– Гаррус… Гаррус… Гаррус… – она силилась говорить что-то еще, но тело предавало ее и кроме имени его произносить ничего не удавалось. Гаррусу этого было достаточно, как бывает дать искре достаточно воздуха, чтобы она разожгла бушующее пламя. Когда он нежно касался ее лица, то чувствовал, с каким стремлением и пылом жалась она щекой к его ладони и целовала ее. Он не пропускал ни единого атласного дюйма ее кожи, из-под его взора не ускользал ни один бледно-розоватый шрам, каждый он целовал и каждый любил. Его завороженное сознание рвалось в клочья, когда она выгибалась над ним, позволяя синему тусклому свету аргоновых ламп пролиться на ее обнаженное тело. Возбужденная, она пахла миндалем и молоком. Гаррус не знал, природным ли был этот запах или выходил благодаря смеси бальзамов, эфирных масел, шампуню или парфюму, но знал наверняка, что этот запах стал лучшим в мире ароматом.

Судорога слишком неожиданно уколола руки, не сумевшие вовремя схватить датапад. Он, выскользнув, громко шмякнулся экраном о пол, и переплетенные проводочки в нем закоротились, оставив на бесконечном повторе ее слова: «Буду всегда. Знай это, Гаррус» и так не вовремя активировав скачанную музыку, что громкими волнами плескала в стены и с не меньшей силой плескала в турианской голове. Она дрожала вокруг, как звук продолжал дрожать в только что отзвонившем большом колоколе.

Нервы стали звонко лопаться под травмированными уставшими мышцами, и, не зная, куда деться от тоски своей, Гаррус упал на колени и приложился кулаком о плитку в сантиметре от воспроизводившего устройства. Затем еще раз. Еще и еще, безустанно, и новый удар выходил отчаянней и оттого сильней предыдущего.

Ее силуэт вырисовывался так предательски четко перед его глазами, ее голос звучал так ясно возле его лица, ее дыхание так безжалостно и нагло щекотало его рот.

Если бы она знала, каково же было Гаррусу невыносимо сдерживать томящуюся страсть и не сдавливать кисти ее рук сильнее, когда она так неподобающе призывно глядела на него. Отсутствие стыдливости в ее манящем, полном озорства взгляде толкали на безумства, а разгоряченный шепот вперемешку с хриплым томлением над ее лицом и вовсе выталкивали прочь бережливость и приличествующие случаю церемонии. Он не мог бороться с самим собой, да и хотел ли? Он бросался с головой в омут ответного желания, упиваясь тем, сколь любила она неспешно смаковать на вкус его имя, с каким вожделением и наслаждением реагировала вся на его ласки языка и умоляла только об одном.

– Еще…

В груди застрял утробный рык, напоминавший рев израненного и оставленного на верную гибель зверя, и подобно зверю, который потерял всякую логическую нить своих действий и в припадках агонии отгонял от себя врагов, Гаррус так же гнал от себя игры разума и боль. Но ярость не приносила никакой пользы, она побуждали обратное – рычать громче, не жалеть костей, забыться в куполе удушающих образов.

О стольком требовалось сказать, о стольком молить, о стольком благодарить.

Пол принимал на себя удар за ударом, и Гаррус колотил его до тех пор, пока, вдруг, не поймал себя на мысли, что усталость овладела им и сжатый кулак приложился к покореженной поверхности практически беззвучно. Следующий удар и вовсе повис в воздухе, не дойдя до избитых плит.

Шумно вбирая воздух, Гаррус немощно осел на пол и прислонился спиной к изголовью мягкой кровати. В голове еще стоял звонкий гул, и в руке мокло. Он не почувствовал образовавшейся раны, хоть и заметил, какая вмятина бликовала на перчатке меж вторым и третьим пальцами и как из нее лениво стекали капли синей крови. Пусть, думал он и надеялся, что вскоре попорченная рука обязательно даст о себе знать и вытащит из трясины забвенья, мутившего рассудок, отвлекая совсем не к месту разрушающим самобичеванием. Он даже не заметил, как их музыка утихла, сидел, поджав к груди согнутые ноги, и вслушивался в собственное восстановившееся ровное дыхание. В намерении хотя бы встать, Гаррус задвигался и тут же вжался спиной обратно в кровать от неожиданного толчка. Нормандия зажужжала.

