Я твердо верил, что мои афонские просьбы доходят до Него. Потому что они исполнялись. Все. Мама поправилась, сын поступил и окончил вуз в Сингапуре. И откуда-то взялись деньги на его обучение, хотя я не предпринимал для этого никаких сверхусилий. Это были настоящие чудеса, явленные Господом в том числе и по моим скромным, но искренним молитвам.

И вот теперь я ехал просить о сохранении своего брака. Для меня это был чуть ли не вопрос жизни и смерти. Ведь больше просить было некого. Втайне я рассчитывал на чудо. И оно будет. И не одно. Эта поездка станет одним из самых памятных событий моей жизни и самым ярким опытом общения с Богом.

На Афоне есть обычай всегда принимать одинокого странника. Даже если он придет, когда монастырь уже закроют на ночь. Существует поверье, что так Христос проверяет соблюдение монахами заповеди «если вы что-то сделали одному из братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25:35–36, 40).

По поводу этой заповеди сложено много притч. И даже есть короткий фильм на русском языке. Как одна женщина, считавшая себя благочестивой, хотела встретиться с Богом. И однажды Он сказал, что придет завтра. Женщина наготовила вкусностей, накрыла стол и стала ждать.

И с этого обильного стола сначала у нее попросил мальчик, потом сосед-алкаш, потом нищенка с младенцем. И всех она прогнала. Мол, не мешайте мне, это все для очень важного гостя. Так прошел день. А вечером, стоя перед иконой Спасителя, она упрекнула Его:

– Что же ты, Господи, не пришел ко мне. Я тебя так ждала!

– Как же не пришел, – был ей ответ, – целых три раза приходил. Да только ты Меня не признала.

Простая притча. И заповедь простая. Вообще все евангельские заповеди очень просты. Только жить по ним трудно. Мне хватило одного случая, чтобы узнать реальную цену своим рассуждениям о щедрости, праведности и благочестии. Произошел этот случай на Афоне, в мою последнюю поездку.

6 ноября

В одном из монастырей мне отвели на ночь просторную келью на шестерых. Я был в числе последних паломников, пришедших почти к закрытию монастыря. Быстро темнело. Я был уверен, что буду ночевать один, но только собрался лечь, как в келью вошел человек. На вид лет пятьдесят. В летней, видавшей виды одежде, почти без вещей, он совсем не походил на паломника с материка. По-гречески говорил с ошибками, сильным акцентом, но бойко и понятно.

Мы разговорились. Выяснилось, что он румын, приехал в Грецию на заработки, работы нет, а на Афоне хотя бы иногда кормят. Но уже не везде и часто прогоняют. Стало понятно, что я имею дело с типичным бомжом, каких на Афоне с каждым годом становилось все больше. Они ходили от монастыря к монастырю без документов, выдавая себя за паломников, чтобы их покормили и дали ночлег. Вывод я сделал нехитрый: надо держать ухо востро и следить за своими вещами.

Впрочем, сосед мой, производил вполне безобидное впечатление. Рассказывал о своей семье, показывал фотографии детей и на жизнь особо не жаловался. Он спросил только о двух вещах: нет ли у меня лишней пары обуви и ненужного мобильного телефона. Я машинально ответил, что нет, и мы легли спать.

И тут я вдруг понял, что он спросил меня о тех двух вещах, которые у меня действительно были. Были видавшие виды запасные ботинки и 15-летней давности телефон, взятый про запас из-за того, что он мог держать заряд в течение недели. Мой смартфон нуждался почти в ежедневной подзарядке, что на Афоне не всегда получалось сделать.

Я вспомнил про бытующее здесь поверье об одиноком Страннике, испытывающем монахов на верность Своим заповедям. И не мог отделаться от мысли, что сейчас подвергаюсь такой же проверке. Упоминание об этих вещах казалось сверхъестественным. Они были действительно старыми, захваченными на всякий случай. Я уже точно не воспользуюсь ими здесь, мне через два дня уезжать. И все же мне было жалко. Я подумал, что и обувь может еще пригодиться, как и какие-то старые контакты в памяти телефона.

