Украсть талисман невозможно. При прикосновении к нему чужой руки, камень немедленно сжигает покусившегося. Исключение могут составлять кровные родственники хозяина и заключённой в талисмане души. Однако пусть они и не умрут при прикосновении к камню, амулет всё равно не будет исполнять их желания. Душа Бога Смерти, находящаяся внутри кристалла, обычно имеющего вид алмаза, рубина, сапфира или изумруда, вынуждена служить своему хозяину до самой его смерти, даря энергию на исполнение практически любых его прихотей. Владелец, зная имя заключённого в амулете синигами, способен вызвать того раз в месяц в полнолуние и задать любые вопросы. Также хозяин амулета, если знает имя служащего ему Бога Смерти, может приказать синигами отдать ему всю свою силу.
Бог Смерти обязан подчиниться подобному требованию, после чего талисман раскалывается, а синигами исчезает в пустоте. Человек же, получивший силу синигами, может прожить, не старея, до пятисот лет, при этом владея различными способностями Бога Смерти, включая телепортацию и умение становиться невидимым.
Если владелец кристалла умирает внезапно и не успевает подарить или продать амулет кому-то, талисман опять переходит к первому, кто его найдёт.
Хозяин имеет власть освободить душу синигами из кристалла, но это сделать достаточно непросто. Для этого владелец между сто девяносто девятым и девяносто девятым днями до начала нового тысячелетия должен найти место на Земле, где «в едином круге сходятся пять стихий, при этом вернув парный амулет назад в небытиё, иначе все миры разрушатся». Этот фрагмент текста я не вполне понял, но, тем не менее, продолжил читать дальше.
В миг полного солнечного затмения, наблюдаемого из выбранной точки, надо было дотронуться до кристалла, высказав вслух пожелание об освобождении души из талисмана. Только при таком условии связанный проклятием Бог Смерти получал свободу.
Если хозяин талисмана при жизни пожелал бы, чтобы его амулет больше не принадлежал никому, то в день его смерти камень разрушался, а заключённый внутри синигами отправлялся следом за хозяином в ад, либо в рай.
Другие файлы тоже содержали весьма любопытную информацию, но для меня она не имела значения.
Я посидел некоторое время, чтобы переварить прочитанное, затем выключил компьютер и вышел из комнаты, направляясь к себе. В полутёмном коридоре жилого крыла я неожиданно наткнулся на Хисоку. Он сидел возле входа в мою спальню, опершись спиной о стену, обхватив руками колени, и тихо посапывал во сне.
Улыбнувшись про себя, я присел рядом и поцеловал его светлую макушку. Хисока вздрогнул, поднял голову и спросонья заморгал.
— Цузуки-сан?
— Он самый. Что у тебя стряслось?
Ни слова не говоря, юноша крепко обнял меня за шею, тесно прильнув ко мне.
— Да какая разница, что тебе снится! У каждого из нас полно всякого в голове. И потом — наяву ты не пытаешься искать с ним встреч!
— Наконец-то, — с облегчением выдохнул я. — Идём, хоть поспишь нормально.
Впервые в ту ночь Хисока не ощутил боли, прикасаясь ко мне. Нас обоих этот факт приятно удивил, однако нам всё равно пришлось притормозить на полпути. Наверное, слишком перенервничали оба в эти дни.
Мы немного поговорили, лёжа рядом под одним одеялом, стараясь не затрагивать неприятных тем. В конце концов, паренёк заснул, а я бодрствовал до рассвета, размышляя над идеей того, как было бы здорово иметь возможность менять в судьбе некую поворотную точку, хоть раз в жизни. Такое счастье, разумеется, никому не выпадает, а было бы неплохо. Я бы выбрал стать обычным парнем и жить с Хисокой где-нибудь в спокойном месте. Только он и я. Думаю, мы были бы счастливы, но…
Почему передо мной всплывают совсем другие глаза? Серо-голубые, полные отчаяния и грусти. Неужели по закону ассоциаций теперь так всегда и будет: вспоминая Хисоку, я начну думать о другом мальчике, чья жизнь не сложилась, и он начал калечить чужие судьбы?
Наваждение какое-то!