– Тво.. мать… Гаррус! Здоровяк, ты м…ня сл…шишь?! – корабельный громкоговоритель откровенно барахлил, голос Джокера пропадал в помехах. – Раб… й… Дерь… МО! – Джокер, кажется, откровенно лупил что-то. – А так. Так меня слышно? – помехи и правда прекратились. – Ребята, не хочу отвлекать вас от дел насущных, да-да, понимаю, и мне хотелось надеть тазобедренную повязку и убежать в эти джунгли. Но прошу отложить наточенные копья и не сходить с борта нашей малышки, – корабль слегка потрусило, словно подтверждая достоверность слов Моро. – Слышите этот звук? Звук… ПОБЕДЫ! Гаррус, твоя финальная калибровка сработала как надо. И даже знать не хочу, что ты в своем отсеке куда сунул, главное – «Тантал» снова в действии. Пристегнитесь, обещаются воздушные ямы, следующая остан… Эй, а это что?

От сыпавшихся без разбору фраз Гаррус подскочил и подумал, что все чудится ему, но корабль и правда уже медленно отрывался от неровной почвы. Широкой поступью Гаррус передислоцировался в лифт.

– Этого не может быть! – закричал Джокер во весь голос именно тогда, когда Гаррус почти скрылся в кабине и чудом остановил закрывающиеся створки. – Так это правда?! Они… они сделали это? Ребята, ВСЕМ замереть, вы должны это слышать!

По колонкам прошелся скрипучий звук перемотанной записи.

– Меня… слы…но? Это Ка…ми Гото. Пов…ряю – Касуми Гото! Спасенные граждане, оставшиеся флоты, израненные планеты… галактика, я обращаюсь к тебе, – Шеп… ива… Повторяю: Шепард жива.

Сердце у Гарруса ухнуло, сжалось, а потом забилось в сумасшествии.

– Б..кен…йн. Доставили на планету Бекенштейн… Мы делаем все возможное, чтобы сохранить и поддержать ее жизнеспособность. Ей силь… дос…алось. Мы не знаем, как…ва вероя…ть возврата ее в прежнее состояние без имплантов, и будем рады любой помощи. Всем курьерским кораблям в на..й сис…е, повторяю – всем курьерским кораблям, перехватившим мое сообщение, – передавайте его дальше. От корабля к кораблю, от звезды к звезде, от системы к системе пускайте сигнал, пусть все узнают, что женщина, благодаря которой мы способны дышать, – жива. Ну это так, для тех, кто забыл. Вся галактика, я призываю тебя откликнуться, собрать все оставшиеся силы и отдать Шепард должок, с которым ты слишком долго тянула, – на миг Касуми замолчала. – Она пожертвовала всем ради нас. Настал наш черед. Это малое, чем мы можем ей отплатить. Надеюсь, меня услышат. Это была Касуми Гото. Конец связи.

Ее голос прервался с громким ревом корабельного перетруженного двигателя, и словно от пощечины Гаррус тут же встрепенулся. Перед глазами изображение подернулось поволокой и стало затуманиваться стремительнее, как только удалось вырваться из лифта к боевому информационному центру. Немалых усилий стоило не задеть и не врезаться во что-нибудь по дороге, когда пересекался трусцой нос Нормандии.

Кожаная спинка пилота жалобна скрипнула от жесткой турианской хватки. Гаррус ждал объяснений. Он не сомневался, что Джокер, услышав доносящееся сзади громыхание костюма и тяжелое дыхание чуть ли не над ухом, узнал их обладателя, но тот не шевельнулся и только виртуозно – как и всегда – продолжал обращаться с основными системами управления корабля.

– Ты вовремя. Садись, мне потребуется помощь, – Гаррус еще не слышал, чтобы Джокер говорил таким суровым голосом, и оттого, повинуясь, уселся плотно на соседнее место.

Нормандия медленно набирала скорость, как и высоту, и свой заостренный нос задирала почти что перпендикулярно в нависший облачный покров, за которым ничего невозможно было разглядеть, но за которым определенно ждала она. Джокер отвлекся от многочисленных, перекрывающих впереди обзор оранжевых панелей, точно почувствовал, в каком нетерпении и одновременно с нескрываемым волнением Гаррус смотрел на него.

И на лице его вдруг засияла довольная улыбка.

– Гляди, – он указал на иллюминатор перед собой.

Турианский взгляд медленно соскочил с кончика указательного пальца к небесному темневшему взводу. Гаррус сначала не понял, за чем именно наблюдать, но через мгновение, когда мрак полностью накрыл собой плодовитые земли Инвиктуса и Нормандия наискось рассекла толщу облаков, он удивленный тут же замер. Перед глазами мерцал красный огонек, дальше и левее от него – еще один, выше их обоих – третий. Стремительно на черном необъятном полотне возникал сложный алый узор, и каждая вплетенная в него звезда пульсировала синхронно с остальными. От увиденного у Гарруса приоткрылся рот и мандибулы раздвинулись чуть в стороны.