— Это не обсуждается. Вы наш родственник! Вы помогли мне, когда я оказался в трудной ситуации. И потом, — он вдруг поник головой, — отец и мама отказались приезжать, Орито-кун погиб, так что… Кроме меня, на свадьбе со стороны Асахины-тян никого не будет. Я подумал… Хотя бы вы должны присутствовать. Пожалуйста, Тацуми-сан, соглашайтесь!

Что-то царапало внутри, не давая покоя и подсказывая: хорошим эта поездка не закончится. Но как я мог отказаться? Хисока так горячо просил…

— Ладно. Я поеду.

— Спасибо, — он сделал шаг ко мне и порывисто обнял меня, склонив голову на моё плечо. — А за то, что вы согласились, держите!

И я ощутил, как в мою руку скользнуло ещё одно нарядное приглашение на глянцевой бумаге, где золотыми кандзи было напечатано: «Выступление лучших японских скрипачей. Купол Токио».

— Ничего себе! — невольно присвистнул я. — Твой друг добился такого невероятного успеха в столь юном возрасте?

— Он великолепно играет. Обещаю, вы сильно удивитесь.

— Даже не сомневаюсь, — вполголоса пробормотал я, ловя себя на мысли, что мы почему-то всё ещё стоим, не разомкнув объятий, но ни Хисока не торопится отступать, ни мне не хочется быть первым и отпускать его. Это было странно, непривычно, но так хорошо. Я ощущал, словно та искра, о которой сказал амулет, разгорается всё ярче просто от того, что Хисока рядом.

С каждым днём я обнаруживал, что всё больше привязываюсь к нему. Он так естественно вписался в мою жизнь, словно всегда в ней присутствовал. И уже через пару недель я не представлял себя отдельно от него.

Навещая меня, Лилиан хмурилась, наблюдая за тем, как Хисока при её появлении, хватает рюкзак и уходит из квартиры бродить по городу или забирается с ногами на диван и утыкается в книгу. Когда же Эшфорд-сан покидала нас, Хисока оттаивал, бросал книгу, садился со мной за стол и пил чай. Он никогда не выспрашивал меня об отношениях с Лилиан, ни слова не говорил о ней, но я замечал, что её присутствие ему в тягость.

А потом он начал встречать меня с работы. Ему приходилось проезжать от Тайто до Сибуйя, чтобы добраться к зданию «Секом», но он не переставал это делать каждый день. Я говорил, что нет необходимости за мной заезжать, я вполне могу добраться домой в одиночку, но Хисока только улыбался, а на следующий день, выходя из офиса, я снова натыкался на него.

Мы бродили по Акихабаре и по книжным лавкам Кандо, выбирая интересные новинки. Во мне снова проснулся давно угасший интерес к чтению. Меня вытаскивали в Кю Сиба Рю и заставляли по нескольку раз подниматься и спускаться по крутым тропинкам, взбираться на каменные мостики и фотографироваться в нелепых позах. А я сам не мог понять, почему вместо того, чтобы сослаться на усталость и далеко не юный возраст для таких глупостей, соглашаюсь на всё, о чём бы он ни просил. И вдруг меня пронзило открытие: я просто хочу видеть его улыбку. Я сделаю всё, лишь бы он улыбался всегда вот так, как сейчас.

