рядом с этим местом? – Спросил он.

– Нет, не буду. – Ответил я.

Мы закинули удочки. На водной глади запрыгали пестрые поплавки. Отец опёр свою удочку на рогатину, и расстелил на берегу покрывало.

– Оставь ее там. Закрепи и иди ко мне. – Сказал он.

Я так и сделал, а потом полулежа разместился на покрывале.

– Как все было? – Отец не уточнял своего вопроса, но этого и не требовалось, все эти дни мы трое думали только об одном.

– Так, как я рассказывал. Витька пришел выпивший и позвал меня купаться. Я отказывался, но он меня уговорил. – Сказал я, сглотнув слюну и глубоко вдохнув пару раз, чтоб пропихнуть застрявший в горле ком. – Потом мы залезли в воду. Она была такая холодная, что все тело стало словно каменное. Я выбрался из воды и стал звать Витьку последовать за мной. Он смеялся надо мной и не собирался выходить из речки. Потом я отвернулся на мгновение, чтобы взять одежду, а когда вновь посмотрел на воду, Витька уже исчез.

– И ты побежал звать на помощь? – Спросил отец.

– Нет, конечно, я бросился искать его сам. Я нырял, заплывал все дальше и звал Витю, но он молчал и не показывался. А потом судорога свела мне обе ноги… – Я расплакался громко и безудержно.

Отец обнял и прижал меня к себе. После нескольких минут рыданий, мне стало значительно легче. Я отодвинулся и посмотрел на папу. По его щекам тоже катились слезы.

Мы, не договариваясь, встали и пошли проверить удочки. На крючке каждой из них висело по одному хорошему лещику. Возможно, сейчас это выглядит как сказка, но в те времена рыба едва не запрыгивала сама в сетку и, попавшись, редко срывалась с крючка. Мы порадовались улову и повеселели. Насадив червей на крючки, мы снова забросили удочки. За лещами последовали сазан, карп и четыре красноперки. Солнце уже поднялось довольно высоко и стало припекать. Мы со своим покрывалом переместились под кустик, который прекрасно укрывал нас от солнца, но, к сожалению, также служил гостеприимным пристанищем для кусачих мошек. Нам пришлось оставить затею с укрытием в тени, и переместиться на свое прежнее место.

Отец достал из сумки термос с чаем, картошку, сваренную в мундирах, вареные яйца, огурцы, помидоры и зелень. Мы отлично пообедали на свежем воздухе, несмотря на назойливое солнце. Впервые после трагедии у нас было действительно хорошее настроение, как мне казалось.

– Ну, так, что там было дальше, после того, как тебе свело судорогой обе ноги? – Неожиданно, как бы между делом спросил отец.

– Я выплыл на берег. – Ответил я.

– С середины реки со сведенными ногами? – Недоверчиво спросил он.

И тут я почувствовал, что тот самый момент, когда я поделюсь с кем-то своими тайными переживаниями, настал. Моя измученная душа давно жаждала этой исповеди. Я начал в подробностях описывать, как появился какой-то крепкий парень, тогда я еще не знал, что его зовут Иваром. Как он нырял, выискивая Витьку, а потом вытащил меня почти в бессознательном состоянии.

– А как его зовут? – Спросил папа.

– Я не знаю, было не до знакомств. Я едва пришел в себя, сразу же побежал за подмогой, а он остался охранять вещи и ждать, вдруг Витя найдется. – Ответил я.

– Так почему же его не оказалось на месте, когда ты пришел с милицией?

– Я не знаю. А что? – спросил я.

Отец тяжело вздохнул и сказал:

– Видишь ли, сынок, тело твоего брата так и не найдено, причины смерти не установлены, поэтому нельзя исключать убийство.

Я раскрыл глаза от ужаса. Отец продолжил:

– Это обстоятельство не стали рассматривать, ведь городок у нас маленький, тебя все знают и понимают, что ты не сделал бы своему брату ничего плохого, но, Сережа, если там был кто-то еще, это меняет дело.