— Но с Чандрой такое почему случилось? — не унимался Карл. — Я считаю, вы обязаны рассмотреть мою версию коллективного бессознательного, а не отвергать её. Если виновата не властная мать и не братья, то…

Зигмунд холодно посмотрел на своего ученика, жестом прервав его излияния.

— Твои непроверенные утверждения меня не интересуют! — сухо припечатал он. — Своих хватает.

— Вон, значит, как, — обиженно протянул Карл и поджал губы. — Я давно подозревал, что вы меня ни в грош не ставите. Так и оказалось.

— Некогда спорить. Отложим наши разборки до возвращения в Вену. Парню помочь надо. Видишь, страдает? Понимает, что отчасти по его вине люди умерли, и здание погорело. Мучает его совесть, грызёт! Как тут не помочь? — и, отвернувшись от Карла, Зигмунд снова обратился к Чандрагупте. — Придётся мне включить всё своё красноречие и выйти к твоему царю, а ты сиди в лесу, пока я Карла за тобой не пришлю. Если царь меня не казнит, — а я постараюсь, чтобы такого не случилось, — у тебя появится шанс на лучшую жизнь. Разумеется, если вы оба одумаетесь, прекратите воевать и последуете голосу разума.

— Вы поговорите обо мне с Дхана Нандом? Будете просить, чтобы он простил меня? — просиял Чандрагупта, молитвенно складывая руки перед грудью.

— Упаси Боже! — отмахнулся от него Зигмунд. — Я про тебя ни слова не скажу, пока не проведу с царём сеанс психоанализа и не докажу ему таким образом, что он думает исключительно о тебе. До тех пор, пока он сам не пожелает тебя увидеть, нельзя даже заикаться, что ты выжил, иначе тебе конец. И мне тоже, причём до того, как покурю, что будет особенно обидно!

 — Да благословят вас боги, ачарья! — восторженно воскликнул Чандрагупта, неожиданно для Зигмунда склоняясь к его ногам и благоговейно касаясь кончиками пальцев стоп новообретённого учителя.

— Верно, удача нам пригодится, как и благословение… Хоть чьё-нибудь! — Зигмунд нервно одёрнул края своего фрака и указал Карлу на тропинку, ведущую к выходу из леса. — Идём! Теперь или нас угостят сигарой, или остригут налысо. Третьего не дано.

И Зигмунд смело шагнул вперёд, выбираясь из зарослей. Карл вздохнул, истово перекрестился и последовал за ним.

«Зря я их не предупредил, что если Дхана разгневается сильно, то снимет волосы вместе с кожей. Наверное, стоило сказать», — и, ощутив глубокое сочувствие к иноземным браминам, Чандра удобнее устроился в кустах и приготовился ждать.

— То, что горит здесь — это не мой дворец! Здесь горит высокомерие Чандрагупты. Этот дворец, который дал убежище предателям, сегодня полностью будет уничтожен! А вместе с ним сгорит флаг, из-за которого Чандрагупта бросил мне вызов, — возвышаясь над низкорослыми, перепуганными до смерти подданными, словно каменная скала над равниной, Дхана Нанд произносил свою победную речь.

Жители Параспуры и Паталипутры жались друг к другу, словно овцы, которых привели на заклание. Они боялись не только что-то говорить, но даже дышать. У ног Дхана Нанда лежали в ряд четыре обугленных тела, опознать которые не представлялось возможным. Однако на покойных были надеты украшения, некогда принадлежавшие заговорщикам, устроившим сражение в Хава Мехел, поэтому ни воины, нашедшие тела, ни сам царь не сомневались в гибели бунтовщиков.

Карл и Зигмунд остановились за спинами простых жителей, одетых в совершенно одинаковые чëрно-синие тюрбаны, формой напоминавшие столь любимые Карлом вареники, зато накидки слуг, земледельцев и торговцев радовали глаз разнообразием оттенков. Пока Юнг рассматривал толпу, Дхана Нанд продолжал говорить:

— Это последние предатели, которые посмели бросить вызов Магадхе и её самоуважению. Они посмели сжечь наш флаг и посмотрите, что с ними стало! Сегодня сгорели те, кто пытался сжечь Магадху. Но Магадха, как огромная гора, нерушима. Я согласен, чтобы потрясти основы этой горы и заставить её рухнуть, они сделали всё возможное. Но Магадха непобедима. Более того, она стала сильнее. Никто пусть не повторит этой ошибки! Ваше прошлое, настоящее и будущее — это я, император Дхана Нанд! Бессмертный, всевластный, которого никто не сможет победить!

