— Мам, но почему как наложницу? Мы поженились по обряду гандхарвов, только свидетелей не было, — попытался я вставить слово. — Ведь двум кшатриям, шудрам или вайшьям не возбраняется жениться, Дхана в «Камасутре» это прочёл.
— Я сожгу эту вашу «Камасутру»!!! — взвыла Мура. — Мужчина должен жениться на женщине! Другие возможности исключены!
— Ну, это у вас в лесу, может, так, — спокойно изрёк Дхана. — А у нас в Паталипутре по-другому. «Есть также граждане третьего пола, сильно привязанные друг к другу и с полной верой друг в друга, которые вступают в брак вместе», — процитировал Дхана Нанд. — Брак заключается по традиции гандхарвов, что не требует ни согласия родителей, ни религиозной церемонии. Есть только одно исключение: в такой брак нельзя вступать браминам. Мы с Чандрой не брамины, а я и вовсе по материнской линии шудра. Так почему нельзя?
— Нельзя! — бушевала матушка, не желая сдаваться. — Подобное полностью против природы вещей!
— Я могу понять, почему у вас в Пиппаливане было так не принято, — не смутился Дхана. — Слишком большая роскошь позволять мужчинам заключать браки между собой, если их и так немного. Вам пришлось запретить такое, чтобы сохранить и без того небольшую численность жителей.
— И потом, мам, ты же сама призналась, — снова влез в разговор я, желая поддержать самраджа, — что нарочно молилась, чтобы я родился мальчиком. А изначально лекари и астролог обещали…
— Прокляну! — страшно выкатила глаза матушка. — Не смей!
— Что обещали лекари и астролог? — заинтересовался Дхана Нанд. — Приказ царя отменяет любое проклятие, даже полученное от дэвов. Говори, Сокровище.
— Я должен был родиться в женском теле. Но матушка не пожелала этого и молилась в храме, чтобы мой пол изменился до рождения, потому что позже совершить чудо стало бы намного сложнее. К якшам пришлось бы обращаться, а их поди ещё найди. После Курукшетры, наверное, вымерли все, только вон в сказаниях о них и слышно. В общем, девушкой я должен был стать, как ты и хотел, но не сложилось.
Надо было видеть лицо Дханы. Он выдохнул с таким облегчением, что и словами передать нельзя.
— Вот оно, я знал! — воскликнул он радостно, а затем обернулся к матушке. — И после этого ты ещё будешь осуждать нас?
— Эх, дала б я подзатыльник да посильнее, — прошептала себе под нос Мура, глядя на Дхана Нанда, но обращаясь точно ко мне.
— Можешь, — так же тихо ответил я. — Вовсе я не против, когда меня лупят. Даже нравится. Особенно от рук Дханы.
Матушка закатила глаза и тяжело застонала.
— Так что любимая тёща скажет насчёт предложения о Пиппаливане? — ласковым тоном спросил Дхана Нанд. — Я жду.
— Не называй меня тёщей, изверг! — Мура почти рыдала.
— Но почему? — Дхана уже понял, как можно дожать матушку. — Мы все поняли, что случилось недоразумение, и мой Чандрагупта должен был родиться дэви. Как его, кстати, планировали назвать до того, как ты стала молиться о чудесном превращении?
— Падмини-и-и, — всхлипывала Мура.
— Вот… Моя прекрасная махарани Падма. И кто знает, что случится с нами в новой жизни? Вероятно, мы снова встретимся, но прие будет в подходящем теле. Надо просто подождать.
— Нет! О боги, нет!!! Только не то же самое в другой жизни! Я такого не вынесу! — матушка заломила руки.
— Тогда, чтобы развязать кармический узел, надо соглашаться на моё предложение, — ловко ввернул Дхана. — А то так и будешь миллион жизней воплощаться моей тёщей.
— Я согласна, — быстро ответила матушка. — На всё, кроме одного.
— Что не так? — нахмурился Дхана Нанд.
— Мы — кшатрии. Заниматься обменом продуктов с жителями деревень — не для нас. Позволь воинам Пиппаливана служить у тебя в армии или быть твоей охраной.
Самрадж думал недолго. Лицо его озарилось улыбкой, и он кивнул.
— Приемлемо. Если эта «охрана» не будет пытаться меня убить.
— Как они посмеют убить, если ты — муж их… — она осеклась. — То есть, я хотела сказать… Нет, ничего не хотела! — она закрыла лицо руками, впав в отчаяние.
