Пато улыбается в темноте: Харпо никогда не отделяет себя от своего девичьего взвода. Он дельный офицер и славный малый.

– А наши танки и орудия тоже переправятся?

– Когда рассветет, понтонеры наведут мосты, чтобы перебросить подкрепление и вьючных мулов. И обеспечат переправу грузовикам и танкам. Два дня назад я видел их – они скрытно накапливались в оливковой роще. А мы протянем связь с одного берега на другой.

Пато смотрит вдаль. И там в этот миг распускается исполинский цветок разрыва, взметнув к небу сноп оранжево-красных искр, как будто взлетел на воздух целый склад боеприпасов. Грохот долетает две секунды спустя, значит взорвалось метрах в шестистах. Харпо смотрит в ту же сторону, что и Пато. Отражая зарево, вспыхивают под козырьком его фуражки линзы очков.

– Черт возьми, – говорит он.

И оборачивается к своим связисткам:

– Когда возьмут кладбище, мы протянем еще одну линию и свяжемся с городом. Штаб бригады разместится где-то там. – Он достает из кармана фонарик. – А ну-ка, заслоните меня от света и набросьте что-нибудь сверху.

Несколько девушек становятся в кружок. Пато просовывает голову под натянутое одеяло, оказавшись рядом с Валенсианкой и сержантом Экспосито. Лейтенант расстилает на земле карту местности – уменьшенные копии раздали связисткам – и освещает ее слабым лучом фонарика.

– Вот эти высотки – 387 и 412 – окружают Кастельетс с запада и с востока, – говорит он, показывая их на карте. – Замысел в том, чтобы взять обе и перекрыть шоссе… Но вот на эту, левую, нельзя попасть, не отбив сначала кладбище. Понятно?

Выслушав утвердительный ответ, Харпо смотрит на свои часы-браслет – стрелки показывают 01:47. Надо бы разведать, как там и что, говорит он. Разведать и протянуть надежную связь. К рассвету все должно быть в порядке.

– Я пойду, – говорит Пато.

Лейтенант и Экспосито смотрят на нее испытующе.

– Почему ты?

– Замерзла. – Пато пожимает плечами. – А так – разомнусь, согреюсь.

– Смотри, как бы жарко не стало, – роняет сержант.

Лейтенант подмигивает Пато. Гасит фонарик, прячет карту.

– Катушку свою здесь оставь.

Пато с облегчением избавляется от увесистой клади. Харпо кладет ей руку на плечо:

– Оружие есть?

– ТТ.

– Сколько запасных обойм?

– Три.

– Хочешь, дам тебе парочку гранат?

– Нет, и так тяжело.

– Дело твое… Когда пойдешь, смотри в оба, постарайся не влипнуть ни во что. На кладбище спросишь майора Фахардо из Второго батальона – он отвечает за этот сектор. Если он даст согласие, летишь обратно и мне докладываешь.

Пато чувствует легкий укол недоверия. Ей уже приходилось видеть, что на войне планируют одно, а на деле выходит совершенно другое.

– Я вас еще застану здесь?

– Здесь или чуть подальше, если наши возьмут городок, – отвечает лейтенант, чуть поколебавшись. – Это зависит от того, насколько ты задержишься.

– Постараюсь обернуться поскорей.

– Надеюсь на тебя. – Харпо протягивает ей почти пустую фляжку с водкой. – Если уйдем, оставлю тут кого-нибудь из девчонок предупредить тебя.

– Все ясно? – с обычной резкостью рявкает Экспосито.

Пато, коротко отхлебнув, возвращает флягу, вытирает губы ладонью и чувствует, как жгучая влага медленно прокатывается через гортань в желудок. И наверно, благодаря ее бодрящему действию в голове проясняется, тело наливается веселой силой: куда лучше делать что-то конкретное, чем лежать, окоченев, на земле и взирать на происходящее издали.

– Ясней не бывает, товарищ сержант.

Выстрелы и взрывы не заглушают неуставной смех Харпо.

– Что ж, тогда – тореадор, смелее в бой! Благо тореадор у нас такая милашка. И – да здравствует Республика!

– Здесь нет милашек, – сухо возражает Экспосито.

Лейтенант снова смеется. Смутить его нелегко.

– Если девушка вызвалась идти на кладбище, когда вокруг такое творится, – отвечает он, не меняя шутливый тон, – она не то что милашка, а просто-таки Грета Гарбо.