Однако предательская мысль уже оформилась и всплыла из подсознания: «Если бы Мураки имел возможность повзрослеть, не имея никаких шрамов в душе, он стал бы весьма интеллигентным, умным и – о, да, кстати! — бесконечно привлекательным мужчиной! И что тогда бы ты делал, Цузуки? Как бы ты вёл себя, если бы страх и ненависть не стояли между вами?»
От этой мысли к щекам прилила кровь. И, чёрт бы всё побрал, не только к щекам. Я словно физически ощутил боль от ссадин на груди, жадные, глубокие поцелуи и невольно провёл свободной рукой по полуоткрытым губам. Безумие. Просто — безумие.
Нет. Об этом надо забыть. Это невозможно. Этого никогда не будет.
Разве можно изменить чужую судьбу?
Но если б было возможно, тогда… Я бы выбрал поворотной точкой тот день, когда должен был умереть отец Кадзутаки. До этого дня в душе мальчика ещё не было тьмы. Потом, когда Мураки узнал правду о смерти родителей, ненависть в нём только росла и крепла, пока не превратила его в чудовище. Пострадали Хисока, Мария, Цубаки-химэ, Ирэн, Марико и ещё многие.
Изменив судьбу Мураки, можно было бы спасти всех погибших от его руки и одновременно снять проклятие с Хисоки. Вернее, не дать юноше вовсе оказаться проклятым. Как бы плохо к нему ни относилась его семья, однажды Хисока ушёл бы от них и построил собственную жизнь.
Словно своими алогичными мыслями в тот миг я создал некое новое будущее. И я скорее обрадовался, нежели удивился, когда узнал, что Ватари изобрёл машину времени.
Впрочем, до этого дня случилось ещё много разных тревожных событий.
====== Глава 4. Рубин. Изумруд. Аметист ======
На имя Цузуки Асато амулет не откликался. Ни утром, ни в сумерки, ни днём, ни даже в рождественскую ночь мне не удалось добиться никакой реакции.
Впрочем, подобное ни в малейшей степени не говорило о том, что душу хранителя вызвать невозможно. Я возлагал большие надежды на грядущее двадцать девятого декабря новолуние, рассчитывая за оставшиеся дни лучше изучить остальные свойства талисмана.
То, что главной функцией рубина являлась защита моей жизни, выяснилось путём несложного эксперимента. Достаточно было прийти после празднования Рождества в три часа ночи в бар в окрестностях Тиба и нарваться на скандал с первым подвернувшимся под руку субъектом, пребывающим в нужной кондиции.
Подобных господ, постоянно ищущих повод для драки, я выделяю из толпы безошибочно. Они обычно и с трезвых глаз не задумываются о последствиях своих поступков, а под воздействием алкоголя становятся совершенно неуправляемыми.
Мой отец являлся классическим представителем данного типа. Мне и матери подчас даже говорить ничего не приходилось, чтобы вызвать у него приступ безудержного гнева. Именно на такой эффект я и рассчитывал, усаживаясь за стойку в непосредственной близости от выбранной «жертвы».
Молодой мужчина лет двадцати трёх, в гордом одиночестве поглощавший сакэ, долго изучал меня боковым зрением. Потом пальцы его начали мелко вздрагивать, что говорило о возрастающем напряжении и, наконец, поскольку я продолжал заинтересованно наблюдать за ним, он в грубой форме предложил мне отвалить, ибо свободных мест вокруг предостаточно, а «моя рожа его раздражает».
Разумеется, я не пошевелился, вместо этого озвучив своему оппоненту весьма оскорбительный для слуха профана в медицине диагноз из области психопатологии. Тогда-то об мою голову и попытались разбить початую бутылку гиндзё-сю*, а когда это не удалось сделать, на меня замахнулись барным табуретом.
Я не стал уклоняться, с нетерпением ожидая действий со стороны талисмана, и они не замедлили последовать. Завёрнутый в шёлковый платок рубин, лежащий во внутреннем кармане пиджака, вдруг ощутимо потеплел сквозь многочисленные слои ткани.
Табурет выскользнул из рук нападавшего, пролетел возле моей щеки и впечатался в противоположную стену бара, сбив по пути ёмкость с зеленоватым пойлом с одного из ближайших столов. Четверо молодых людей примерно того же возраста, что и мой вспыливший испытуемый, дружно вскочили на ноги с одинаково перекошенными лицами. Весь их облик явно указывал на готовность к ответным действиям.
