И Филипп сорвал с Рамьи ярко-синее сари, расшитое золотыми цветами — подарок Муры — обнажив прекрасное смуглое тело. Его пальцы проникли меж ног Рамьи, заставляя нетронутый цветок раскрыться, обнажая влажную, бархатную сердцевину… Филипп ощутил, как отвердел подобный копью его огромный л-ли… линг…»
Чандрагупта умолк. Дхана Нанд недовольно открыл глаза.
— Что опять? Почему ты каждый раз затыкаешься на одном и том же месте? Неужели так тяжело прочесть слово до конца? Оно настолько трудное?
Чандра молчал. Прочитать, бесспорно, он мог, но вот как сказать царю, что от всех этих неправедных сказок его собственный лингам напоминал уже не копьё и даже не стрелу, а вознесённую в бесконечность вечную форму Шивы.
— Ладно, — сжалился царь, немного подвинувшись и освобождая край ложа, — если сказки Шипры так сильно утомили тебя — разрешаю отдохнуть. Это всё с непривычки. Завтра продолжим с того, на чём закончили, — и он, перевернувшись на бок, подложил обе руки под правую щёку и приготовился спать.
«Чтоб тебя и твои бхутовы сказки! — с гневом подумал Чандрагупта. — Я теперь до утра не усну!»
========== Глава 2. Сложности вечернего чтения ==========
Сон не приходил. Чандрагупта без толку ворочался с боку на бок, но уснуть не получалось. К его великой досаде, Дхана Нанд ничем не страдал после прослушивания историй и мирно спал, улыбаясь и сладко причмокивая во сне, словно ему поднесли бокал бханга или накормили мёдом.
«Проклятие, — Чандрагупта уселся на постели. — Мне-то как быть? Отвернуться к краю ложа и успокоить себя рукой? Но если этот… тиран проснётся? Зрелище будет то ещё…»
Юноша подождал немного. «Тиран» не просыпался. Тогда Чандрагупту осенила новая идея: он решил воспользоваться шансом, улизнув потихоньку из покоев. А уж там, за пределами дворца, он придумает, что делать. Возможно, пока доберётся до Чанакьи пешком, трудность сама собой рассосётся. Однако стоило юноше начать бочком сползать с постели, как его локоть внезапно схватили цепкие пальцы проснувшегося царя.
— Куда?! — грозно спросил Дхана Нанд с таким видом, словно всё это время и не спал вовсе. — Я сказал: в тот дом ты больше бегать не будешь. Ложись и прекращай ёрзать и ворочаться! Мне из-за тебя сплошные предатели снятся. Правда, я их во сне уже всех сжёг. Но если ты ещё раз попытаешься сбежать — и тебя казню на рассвете.
Ничего не оставалось делать, только вернуться на место и со вздохом улечься. Через некоторое время дыхание Дхана Нанда успокоилось, он заулыбался, соблазнительно приоткрыв во сне рот. Чандрагупта долго и жадно смотрел на его густые чёрные ресницы, бархатные брови и закрытые веки, на тёмно-розовый контур губ, а потом с новым печальным вздохом опустил взор с лица Дхана Нанда на его полуобнажённую грудь, едва прикрытую накидкой и вздымающуюся от спокойного дыхания. «Лучше не смотреть! Становится хуже», — решил Чандрагупта, но, не выдержав соблазна, скользнул взглядом ниже. Некоторое время он рассматривал идеальный рисунок мышц на животе повелителя Магадхи, перевёл глаза на царские бёдра и обомлел. Пологая равнина, которую ему довелось наблюдать всё это время, совершенно неожиданно, можно сказать, в мгновение ока преобразилась в крутую возвышенность. Дыхание царя стало частым и прерывистым. Теперь уж можно было поклясться чем угодно: Дхана Нанду точно снились не предатели, а нечто куда более приятное.
Чандрагупта протёр глаза и сглотнул. Видение горного пика посреди равнины не исчезло. Смятение юноши усилилось. Он долго смотрел на плодоносное дерево, растущее в центре тайной поляны, на одинокого коня, бродящего по неведомой путнику степи, на крупный мак, возникший средь лесного мха. Он сам не успел понять, как случилось дальнейшее: пальцы против его воли протянулись вперёд и сомкнулись поверх чёрно-золотого шёлка дхоти. От одного прикосновения к царскому запретному сокровищу в паху Чандрагупты воспылало пламя нижних миров, и он едва удержался от стона. Улёгшись рядом, он начал ласкать одновременно себя и спящего Дхана Нанда, почти не соображая, что творит, как неожиданно царь дёрнулся и перевернулся на другой бок, небрежно оттолкнув его руку и невнятно пробормотав сквозь сон:
— Не сметь… трогать собственность народа Магадхи нечистыми руками… ворюга!
