— С тех пор, как отец умер, и я случайно нашла эту фотографию среди его вещей. Прости, я не хотела тебе говорить. Ты бы расстроился, ведь наша тётя…

— Погибла в пожаре. Знаю.

— Ей было всего девятнадцать! Такая молодая, — неожиданно Рука расплакалась. — Она ещё ничего не успела сделать. Представляю, как ей не хотелось умирать!

Я насторожился и испугался, увидев такую реакцию обычно сдержанной сестры, но прежде чем я успел сунуться с братскими объятиями и утешениями, Рука быстро овладела собой и вытерла слёзы.

— Извини, я нелепо себя веду. Не обращай внимания. Скоро успокоюсь.

После этого я полночи не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок и вспоминая то трагическую историю Аюми-сан, то внезапные слёзы Руки. И сердце сковывало пугающим предчувствием.

Ру-тян всегда была самым близким мне человеком, поэтому очень больно вспоминать единственный случай, когда я незаслуженно её обидел, поддавшись идиотской ревности. До сих пор ненавижу себя. Я не имел права так разговаривать с ней.

Это случилось в апреле 1916 года. Сидеть на занятиях в школе стало невыносимо, и я сказался больным. В последнее время устраивать такие фокусы было проще простого. Температура тела, подчиняясь мысленному приказу, подскакивала до тридцати восьми и пяти за считанные доли секунды. Медсестра, всплеснув руками, заставила меня выпить какой-то горький порошок и отправила домой. Мгновенно «выздоровев», стоило лишь выбраться за пределы школы, я помчался на железнодорожную станцию и купил билет до Токио.

Добравшись в Тодай, расспрашивая попадающихся навстречу студентов, я быстро выяснил, где находится корпус педагогического факультета. Внутрь меня, конечно, не впустили. Миловидная девушка вежливо попросила подождать, пока она не разузнает, где сейчас находится Цузуки-сан.

Через несколько минут она спустилась и сказала, что моя сестра занимается в библиотеке, ей сообщат о моём приезде, но мне лучше всего дождаться её во дворе. Я отправился бродить по территории университета, сопровождаемый любопытными взглядами студенток, пока в одном из укромных уголков сквера под цветущей сливой не увидел анэсан.

Она самозабвенно целовалась. И если бы со своим ровесником! Мою сестру, одетую в прекрасное ярко-голубое кимоно, нагло тискал какой-то хам, который, как мне поначалу показалось, годился ей в отцы.

Я сгрёб наглеца в охапку и приподнял над землёй.

— Убери от неё руки! — громко и отчётливо проговорил я, разворачивая мужчину лицом к себе.

Несостоявшийся жених уставился на меня безумным взглядом:

— Что вы себе позволяете?!

Глаза Руки испуганно округлились.

— Асато, отпусти его, — вежливо попросила сестра, правильно оценив моё состояние.

Я разжал пальцы. Ухажёр рухнул вниз, как мешок с рисом, но тут же снова вскочил на ноги.

— Немедленно назовите себя! — возмущённо потребовал он. — Я подниму вопрос о вашем исключении!

— А я не студент, — радостно сообщил я. — К сестре в гости заехал.

— Это ваш брат? — растерянно уточнил «жених», обернувшись к Руке.

— Да, — отозвалась та. — Простите, сенсей, — и вежливо поклонилась, после чего мне захотелось врезать наглецу в челюсть.

— Нет, это вы меня извините, Цузуки-сан, — в свою очередь откланялся хам. — Я спешу.

И удалился.

Теперь весь мой нерастраченный гнев обратился на Руку.

— Почему он?! — закричал я. — Ему же минимум сорок!

— Тридцать три, — тихо сказала Ру-тян, уткнув взгляд в землю.

— Всё равно старик!

— Он мой преподаватель философии. Очень достойный человек. Зачем ты вмешался? Я бы сама разобралась, как себя вести.

— Ты?! — злой смешок вырвался из моей груди. — Не похоже! Он трогал твои колени! Вот, значит, чем ты тут занимаешься!

— Асато, прекрати. Я уже взрослая и имею право на свой выбор.

Я задохнулся от гнева.

— Это и есть твой выбор? Трусливое ничтожество, сбежавшее при первых признаках опасности?! Не понимаю, зачем тебе вообще кто-то нужен?! Я буду твоим защитником до конца жизни, как обещал отцу!