Почти час во мне шла внутренняя борьба с собственной жадностью. Чем больше я думал о ситуации, тем больше утверждался в мысли, что это проверка на вшивость. Это же святой Афон, здесь не бывает случайных встреч. Наконец я нашел приемлемый для себя выход. Утром отдам то, что он спрашивал, только заберу сим-карту. На том успокоился и уснул.

7 ноября

Наутро я предвкушал, как возьму и сделаю доброе дело. Даже несколько раз прокрутил в голове картинку, как достаю вещи из рюкзака и торжественно вручаю своему румыну. И тут мой взгляд падает на его кровать. Пусто. И очень аккуратно заправлено. Как будто и не было никого.

Я вышел из кельи, надеясь найти его во дворе. Никого. Его не было ни на завтраке, ни на пристани, куда пришел паром, чтобы отвезти паломников к следующему монастырю. Он просто исчез.

Я уже не сомневался, что ночью в келью заходил не простой румын. И что я не прошел проверку. Проверку двумя ненужными мне старыми вещами. С которыми я пожадничал расстаться. Могу ли я считать себя христианином, если не способен даже на такую малость?

Эти мысли не выходили у меня из головы оставшиеся два дня. Осознание морального падения угнетало настолько, что при первой же возможности я исповедал его духовнику ближайшего монастыря. Он, впрочем, снисходительно отнесся к моему признанию, заметив, что все мы несовершенны. Слабое утешение, как ни крути.

Мы столкнулись на пароме, который должен был отвезти меня на материк. Я поднимался на борт, а он сходил на пристань. Остановка длилась пару минут. Лезть в рюкзак некогда. Я выудил из кошелька 50 евро и протянул ему:

– Возьми, пожалуйста, это тебе на обувь и на телефон. – Я знал, что этих денег хватит и на то, и на другое.

Он ничего не сказал. Он ответил мне взглядом. В нем отразилась такая гамма эмоций, что описать ее словами невозможно. Здесь было все – и удивление, и благодарность, и радость от внезапного чуда.

Чудо случилось с нами обоими. С румыном – потому, что он получил то, что просил. Не от меня. От Бога. Хотя и из моих рук. Чудо, произошедшее со мной, заключалось в том, что Господь дал мне второй шанс. Шанс пройти проверку на сострадание, сочувствие к ближнему. И я ее вроде бы прошел. Хотя и не сразу.

8 ноября

В этой поездке на Афон я испытал самое сильное в жизни ощущение близости Бога. Такое сильное, что никто и никогда не сможет убедить меня в том, что Его нет. В моем мире Он есть. Я совсем не рассчитывал на эту близость. Я приехал молиться и каяться в своих грехах. И даже это у меня совсем не сразу вышло.

Обычно я исповедовался в греческих монастырях. Так сложилось после первой исповеди в монастыре Ватопед. Греческим языком я владел на достаточном уровне, чтобы совершить акт покаяния-метанойи. Меня тронул подход греков к исповеди. Это не обычное перечисление грехов, которое часто практикуется в наших храмах, это целая духовная беседа. Каждая моя исповедь длилась на Афоне не менее получаса. Я успевал пересказать духовнику почти всю свою жизнь и все, что накопилось у меня на душе.

В этот раз исповедь в греческом монастыре не складывалась. Как бы не уехать вообще без покаяния. Наверное, и в этом был какой-то промысел. Точно был. Но мне еще предстояло посещение русского монастыря святого Пантеле<<и>>мона2. И я решил исповедоваться в нем.

Исповедь предполагалась на ночной службе. Вечером я основательно готовился, сидя в одиночестве на морском берегу. Легкий плеск волн располагал к сосредоточенному погружению в себя. Сначала я читал покаянный канон, потом подбирал нужные формулировки для исповеди. Записывать свои грехи на листке, как я иногда делал в России, не было смысла. В афонских храмах нет электричества, службы идут при очень небольшом количестве свечей, и в этих потемках просто не удастся ничего прочитать. Я провел на берегу не менее часа, пока не раздался стук в било. Так в монастыре давали сигнал к отбою.