Митя был рыжеватый, но не яркий, как многие рыжие, а будто бы выцветший. Каждый раз, глядя на себя в зеркало, ему хотелось как бы подкрутить тона до большей насыщенности. Узкие глаза, переходящие в его семье по наследству вместе с высокими азиатскими скулами, были не карими, а скорее мутно-коричневыми, веснушки не подчеркивали их, а только добавляли ряби бледной коже, тонкие губы же – единственное яркое пятно на лице – всегда казались то ли накрашенными, то ли обветренными. Петко, говоря, что у него необычная внешность, в целом был прав, только Митя давно уяснил про себя, что по жизни он не эксклюзивный экземпляр, а просто странная фигня.

Петко приходил регулярно. Он всегда садился за стойку и всегда требовал, чтобы его обслуживал исключительно Митя и никто другой. Это странное внимание действовало Мите на нервы. Славчик верно подметил, что Петко мужик загадочный, вот только Митя не видел в этом никаких плюсов.

Он попробовал на досуге даже поискать Петко в соцсетях, но не нашел никакого подходящего профиля. Вероятно, такие вот бандиты не стремились к публичности. В целом Петко не делал ничего противозаконного, только пил пиво и смотрел на Митю. Но одних этих взглядов хватало, чтобы понять, какой именно интерес он преследует, коротая ночи в стриптиз-клубе. Мите этот интерес не нравился.

Он попробовал было пожаловаться Дениске, но тот, внимательно его выслушав, только пожал плечами:

– Он же не делает ничего плохого, только смотрит. Смотреть на барменов не запрещено.

– Он разговаривает со мной!

– Делает неприличные намеки? Снова предлагает танцы у шеста?

– Нет, говорит иногда, что-то в стиле…

Митя задумался. Ему не приходили в голову никакие компрометирующие Петко замечания, которыми можно было бы удивить Дениску. Максимум, что тот себе позволял – это фривольное «котенок» в конце фразы пару раз за вечер.

– Мне он не нравится! – выдал в итоге Митя с раздражением. – Он ходит сюда не ради девочек!

– Ради тебя, это понятно, – кивнул Денис, – но это не запрещено.

– Будет поздно запрещать, если он меня где-то подкараулит и удушит, – озвучил свои мысли Митя.

– Когда удушит, тогда и приходи.

Иногда Дениска бывал очень и очень гадким.

***

– Мне не нравится такое обращение, – выдал Митя спустя какое-то время, когда стало понятно, что Петко не собирается исчезать из его рабочей жизни.

– Какое?

– Котенок, – Митя поставил перед Петко очередное пиво, – прошу вас не обращаться ко мне так. Это неуместно.

Петко взял стакан, немного отпил, окинул Митю внимательным взглядом, от которого немедленно захотелось прикрыться, хотя форма барменов была обычной – поло и джинсы.

– Ты прав, – будто бы неохотно сообщил Петко, – лисенок подходит больше.

Этого Митя уже никак стерпеть не мог. Он перегнулся через стойку и, еле сдерживая себя от злости, прошипел Петко прямо в лицо:

– Слышь, мужик, никакой я тебе не котенок, не утенок и не лисенок, блять! Иди – гуляй по другим зверинцам, здесь тебе ловить нечего!

Петко неожиданно хлопнул ладошами по стойке и громко расхохотался, чуть не проливая пиво.

– В чем дело? Я сказал что-то смешное?! – Митя чувствовал, как злость в нем закипает все больше.

– Нет, – отсмеявшись, Петко снова немного отпил и глянул на Митю. – Но мне нравится.

– Что именно? – уже совершенно не скрывая своего раздражения. поинтересовался Митя.

– Мне не просто нравится, я бы сказал: «наконец-то», – выдал спокойно Петко, потирая свой жуткий шрам. – Наконец-то ты показываешь мне себя, а не бармена.

– Что?!

– Ты вовсе не милый и обходительный, как предстаешь здесь перед всеми, – сообщил Петко с усмешкой, – ты – злобная язвительная тварь с острыми коготками. И наконец я вижу тебя, а не глупую маску, плохо копирующую твоего друга. Мне нравится.

– Я не… – Митя закусил губу. – Нравится, когда с тобой говорят грубо? – он вопросительно дернул бровью.

