Хавок-сан и Синтия не приезжают, зато с Запада вскоре приходит письмо, в котором бывший капитан коротко сообщает о результатах своего визита в Бриггс.

«Здорово, Стальной! Надеюсь, у тебя всё в порядке? Я подумал, тебе будет интересно узнать, как дела у Огненного. Он живёт один в маленьком доме на границе с Драхмой (карту местности прилагаю на обратной стороне листа, ибо без неё там заплутать можно) и почти ни с кем не видится. Я поговорил с ним. Был откровенен, мы обсудили всё, что осталось недоговорённым между нами в прошлый раз, но в итоге снова поссорились. Очень крепко повздорили, и он меня выгнал. Поэтому я так и не добился, чего хотел. Огненный остался в Бриггсе. Думаю, до тех пор пока ты не приедешь и не поговоришь с ним, он не вылезет оттуда. И он будет продолжать разрушать свою жизнь. Видел бы ты, на кого он стал похож! Его узнать невозможно. В общем, я написал, как обстоят дела, а дальше — тебе решать. Хочу сказать лишь одно: вы оба несчастливы, мне это очевидно. А я хочу видеть вас счастливыми. Вы это заслужили. В следующем году жду в гости. Мой адрес — на конверте. Удачи! Жан Хавок».

Прочитав письмо, замираю в недоумении. Хавок-сан ничего не написал прямо, но в каждой строчке сквозил намёк. Неужели он догадался? Но как? Ты не мог ему сказать. Выходит, бывший капитан — очень сообразительный человек? Раньше о нём я бы такого не сказал…

И он написал, что ты разрушаешь себя. Как и я. Но я не в силах тебе помочь. Себе самому ведь помочь не могу!

Что же делать?

***

Наступает осень, и почти ежедневно льют дожди. Возвращаясь из лаборатории, как неприкаянный, часто останавливаюсь возле той рухнувшей сосны. Хвоя с неё вся осыпалась, и на потрескавшейся коре вырос мох. Но я сажусь на поваленный ствол и надолго выпадаю из реальности. Это иллюзорное бегство позволяет мне двигаться дальше и что-то делать. Выглядеть живым.

И так продолжается изо дня в день, пока однажды не осознаю, что моё уединение нарушено.

— О… Вот ты где, — слышу тихий голос над головой.

Осень уже повернула на зиму, и лёгкие снежинки кружатся в морозном воздухе.

— А я тебя в лаборатории искала.

Поднимаю голову и вижу, что возле меня стоит Уинри в жёлтом пальто и белой вязаной шапочке.

— Твои сотрудники сказали, что ты час назад ушёл.

Садится рядом, кладёт руку в тонкой нитяной перчатке поверх моей руки.

— Знаю, ты хотел побыть один. Я ненадолго.

Удивлённо смотрю на неё, смаргивая снег с ресниц.

— Послушай, Эд… Мы давно должны были серьёзно поговорить, но я слишком поздно поняла, что ты никогда сам не примешь такого решения. И взяла инициативу на себя.

Делает глубокий вдох. Молчу, недоумевая, что бы всё это значило?

— Когда десять лет назад ты сделал мне предложение, и я приняла его, мы с тобой были почти детьми. Глупо требовать, чтобы мы оба не изменились. Мы подарили друг другу половинки жизней, как и обещали, но у нас остались и другие половинки. В конце концов, в той части твоей жизни, которая не принадлежала мне, появился дорогой тебе человек…

Открываю рот, чтобы что-то возразить, но она прижимает ладонь к моим губам.

— Не отрицай, я знаю. Я долго не принимала этого и не желала мириться. Нарочно отводила глаза от фактов, ибо осознание правды было чересчур болезненным. Даже когда наша семейная жизнь висела на волоске, я всё надеялась, что ты выберешь меня. Ты и выбрал. Но какой ценой! Каждый день ты заставляешь себя снова полюбить меня. Снова и снова по каплям выжимаешь чувства, которых больше нет. А, получается, если я вижу это, но ничего не предпринимаю, то я сама эгоистка. Увы, эгоисты не могут быть счастливы. Моё страдание уже перегорело, и я готова двигаться дальше. Я по-прежнему очень люблю тебя, но теперь, кажется, смогу пережить наше расставание. Вот я и сказала это, — шумно выдыхает.

— Уинри, ты что выдумала?! Никого у меня нет, кроме тебя, и я не собираюсь никуда уходить!

