«Ваш отец воевал?».

«Нет».

«А я воевал. Осенью 1944 года меня и моего друга чуть не отправили в Больцано [5]. Немцы приняли нас за евреев. Скажите, синьор Бенитос, я похож на еврея?».

«Нет».

«Нет. Мой друг тоже не был похож на еврея. Но для немцев евреями были все, кто не говорил по-немецки. А те, кто говорили, были евреями-шпионами. Или русскими. Когда немцы разобрались с нашими документами, они отпустили нас. От них же мы узнали, что в Больцано привозят не только евреев, но и итальянцев. Итальянцев, которые за них воевали. Война началась в 1940 году, а мы только в 1944 поняли, что мы не союзники Германии, а её пушечное мясо. В том же году мы примкнули к Движению Сопротивления. Понимаете, синьор Бенитос? Мы примкнули к Движению, когда освобождать было уже некого. Тех, кого не подстрелили англичане и не подорвали русские, немцы добили в своих лагерях».

«Забавная ситуация».

«Забавная? По-вашему, синьор Бенитос, когда вас заводят в камеру и пускают газ, это забавно?».

Аурелио почувствовал, как его рубашка прилипает к спине.

«Я хотел сказать, что хорошо, что вас с другом не отправили в Больцано, синьор Монтретти».

«А я хотел узнать, чем вы и ваша семья отличаетесь от нацистов, синьор Бенитос».

«Мы не нацисты,– встрепенулся Аурелио.– Мы не презираем и не убиваем людей другой национальности. Мы всего лишь не хотим смешивать кровь».

«Чтобы называть себя итальянцем, одной крови мало, синьор Бенитос,– прохрипел Джузеппе,– нужно родиться на итальянской земле, говорить на итальянском языке и быть причастным к итальянской культуре; вы же можете похвастаться только кровью. Думаю, вы понимаете, что ваш брак с моей дочерью невозможен? Альба не станет женой человека, которого её предки волнуют больше, чем она сама».

Ужин закончился, так и не начавшись. Аурелио поблагодарил Перлу и Джузеппе за уделённое ему время, кивнул на прощание Альбе и покинул усадьбу Монретти ровно через двадцать пять минут после того, как пожал руку хозяину дома.

Утром Альба ждала Аурелио у фонтана слона, но он не пришёл; на следующий день он тоже не появился, но Альба продолжала приезжать на площадь, где проводила в ожидании по несколько часов, пока в сентябре не встретила на рынке братьев, для которых Аурелио жонглировал апельсинами. Они-то и рассказали Альбе, что после знакомства с отцом девушки, их приятель второпях покидал вещи в чемодан и ринулся в аэропорт. "Отец не дал согласия на наш брак»,– сказала Альба. Один из юношей почесал затылок: «Про это он ничего не говорил. Он обиделся, что твой отец назвал его нацистом». Его брат нахмурился: «Не обиделся, а разозлился». «Обиделся!». «Разозлился!». В споре они не заметили, как Альба ушла, смешавшись с толпой.

Больше она в Катанию не приезжала.

Альба страдала из-за внезапного отъезда возлюбленного, и её страдания, сопровождающиеся печальными вздохами и заплаканными глазами, злили Джузеппе, и как-то за обедом, когда Альба с отсутствующим видом возила ложкой по тарелке, он не выдержал и сказал, что если ей так хочется замуж, то он найдёт для неё лучшего мужа, какого только можно себе представить, но в ответ услышал, что ей не нужен лучший муж, ей нужен Аурелио. «Дура! Дура! – Джузеппе схватился за голову.– Какая же ты всё-таки дура!» – он отодвинул тарелку, расплескав её содержимое, и, бормоча невнятные проклятия, вышел в сад.

Через пару месяцев страдания Альбы поутихли, и Джузеппе успокоился, а к Рождеству и вовсе забыл о существовании самовлюблённого американца. Однако в феврале 1954 года тот напомнил о себе вновь, заявившись в усадьбу поздним вечером в сопровождении отца и какого-то громилы с кривым носом, которого отец Аурелио – Амадео Бенитос – представил как своего партнёра по бизнесу.

Джузеппе пригласил мужчин в дом и предложим им поужинать с его семьёй.

«Вы богатый человек, синьор Монретти,– Амадео улыбнулся, разглядывая дочерей Джузеппе,– много детей это счастье. У меня, увы, только один сын. Но я надеюсь, у меня будет полный дом внуков!»– он похлопал по спине Аурелио.