– Нравится, когда со мной говорят люди, – поправил его Петко. – Ты человек, говори по-человечески.

– Что это значит?

– Ты сам знаешь, ты ведь еще и умненький.

Спорить с этим Митя точно не собирался. Он окинул Петко презрительным взглядом, пожал плечами, не говоря тем самым ни да ни нет, и отошел к Славчику.

«Говорить по-человечески? Ну, как скажешь, шрамоголовый», – подумал он, чувствуя плечом обжигающий взгляд Петко.

– Что у вас там произошло? – поинтересовался Слава. – Я видел, ты с ним говорил, а он смеялся.

– Кажется, этот урод любит чмор, – хмыкнул Митя.

– Это когда на тебя говно откладывают, что ли? – ахнул Слава.

– Нет, когда с тобой не любезничают бармены, – покачал головой Митя. – Этот хрен каким-то образом понял, что я – не самый приятный человек в мире, и хочет теперь это испытать на себе.

– Ты очень даже приятный, просто усталый, одинокий и… – начал было Славчик.

– Не начинай, – Митя скривился, – ты и сам знаешь, какой я.

«А теперь это узнаешь еще и ты», – мстительно добавил он про себя, бросив быстрый взгляд на Петко.

Почему в этот момент у него на душе стало очень весело, он и сам не понимал.

Митя переехал в Петербург из небольшого поселка в глубинах Карелии, как только ему стукнуло восемнадцать лет. Никакого желания оставаться среди сосен, скал и озер у него не было. Жизнь в глуши никогда не привлекала его, и никакой романтики в ней он тоже не видел.

Не последней причиной тому служили его не лучшие отношения со сверстниками, да и в принципе со всеми окружающими. Все, как обычно, начиналось с внешности. Несмотря на то, что рыжих, рыжеватых и других «сивых» в округе хватало, Митя всегда оставался той самой белой вороной, которой прилетало чаще остальных.

Когда Петко говорил о том, что у Мити необычная внешность, он был прав. По всем стандартам красоты Митя не проходил даже отметки в нормальный. Даже в раннем детстве. У Мити почему-то все росло непропорционально и скачками. Судя по всему, первыми выросли уши. За них – рябых из-за обилия веснушек, – а также – за острый длинный нос его и таскали с самого детского сада. В таких случаях обиженный ребенок обычно замыкался в себе или же бежал жаловаться родителям и воспитателям. Митя же дрался, и каждый раз – насмерть.

Если бы дело происходило не в затерянном на карте поселке, где все друг друга, в общем-то, знают, то его, вероятно, сразу бы заприметила какая-нибудь внимательная и заботливая социальная служба. Но в Гимолах драки были делом житейским, а на озлобленного щуплого пацана все только разводили руками и удивлялись. Митя бросался на обидчиков, пытаясь их искусать и изорвать, совершенно не принимая во внимания возможности компромисса или какого-то другого более мирного решения конфликтов. Друзей это ему, конечно, не прибавляло.

Так продолжалось до той поры, пока бывшие обидчики не выросли в рослых и сильных деревенских парней, побить которых Митя теперь был физически не способен. Митя переключился на словесный отпор. Как ни странно, это сработало. Годам к четырнадцати окружающие (и взрослые, и дети) поняли, что с Митей проще не связываться вовсе. Он не то чтобы слыл деревенским дурачком, но скорее буйнопомешанным. К тому моменту он вытянулся в нескладную шпалу, которую легко было заметить издали и обойти стороной.

К нему больше не цеплялись, как и не пытались сблизиться. Начался пубертатный период, и всем стало как-то очень быстро не до странненького Мити, чему он был в целом рад.

Митя мечтал о большем. Вечерами в унылой комнатушке он представлял себе то мировые сцены, то подиумы, то кинозалы – все, что приходило в голову после просмотров телепередач или зависания в сети. Мите грезилась совсем другая жизнь, где его имя гремит, где люди им восхищаются, а он, всем назло, становится звездой. Звездой чего именно он хотел стать, Митя в свои четырнадцать не понимал, но очень хотел.

«Лисовский Дмитрий – звезда», – с этой мыслью и улыбкой он засыпал частенько.