Склонившись к Зигмунду, Карл восторженно произнёс:

— Архетипы Правителя и Воина во всей их красе. Вот это речь!

— Наш параноик с подавленной гомосексуальностью* сейчас сказал бы, что мы наблюдаем явные признаки комплекса неполноценности, прикрываемого чувством собственного превосходства. Но мы не станем слушать параноиков, а посмотрим, что произойдёт дальше.

Карл покосился на Зигмунда, но ничего не сказал.

— Вы правы, император! Вы подобны нерушимой горе, и всегда будет так, — с другой стороны толпы, расталкивая простых жителей, пробирался грузный мужчина лет пятидесяти в тюрбане с золотой бахромой и в накидке, украшенной скромной вышивкой. — А мы все перед этой горой никто!

Зигмунд и Карл с интересом наблюдали, как вышедший вперёд мужчина неожиданно состроил жалобное лицо, сложил руки у сердца и начал умолять царя простить его ошибку. Из слов несчастного, взывавшего к состраданию, Зигмунд с Карлом поняли, что единственный сын этого человека, являвшегося на протяжении многих лет верным вассалом Дхана Нанда, выступил в сражении на стороне бунтовщиков, чем не на шутку рассердил царя. Юноша, о котором шла речь, был уже мёртв, он погиб ещё до начала пожара в Хава Мехел. Однако его отец, в битве не участвовавший, теперь опасался, что ему придётся ответить за проступок сына. Увы, он оказался прав.

Поначалу царь с ласковой улыбкой дал понять, что вроде бы прощает своего «старшего брата» Джагат Джалу и не сердится на него. Да, Мартанд подвёл отца и царя, предал государство, но ведь «даже на лучшем дереве подчас вырастают горькие плоды»! Дхана Нанд раскрыл объятия, попросив Джагат Джалу подойти и получить прощение. И вот когда объятия сомкнулись, несчастный вдруг захрипел и задёргался, почуяв близкую гибель.

Зигмунд мгновенно оценил обстановку и не стал дожидаться, когда хрустнут кости. Он грубо оттолкнул стоявшего перед ним вайшью, а когда тот посторонился, Фрейд начал усиленно прокладывать себе путь кулаками, чтобы пробраться в центр живого круга, где лысый брамин с хохолком на затылке, одетый в белоснежную накидку, с одобрением взирал на сцену уничтожения отца предателя. Двое мужчин в фиолетовых и зелёных шёлковых одеяниях, стоя чуть поодаль от остальных, тоже наблюдали за происходящим. В их глазах стыли ужас и безысходная тоска. Казалось, в своем воображении они уже представили себя на месте Джагат Джалы.

С не меньшим страхом на готовящегося испустить дух мужчину смотрела юная девица, одетая богаче всех присутствующих и превосходившая количеством золотых украшений на теле даже царя.

— А кто хочет узнать своё будущее от святых риши, путешествующих из Магадхи через Туркестан в Австро-Венгрию?

Толпа и прежде боялась проявлять хоть малейшую активность, а тут и вовсе замерла, будто по команде «Стоп». Все лица повернулись к возмутителю спокойствия. Дхана Нанд от неожиданности выпустил еле дышащего Джагат Джалу из крепкого захвата. Бедолага, потерпевший фиаско в воспитании сына и едва не поплатившийся за этот грех, осел на землю, охая и кривясь от боли. Он осторожно ощупал свои рёбра, возможно, уже получившие некоторые повреждения, но ещё не сломавшиеся окончательно. Брамин с хохолком перестал злорадно улыбаться, напрягся и сделал стойку, как верный пёс, на чей двор ступила нога чужака.

У красавицы, обвешанной золотом, приоткрылся нежный, как бутон розы, ротик. Мужчина в фиолетовых одеяниях вопросительно посмотрел на мужчину, одетого в зелёную накидку, а потом они оба синхронно пожали плечами, давая понять, что ни одному из них не известны явившиеся из ниоткуда гости.

— Это вы-то риши? — спросил царь, склоняя голову то к левому, то к правому плечу и с сомнением оглядывая новоприбывших.

— Мы! — смело провозгласил Зигмунд.

Страшно хотелось курить, аж сводило челюсти. Чтобы скорее получить желаемое, Фрейд начал импровизировать.