«Всё в руках нашего Господа, синьор Бенитос. Или вы предпочитаете, чтобы к вам обращались по-другому?».

Амадео, сидевший за столом напротив Джузеппе, усмехнулся.

«Синьор или мистер, как вам будет удобно. Вы хорошо говорите по-английски».

«Мой английский, как и ваш итальянский, к сожалению, далёк от совершенства. Можно пытаться говорить как американец, но думать ты будешь как итальянец. В обратную сторону это тоже работает, синьор Бенитос».

«Конечно. Я смотрю, вас заинтересовал мой друг?».

«Я никогда не видел таких маленьких людей [6], мне любопытно».

Дочери Джузеппе рассмеялись, потому что гость, которого обсуждали мужчины, напоминал откормленного кабана и никак не подходил под описание «маленького человека», но под строгим взглядом отца девушки мгновенно замолчали и сделали серьёзные лица, а Амадео, напротив, улыбнулся.

«Не такой маленький, как может показаться на первый взгляд».

«Он помогает вам вести дела?».

«Он мой партнёр. А чем занимаетесь вы?».

«Я продаю вино».

Улыбка Амадео стала шире.

«Так у вас семейный бизнес? Я слышал, ваша мать продавала вино. И сладости».

«Я продаю только вино».

«Конечно. К слову говоря, у нас своя фабрика по пошиву одежды. Весьма прибыльное дело, синьор Монретти».

«Не видел ваших костюмов в Сицилии».

«Также как я не видел на прилавках американских магазинов ваше вино. Мы с вами работаем на разные рынки».

«Да, мы с вами работаем на разные рынки, поэтому итальянцы пьют итальянское вино, а американцы носят американские костюмы».

Амадео, по-прежнему улыбаясь, кивнул.

«Конечно. Но я приехал говорить с вами не о бизнесе, синьор Монретти, а о наших детях. Ваша дочь свела с ума моего сына, а он, в свою очередь, свёл с ума меня бесконечными разговорами о богине Афродите в человеческом обличье, поэтому мы здесь. По традиции мы должны спросить согласие на брак у вашей прекрасной жены. Я думаю, Господь очень любит вас, синьор Монретти, раз послал в ваш дом четырёх ангелов».

Джузеппе ухмыльнулся. На него, в отличие от жены и дочерей, лесть Амадео Бенитоса не действовала.

«А где ваша жена, синьор Бенитос? Почему вы приехали без неё?».

«Моя жена скончалась несколько лет назад».

«Ваша жена умерла, дочерей у вас нет. Полагаю, Господь не очень-то вас жалует?».

«У меня есть сын. И с позволения синьоры Монретти будет дочь».

«Моя жена ничего не решает, синьор Бенитос. Последнее слово будет за мной».

«Конечно. Но традиции есть традиции, синьор Монретти, вы согласны со мной?».

Джузеппе махнул рукой, и Амадео отправил кривоносого партнёра по бизнесу за подарками, которые они привезли с собой из Америки. Свёртков было пять: в одном лежали золотые запонки для Джузеппе, во втором связка жемчуга для Перлы, в третьем парюра для Альбы, а в четвёртом и пятом милые безделушки для младших дочерей.

«Что же ты молчишь, дочка? – ахнула Перла, когда Альба открыла свой подарок.– Скажи что-нибудь!».

Покраснев, Альба прошептала:

«Grazie, signore» [7].

Джузеппе восторг женщин не разделил.

«Не слишком ли дорогие подарки вы принесли, синьор Бенитос?».

«Ничуть. Что вы ответите на наше предложение, синьора?».

Перла посмотрела на супруга, но он отвернулся.

«Si, signore» [8].

Амадео улыбнулся.

«А вы, синьор Монретти, что скажете? Благословите наших детей на брак?»

Джузеппе пожал плечами.

«Ваш сын хочет жениться на моей дочери, потому что влюбился в неё, или потому что не нашёл другой девушки, чья родословная не запятнала бы честь вашей чистокровной итальянской семьи?».

«Мы прекратили поиски, когда удостоверились в порядочности вашей семьи, синьор Монретти».

Джузеппе повернулся к Альбе.

«Твой выбор. Твоя семья. Твоя ответственность».

«Si, padre» [9] .

Джузеппе поднялся из-за стола, и мужчины последовали его примеру.