— Уезжай, — сухо вымолвила Рука. — Возвращайся домой и больше не смей позорить меня. И ещё я хочу, чтобы ты извинился перед учителем за своё отвратительное поведение.

— Я не стану перед ним извиняться!

— Тогда, прости, Асато, но я больше не желаю общаться с тобой. Ты меня очень расстроил. Прощай.

И она собралась уйти, но я ей не позволил, преградив дорогу:

— А ты меня не расстроила? Я с детства восхищался тобой, смотрел на тебя снизу вверх, думал, что невиннее и чище тебя никого нет! Зря я не поверил Дзиро, когда он сказал, что ты встречалась с директором школы в Исиномаки, да ещё и принимала от него подарки! Похоже, тебе нравится заводить любовников, которым за тридцать?!

Я пожалел о сказанном в ту же секунду. Нет, Рука не влепила мне пощечину, хотя я полностью её заслужил, но посмотрела так, что мне захотелось самому отхлестать себя по лицу.

— Прости, я идиот! Я совсем не хотел говорить такого! Прости, Ру-тян! — я попытался поймать её ладонь, но сестра холодно отстранилась.

— Вот, значит, что ты обо мне думаешь, — печально произнесла она. — Считаешь последней дрянью? Тогда нам действительно не о чём говорить. Ты ещё успеешь на поезд. А если не успеешь, тебе всё равно будет негде оставаться. Я тебя в свою комнату не пущу.

— Рука, клянусь, я не хотел говорить такого! Я был не в себе!

— Уезжай домой и приходи в норму.

Она развернулась и пошла прочь, но вдруг, сделав несколько шагов, оглянулась:

— Кстати, по поводу директора. Да, я приходила к нему в кабинет, и он дарил мне бусы, браслеты, драгоценные заколки. Я их потом в храм отнесла, как подношение Будде. А знаешь, за что он давал мне всё это?

— Нет, — потерянно выдавил я.

— Я делала талисманы для его сына. У мальчика была редкая и сложная болезнь. Один-единственный амулет не помог бы. Мне приходилось создавать каждый день новый и собственноручно надевать его на шею ребёнку. Так было нужно, чтобы он скорее выздоровел. И я не хотела, чтобы кто-то из одноклассников или учителей узнал о моих способностях, поэтому я ходила в кабинет тайком от всех и просила Като-сан никому ничего не рассказывать. Он и молчал. А грязные сплетники додумали остальное? Впрочем, от Гото Масаши я ничего другого и не ожидала. Но от тебя… Ты удивил меня, Асато. Очень неприятно удивил.

Мне хотелось провалиться сквозь землю. Как теперь вымолить у неё прощение? Как доказать, что я вовсе так не думал, просто моя неконтролируемая злость в неподходящий момент вырвалась наружу?

Тем вечером я вернулся в Коива по-настоящему больным. Всё мысли вертелись вокруг случившегося. Мама пыталась выспросить у меня, где я так долго отсутствовал и почему явился домой с высокой температурой, ведь раньше со мной подобного не случалось, но я упрямо молчал.

В последующие дни я каждый вечер заходил в пустую комнату Ру-тян и мысленно разговаривал с ней, умоляя о прощении.

Рука приехала только через два месяца. Вошла в дом, поприветствовала маму. Потом перевела взгляд на меня. Я ожидал, что она сейчас пройдёт мимо, будто я — пустое место, но Ру-тян вдруг приблизилась и порывисто обняла меня.

— Скучал?

— Очень, — прошептал я, едва сдерживая слёзы, — очень.

Ни разу потом Рука не припомнила мне ту обиду.

Приезжая на выходные, Ру-тян возобновила со мной уроки танцев и кулинарного искусства. Правда, моя неуклюжая возня с продуктами вызывала скептические улыбки мамы. Акеми была уверена, что приличного повара из меня не выйдет.

— Если за столько лет не научился, вряд ли стоит пытаться, — предрекала она, любуясь очередным моим обугленным или слипшимся «шедевром».

Но Ру-тян не сдавалась. И несъедобные пироги один за другим отправлялись на корм карпам.

Танцевать мне нравилось намного больше, да и получалось не в пример лучше, чем «кухонная алхимия». Я сильно вырос за последний год и стал на полголовы выше Руки. Танцевать вальс с ней теперь было истинным удовольствием.