Я лжец. Гадкий, отвратительный лицемер…

— Неправда. Ты очень хочешь уйти. Но страх стать похожим на Хоэнхайма-сан и причинить боль детям тебя держит. Ещё недавно я бы не вынесла нашей разлуки, потому и делала вид, будто ничего не замечаю. Мне было страшно потерять тебя, и я предпочитала притворяться, будто верю, что у нас всё в порядке. Конечно, никакого порядка нет. А после визита Хавока-сан я окончательно поняла, что ты его не забудешь никогда. Бессмысленно требовать от тебя такое.

— При чём тут Хавок-сан? Ты думаешь, я из-за него собираюсь бросить тебя?!

— Нет, ты любишь не Хавока-сан, конечно, — тихо замечает Уинри, — а совсем другого человека. Того, кто ради тебя оставил высокий пост и исчез в глуши. Конечно, он рассчитывал, что так ты скорее забудешь его, и злые языки никогда не будут обсуждать ваши отношения. И наша семья сохранится. Ведь он больше не фюрер, он никто. Кому интересно следить за тем, кто не занимает никакого места в общественной иерархии?

— Уинри…

Небо обрушилось, а земля разверзлась. Никогда, в самом страшном сне я и подумать не мог, что она догадается. Давно догадалась.

— Только не отрицай. Я всё поняла в тот день, когда он приезжал прощаться. Мне не забыть до смерти, какими взглядами вы обменивались за столом. А потом ты вернулся из лаборатории таким… таким… Не могу даже слов подобрать! Но по твоему выражению лица и дурак бы всё понял. Я не обвиняю тебя ни в чём, и мои чувства к тебе не изменились, но я больше не могу видеть, как ты страдаешь. Эд, прошло почти три года, а тебе нисколько не стало легче. Признай же, наконец, что ты его любишь, и поезжай к нему. Скажи ему об этом!

Язык немеет и не подчиняется. Моя Уинри… Какую невыносимую боль я причинил ей! Она всегда любила меня, родила мне двоих прекрасных детей, а я поступил, как последний подлец. И она жила с этим столько времени, ничего не говоря мне!

Закрываю лицо руками. Уинри прижимает меня к себе, и я роняю голову на её колени.

— Я негодяй. Я не заслуживаю тебя. И никогда не заслуживал. Прости.

— Ты не виноват.

Ещё как виноват! Я так и не смог перебороть себя.

— Я никуда не уеду, — повторяю упрямо. — Останусь с тобой и детьми. Напрасно ты думаешь, будто для меня есть на свете кто-то дороже вас. Я докажу тебе, что это не так.

— Значит, мы тебе дороже всех, и это правда?

— Конечно!

— О, Эд… Но если ты действительно любишь нас больше всех на свете, то почему сидишь тут вместо того, чтобы идти домой? Мы давно живём, как чужие. В твоих объятиях я больше не чувствую тепла. И я не думаю, что это когда-либо изменится.

— Без Ван-тяна и Климентины я не буду счастлив! Не смогу расстаться с ними!

— Неужели ты думаешь, что я стану запрещать тебе видеться с детьми? Приезжай, когда пожелаешь. Можете даже приезжать вместе. Но мне невыносимо видеть, как каждый день ты борешься со своими настоящими чувствами! Эд, — обхватывает моё лицо обеими руками и вдруг начинает плакать, — иди к нему. Лиза-сан поступила мудро, сразу решив этот вопрос для себя, поэтому она уже нашла своё счастье. А я всё затягивала. Больше — не хочу! Так всё равно жить невозможно…

Великие алхимики, неужели Лиза-сан тоже знала правду, потому и уехала тогда с Моникой из Централа?! Нет, это просто домыслы Уинри… Этого не может быть.

— Ты сам никогда не решился бы поговорить. И он не решился бы увезти тебя отсюда, хотя, догадываюсь, это было вполне в его силах. Однако неужели вы оба не понимаете, что ваши якобы благородные побуждения стали причиной и моих страданий тоже? Жизнь во лжи никому не приносит счастья, потому я и прошу — поговори с ним. Но перед тем, как уехать со своим отчаянным полковником за тридевять земель, вернись в Ризенбул и сообщи мне и детям, что с вами обоими всё в порядке… Здоровые вы дурни! Оба! И прекращай прикидываться, будто я ошибаюсь, и между вами никогда ничего не было! Начнёшь снова лгать, враз передумаю и никуда не отпущу!

Её щёки залиты слезами, и она безуспешно пытается смахнуть их перчаткой.