Чандрагупта обомлел и от испуга прервал ласки. Слёзы обожгли глаза. Так вот что царь на самом деле о нём думает? В глазах Дхана Нанда он — вор, и ему не позволено… Да ничего ему не позволено! Только молча лежать рядом, как бессловесная подушка или плоское покрывало. Хлюпнув носом, Чандрагупта тоже отвернулся от царя, гадая, как быть дальше. Неплохая поначалу ночь грозила превратиться в мучительную пытку. Считая от одного до ста восьми и обратно, Чандрагупта в конце концов успокоился и уснул, но даже сон не принёс ему облегчения. В мире грёз он видел исключительно лингамы, принадлежащие Филиппу, Селевку и Дхана Нанду. Среди всего этого многообразия его собственный был самым скромным и неприметным, за что Селевк над ним от души потешался, а Дхана Нанд, обнимая греческого захватчика за пояс, жарко целуя в губы, называя своим «голубоглазым Шивой» и признаваясь проклятому млеччхе в любви, указывал пальцем на Чандрагупту, говоря:
— А этого безнравственного ворюгу, нарушившего дхарму и посмевшего меня трогать, завтра непременно казню.
Проснулся Чандрагупта, когда солнце уже стояло высоко. Голова болела так, словно по ней ударил копытом дикий конь. Царя рядом не наблюдалось, зато на подушке лежала записка. Аккуратным почерком на клочке пергамента было выведено: «Сегодня продолжим чтение. И только попробуй смыться после ужина! Разрублю на части и скормлю тиграм. А перед этим — выпорю так, что звёзды на потолке темницы увидишь. Ну, или лингамы с йони. Твой возлюбленный император Дхана Нанд».
«Издевается», — понял Чандрагупта и горько вздохнул.
Ночь прошла ужасно, но и наступивший день не обещал быть лёгким. В дверь громко стукнули, и снаружи послышался громкий окрик Бхадрасала:
— Хватит дрыхнуть, наглая скотина! Тебя царевна Дурдхара ищет. Ступай, работай, бхутов бездельник!
Юноша вздохнул ещё раз, переодел дхоти и вышел из комнаты, страдая от неимоверной тяжести, разлитой в паху. Перед глазами стояло блаженное лицо спящего царя с полуоткрытыми влажными губами, и Чандрагупта понимал, что ещё одного такого же вечера и ночи ему не вынести. Однако выбирать не приходилось: или чтение непристойных сказок и страдания до утра, или мучительная смерть. Чандрагупте пока ещё хотелось жить, поэтому он предпочёл первое, и вечером после ужина, смирившись, сидел у себя и ждал прихода императора. Он до последнего надеялся, что Дхана Нанд не придёт, однако тот явился довольно скоро и вручил Чандрагупте целую стопу пергаментов.
— Читай по порядку с выражением и ничего не вздумай пропускать. Сегодня ты не отделаешься так легко, — предупредил царь, — я не позволю тебе отдыхать до тех пор, пока все истории не будут прочитаны.
Дрожащими руками Чандра взял листы, уселся на пол и начал читать, стараясь придавать своему голосу соответствующие эмоции, но получалось весьма скверно и неубедительно.
— «Увидев купающуюся в реке Муру, обласкав взглядом её округлые бёдра, крепкие ягодицы, тонкий стан и высокую грудь с торчащими сосками, Ракшас ощутил прилив желания. Забыв о том, что он давал обет блюсти аскезы целый год и не прикасаться к женщинам, аматья сорвал с себя одеяния и тоже вошёл в реку. «Я заставлю тебя познать блаженство, о недостойная, презирающая моего царя и соблазнившая меня своей красотой!» — сказал он Муре. «Нет, пощади! — вскричала та. — Я вдова, и мне судьбой предписано до смерти соблюдать целомудрие и скорбеть о погибшем муже! Его душа не найдёт покоя, если другой мужчина осквернит меня». Но аматья лишь злорадно рассмеялся. «Нет, не пощажу! — воскликнул он, настигая её в реке, резко входя в её податливое тело и начиная двигаться так скоро, словно спешил изведать всю полноту наслаждения мгновенно. — Ты ответишь за все свои деяния против моего повелителя! Но есть у меня одно утешение для тебя: я искусен в любви, и моя мужская сила велика. Со мной ты познаешь такое блаженство, которого не узнала бы никогда и ни с кем другим». Сказав так, Ракшас ненадолго отпустил гордую служанку, но лишь ради того, чтобы намотать её длинные волосы на руку, вытащить на берег и распластать по траве. И вскоре целомудренная вдова Мура, вынужденная против воли поддаться чужой страсти, ощутила горячую сладость, разлившуюся в низу живота. Она перестала молить Ракшаса о пощаде, а начала стонать и извиваться по земле, подаваться навстречу аматье и шептать ему слова одобрения. Экстаз пронзил их одновременно. Ракшас зарычал, прикусив плечо Муры, и, излившись, отдышался, а потом пообещал прийти к ней ночью в опочивальню, чтобы доказать служанке, что его мужских сил хватает отнюдь не на один раз. Аскеза была полностью забыта, но Ракшас ничуть не сожалел о своем грехе. Он думал о том, что следовало гораздо раньше удовлетворить эту безумную, тогда она уже давно из помешанной ракшаси превратилась бы в тихую овечку и не беспокоила императора».