Я с благодарностью обнял матушку и прошептал ей на ухо: «Спасибо».
— Я тебя точно однажды убью, позор очей моих! — громко прорыдала она в ответ.
После того разговора она долго переживала. Закрывшись в своей комнате, почти ничего не ела, а меня гнала вон, когда я приходил справиться о самочувствии, но спустя пять дней вернулась в норму. Даже перестала ругаться, когда ей потом за закрытыми дверями царских покоев изредка напоминали о том, что она всё-таки тёща.
Дайма, Ракшас и Бхадрасал долго бушевали и смотрели на меня с лютой ненавистью, когда узнали, что крепость Пиппаливана будет восстановлена, сосланные на рудники кшатрии — возвращены, вылечены от болезней и определены на службу во дворец, а меня все должны почитать как махараджа союзного государства уже сейчас, не дожидаясь церемонии коронации, которая состоится, как только Пиппаливан заново отстроят.
Попытавшись выяснить у Дхана Нанда причину внезапного милосердия к бывшим врагам и восстановления ранее ненавистного сына Чандравардана в законных правах, ни Бхадрасал, ни царевичи, ни аматья так ничего внятного от самраджа и не добились. Им пришлось удовольствоваться очень подозрительным рассказом о том, что Дхана Нанд якобы видел сон, в котором сам Вишну спустился из Вайкунтхи и потребовал от него поступить именно так. Любопытствующих лиц такое объяснение, разумеется, не удовлетворило, но им ничего не оставалось как только смириться, ведь большего мой Дхана говорить не собирался.
========== Эпилог ==========
Лезвие кинжала плашмя прижимается к пылающей коже. Крохотная капля масла из лампады снова падает сверху и обжигает, будто укол иглой без иглы. Вокруг пупка, возле сосков и поблизости от паха — самые чувствительные места, мы с Дханой оба знаем это. Главное, удержаться на тонкой грани, где удовольствие почти переходит в боль, но не пересекает черту. Главное, не заиграться и не нанести серьёзные раны, но Дхана всегда отлично контролирует себя. И опять металл, вынутый из кувшина с ледяной водой, прижимается к опалённому месту, чтобы не дать появиться безобразному волдырю, ведь нам обоим нужны ощущения, а не ожоги. Я и без того уже возбуждён, но эта игра доводит меня до предела. От каждого прикосновения металла к коже, от каждого последующего ожога-укола мои стоны становятся всё громче, а бёдра сами собой расходятся в стороны, умоляя господина овладеть мною, беспомощным и распалённым. Мои глаза изначально были завязаны чёрным шёлком, но я так дёргался в цепях от подступающего наслаждения, что ткань сама собой развязалась, сползла и упала на пол.
— Не могу, — доносится вдруг до меня срывающееся бормотание, словно отзвук моих собственных нетерпеливых мыслей.
Цепи, которыми я скован, — за руки, ноги и поперёк туловища — почти не позволяют поднять голову, но я всё же делаю это и гляжу на него. Он и правда не в силах терпеть, как и я. Жадно смотрит на мои приглашающе разведëнные ноги в кандалах, на широкий золотой пояс, изукрашенный рубинами и прикованный к потолку, на блестящую от масла промежность…
— Ты измучил меня куда больше, чем я тебя, — сладострастно шепчет Дхана, подхватывая меня под ягодицы, сбрасывая последнюю полоску ткани со своих чресел и входя в моё тело без предупреждения.
Я вздрагиваю и запрокидываю голову, чувствуя, как судорога пробегает от шеи до кончиков пальцев. Я подготовлен. Явился уже готовым, ибо заранее знал, чего ждать, поэтому боли нет, но от внезапности проникновения всё равно кричу. Не про перстень-цветок, чтобы остановить игру, а про то, как сильно сожалею, что наши тела не могут слиться вместе навсегда, как два речных потока. И я умоляю его продолжать, желая получить иллюзию вечности с ним рядом.
Он не отвечает ничего на мои безумные слова, но как смотрит! Будто во мне заключена вся его жизнь. Только б это не заканчивалось… Но я слишком возбуждëн и не в силах оттягивать прекрасный финал. Слёзы и счастливый смех исторгаются из груди, и я, задыхаясь и крича, изливаюсь от нескольких его сильных, быстрых движений. Он вздрагивает и достигает блаженства следом, и только тогда я начинаю чувствовать, что кандалы всё-таки содрали мне запястья. Ничего. Возьму у Даймы мазь и залечу в два счёта.