— Знаешь, в детстве я почти никогда не чувствовал себя счастливым, — внезапно признался Хисока, когда мы лежали рядом и уже готовились засыпать. — Разве что только с Асахиной… Но мне не позволяли с ней общаться. Все были против нашего сближения: отец, мама, Орито-кун. Однако когда меня запирали в подвале за то, что я в очередной раз дотронулся до кого-то и высказал кому-то неприятную правду, Асахина всегда прибегала, протягивала руку сквозь решётку и давала мне сладости. Она ухитрялась тайком приносить то, что запрещал отец. Её много раз ловили, отчаянно ругали, утаскивали с воем за ухо, запирали в спальне, но она только молчала, поджав губы, а, когда ей удавалось выбраться, снова прибегала и совала мне в руки лучшую еду с кухни. Если взрослые были заняты, а Орито-кун за нами не следил, она опускалась на колени перед зарешеченным окошком и рассказывала последние новости, случившиеся за день. Когда стала постарше, приходила читать книги про принцесс и принцев, держала меня за руку, чтобы я не сошёл с ума в то время суток, когда наступает вечер, а тени удлиняются. Сумерек я всегда боялся больше, чем ночи. Так и казалось, что в подвал вползёт чудище и сожрёт меня! Оно однажды и вползло. Когда мне исполнилось тринадцать, отец наказал меня в очередной раз, Асахину надолго заперли в её комнате, чтобы она не помогала мне, а на закате явился Орито-кун… — Хисока содрогнулся. Я открыл рот, чтобы сказать: говорить о неприятном не обязательно, но он уже продолжил. — Ничего не объясняя, он пнул меня ногой, а потом вцепился в моё горло. Он выглядел, как сумасшедший. «Значит, эмпат? Значит, всё чувствуешь? — зло спрашивал он. — Так почувствуй, как сильно я ненавижу тебя! Может, сдохнешь?! Ты забрал у меня любовь сестры, а я заберу твою жизнь». Это было невыносимо… Вся его злость на меня, желание уничтожить протекали через моё тело. Я потерял сознание. На другой день он опять пришёл, ухмыляясь. «Не сдох? Ничего, давай повторим». И опять его руки оказались на мне, я пытался сопротивляться, но сознание мутилось. Внутри Орито-кун сидело слишком много тьмы. Так он мучил меня много дней напролёт. Когда Асахина нашла меня, скорчившегося в углу, кажется, я не мог даже говорить. Я слышал, как она плакала и звала меня по имени, но у меня не было сил ответить. Она потом рассказала, как бегала к моей матери и умоляла выпустить меня… Оказалось, про меня забыли. Если бы не Асахина, я бы умер там. Четыре дня мне не приносили еду, а вода в кувшине закончилась двое суток тому назад, но я даже не чувствовал голода и жажды, поскольку ненависть кузена держала меня в подвешенном состоянии между этой реальностью и адом, царившим внутри него. Я вынужден был проваливаться в ад вместе с ним. Несколько недель после того случая я провёл в своей комнате. Отец даже пришёл извиняться, но потом меня в очередной раз заперли. И ночью, когда все легли спать, снова явился Орито-кун. «Думал, что отделался от меня? — спросил он. — Ничего подобного! Пока я жив, ты не выберешься из этого кошмара». Он проговорил какие-то непонятные слова, сущую тарабарщину, но я вдруг ощутил, что не могу пошевелиться. Он приложил ладони к моей голове, и страшная боль взорвалась внутри. Утром я очнулся от сдавленных рыданий Асахины и от того, что она сквозь решётку плескала в меня холодной водой, пытаясь привести в чувство. Я ничего не говорил, но она сама догадалась, кто мучает меня в моём заточении. Она притащила Орито ко мне под каким-то выдуманным предлогом и пыталась заставить извиняться передо мной, но он зло ответил, что скорее застрелится, чем сделает это. «Однажды я тебя убью или превращу твою жизнь в нескончаемый ад, заставлю всех отвернуться от тебя», — пообещал он. Увы, судьба распорядилась иначе… Я часто думаю, почему он так сильно ненавидел меня? Неужели только из-за того, что Асахине я стал дороже, чем он? Но, похоже, так и было. А ещё, прикасаясь к нему, я узнал, что он стал тайным любовником моей матери, когда ему исполнилось восемнадцать. Они встречались тайком за пределами дома в те ночи, когда отец уезжал из Камакуры. Но если бы я вздумал сказать об этом отцу, убили бы меня, а не его. Мне бы никто не поверил.

Слушая Хисоку, я молчал, сдерживая колотящееся сердце. Сказать что-то после таких откровений, было выше моих сил. Я просто гладил парня по голове, а потом мы засыпали вместе, подчас даже не раздевшись, но даже во сне я ощущал это тепло внутри себя, словно во мне разрасталось сияние звезды, огромной и яркой, способной спасти целый мир.

Я не понимал, что происходит, но эти дни с Хисокой, наши прогулки по Токио, его улыбку и сияющие глаза я всегда потом вспоминал, как самое большое счастье в жизни. Я никогда и ни с кем не изведал столь ненавязчивой радости. Но блаженное спокойствие продлилось ровно до следующего новолуния, когда ко мне пришёл Асато.

Конечно, мы оба знали, что встречаться в квартире больше нельзя. Хисока не должен был стать свидетелем наших отношений. Именно поэтому я попросил Лилиан сообщить Асато, что буду его ждать в полночь двадцать второго августа в баре «Джордж» в Роппонги, где мы уже однажды отлично провели время.