Втягивая голову в плечи каждый раз, как вблизи раздается взрыв или свистит шальная пуля, оскальзываясь на камнях, спотыкаясь о кустарник, Хинес Горгель мчится в темноте.

Легкие у него горят, удары крови в висках оглушают, дышит он часто и прерывисто. Вокруг он видит такие же несущиеся тени, но не знает, свои это или чужие – то ли красные атакуют, то ли франкисты удирают.

Он хочет только одного – добежать до предместья Кастельетса и спрятаться в одном из крайних домов.

Справа от него короткими очередями, но с широким охватом, бьет пулемет, и бьет он, кажется, в сторону реки. Хинес вспоминает, что из двух пулеметных гнезд, прикрывающих берег, одно расположено как раз здесь, на входе в городок. Второе, слева, молчит, и, надо полагать, либо прислуга бросила его, либо красные подорвали.

Ориентируясь на стук «гочкиса», он ищет дома и с размаху натыкается на ограду. И от удара падает навзничь. Потом, потирая ноющий лоб, встает, подпрыгивает и переваливается через стену, не удержавшись на ногах.

– Стой, кто идет? – останавливает его чей-то голос.

И прежде чем Хинес Горгель успевает ответить, гремит выстрел. Вспышка, грохот, и в стену над самой головой ударяет пуля.

– Испания, Испания! – кричит он в смятении.

– В рот тебе Испанию!.. Пароль!

Лязг передернутого затвора – новый выстрел и новый удар пули в стену. Горгель поднимает руки, что в такой тьме совершенно бессмысленно. И внезапно вспоминает сегодняшний пароль:

– Морена Клара!

За клацаньем затвора, дославшего патрон, следует тишина, размеченная выстрелами и разрывами. Кажется, что это призадумалась сама винтовка.

– Руки вверх, ладони на затылок и подойди сюда.

Хинес Горгель, дрожа всем телом, выполняет команду. Туп, туп, туп, печатает он шаги, стараясь, чтоб было четко. Туп, туп.

Пять шагов – и в грудь ему упирается ствол. Его окружают настороженно-угрожающие тени. В полутьме различимы два или три белых тюрбана – это мавры. Но тот, кто обращается к нему, – явный европеец.

– Ты кто такой и откуда идешь?

– Хинес Горгель, рядовой 2-й Монтеррейской роты… Сидел в передовом охранении у реки…

– Что ж ты так хреново охранял? Красные подобрались незаметно.

– Это я поднял тревогу.

– Честь и слава тебе, герой.

– Ей-богу. Первые две гранаты бросил я.

– Ну ладно… Поверю на слово. Давай шагай вперед. Как дойдешь, спросишь майора Индурайна и расскажешь ему, что видел. Он налаживает оборону у церкви. Иди по первой улице, никуда не сворачивай, тогда и в темноте не заблудишься.

– А вы-то кто такие?

– XIV табор. Регуларес[4] из Мелильи.

– А что вообще происходит?

– Понятия не имеем. Известно только, что красные форсировали реку и лупят наших в хвост и в гриву.

Хинес Горгель, ощупью продвигаясь вдоль стен первых домов, идет дальше и размышляет. Если на передовую вывели мавров, значит линия обороны у Эбро прорвана. Еще вчера 14-й табор – марокканцы под командой европейских офицеров и сержантов – был расквартирован на другом конце Кастельетса и сидел себе спокойненько в резерве. А раз он здесь, то сто пятнадцать человек из пехотного батальона, державшего фронт на берегу, либо рассеяны, либо перебиты. И заткнуть образовавшуюся брешь бросили мавров.

У церкви он видит скопище растерянных людей.

В свете автомобильных фар движутся несколько десятков солдат, а вокруг старики, женщины и дети тащат свои пожитки в узлах или катят на тачках. На площади – суета, толкотня, сумятица, прорезаемые отчаянными воплями и резкими выкриками команд. Полная неразбериха. Многие солдаты, стоящие вперемежку с маврами, полуодеты или безоружны – понукаемые командами сержантов и капралов, они сбиваются в кучу, как боязливое овечье стадо. Те, кто сохранил самообладание – в большинстве своем мавры, одетые по форме, с винтовками и вещмешками, – строятся в шеренги. Перед церковью на голой земле лежат раненые, никто их не перевязывает. Из переулков на площадь подтягиваются еще и еще – одни на своих ногах, других несут товарищи.