Лёшик подставил лицо солнцу, закрыл глаза и наблюдал, как мельтешат и расплываются на веках разноцветные пятна. Рассказал, что в детстве у него был калейдоскоп, но его украли в школе. Зая фотографировала трамваи. Обирала волоски с черного пальто. Шуба свернулась калачом в специальном шубном мешке. Лёшик мысленно гладил новенький ноутбук. Зая сетовала, что на улице уже тепло – не успеет пофорсить в норковой красавице.

Отметить покупку решили в ресторане.

– Я прочитала все про твою опухоль. – Сделав заказ, Зая спустилась с небес на землю. – В Интернете написано, что она не поддается лечению. Ты уверен, что врачи не ошиблись? Может быть, они перепутали твою голову с чьей-нибудь другой? Зачем ты вообще решил ее проверить? Жили бы спокойно, а теперь непонятно, что делать дальше.

– У меня бартер с Институтом мозга, – соврал Лёшик. – Я им – лекцию о профессиональном выгорании. Они мне – МРТ. Дорогая штука, кстати. Опухоль – моя. Возможно, случится чудо, и я поправлюсь. И тогда мы сделаем ЭКО, обещаю, Зай.

Принесли вино и баночку с крупными оливками и маринованным чесноком. Чокнулись по привычке за здравие.

Лёшик не сразу осознал, какие последствия могут быть у его пьяного поста. Пару дней он пребывал в состоянии эйфории от свалившихся на него бабла и почета. В иллюзии, что фейкбук стерпит все: тут нет ни ответственности, ни наказания. Любой, даже самый беспардонный хайп выветривается через сутки – побочный эффект эпохи информационного обжорства. Возможно, про Лёшика тоже скоро забудут. Забывают же про сгоревшие торговые центры и взорванные аэропорты. Плеть Немезиды явно не спешит охладить пыл провокаторов, скандалистов и хейтеров. Мнемозина, вероятно, вообще не в курсе, что есть социальные сети, зря только заявляет, что знает все.

Однако больному по-прежнему писали и звонили друзья: эй, бро, ты как, чем помочь? Утром, перед поездкой за шубой, с ним связался бывший одноклассник Сашка Попов. Раздобыл как-то телефон. Надо же, превратился из рыхлого «попы» в крутого онколога. А ведь ровесник. Вот сволочь. Стал вытягивать медицинские подробности.

Весь разговор, в течение которого Лёшик мычал что-то несуразное, Зая робко заглядывала ему в глаза, будто намеревалась увидеть сквозь них пораженный опухолью мозг, и тихо спрашивала:

– Ну, ты как? Голова болит? Надо бы оформить на меня квартиру и «логан»…

И Лёшик понял – он влип.

Сотни людей отныне следят за его судьбой. Зая топчется под ногами, как голодная дворняга, – тревожится за наследство. Назад пути нет. Ну не может же он признаться, что просто напился и решил таким нелепым образом привлечь внимание к своей жалкой персоне.

«Ладно, – думал Лёшик, пережевывая осьминожьи присоски из салата, – куплю новый ноут, а там видно будет. Может, фейкбук отрубят к херам…»

Дома жена снова облачилась в шубу и крутилась в ней перед зеркалом, сочетая то с кроссовками, то с сапогами, то с какими-то глупыми шапками. В скромном свете бра мех потускнел. Шуба напоминала убитое животное. Лёшику стало жаль потраченных денег. И Заю, которая никогда не будет счастлива. Даже если купит сто шуб. Даже если сделает сиськи.

Жаль Прокопа, невольного соучастника этой тупейшей аферы. Но больше всего он жалел себя.

Если фейкбук не запретят, ему придется умереть.

Новенький, перламутровый и тонкий, как кусочек слюды, ноутбук был заряжен на поиск всей доступной информации про чертову бластому. Новости были неутешительные. Безнадежные даже новости.

«Глиобластома – самая коварная опухоль мозга. Выживаемость – ноль процентов. Продолжительность жизни при обнаружении на начальной стадии заболевания – 1–2 года», – сухо сообщали медицинские порталы.

Лёшику обещали мучительное и бессмысленное лечение, которое лишь продлит агонию. Он постепенно потеряет зрение, слух и обоняние – опухоль начнет давить на мозг. Перестанет узнавать Заю, самостоятельно принимать пищу и вставать с кровати. Зато начнет ходить под себя. Понадобится сиделка. Большие деньги, между прочим – переворачивать тело в памперсах за копейки никто не станет. Еще полгода – и все, капут. Его изменившийся до неузнаваемости, изуродованный болезнью организм скромно похоронят на дешевеньком подмосковном кладбище. Зая будет приезжать туда на Пасху на унаследованном «логане» и плакать над его неизвестной могилой.

«Идиот, ну какой же я идиот! – хватался за голову Лёшик. – Может быть, признаться во всем Зае? Она из Тюмени, что-нибудь придумает», – отчаивался он.

Иконка фейкбука на экране смартфона приветливо рассыпалась красным: Алексей, к тебе уведомления, открой меня, проказник!

Лёшик послушно нажал на дружескую буквицу. Что у нас тут? Ага, френды сделали еще несколько репостов о сборе средств. Молодцы, ответственные. Но маловато репостят. В ленте замелькала реклама каких-то модных курсов личного брендинга:

«История, продающая история, – оживился Лёшик. – Вот оно, решение! Я буду рассказывать о том, как сражаюсь с опухолью, используя все, что впариваю народу на тренингах. Позитивное мышление, визуализацию, выход из зоны комфорта – всю эту фигню! И, опа, действительно смогу одолеть мерзавку. Я стану единственным человеком в мире, который победил глиобластому.

Я – Лёша Дыкин».

Он уже видел себя героем документального кино о чудесном исцелении на федеральном канале. Автором книги, опубликованной миллионным тиражом. Почетным членом пантеона проповедников успеха. Новым Мессией.

Окрыленный больной выскочил на балкон в одной футболке, распахнул окно и блаженно закурил. В город вернулась зима. Внизу спешили превратиться в грязные пробки чистые автомобильчики. Стадион припорошило серым снежком. Кто-то вытоптал на нем огромное слово из трех букв.

– Хуй вам, – бормотал Лёшик, сжимая зубами вкусную сигарету. – Не дождетесь. Не сдохну.

Выбрав вектор, Алексей приосанился и начал действовать. Забежал к Прокопу – сфотографировал анализы. Запилил второй пост про то, как важно сохранять бодрость духа, обнаружив, что у тебя рак. Публикация вызвала шквал лайков, репостов и каментов. Посыпались новые денежные переводы.

– Лё-о-о-ш, ты становишься более популярным блогером, чем я, – завистливо протянула Зая. – Может быть, мне тоже чем-нибудь заболеть?

– Чем бы ты хотела заболеть, милая? – снисходительно поинтересовался Лёшик.

– Только не бластомой. Она предполагает, что я стану овощем. Блогерша-овощ – это не сексуально.

– А какая болезнь, по-твоему, сексуальна? Рак груди?

– Нет, это некрасиво, рак груди. Это значит, что у меня могут оттяпать грудь.

– Как раз вставишь новую, ты же хотела.

– Может быть, мне упасть с лошади и сломать позвоночник? Блогерша, прикованная к инвалидному креслу, – это круто. На этом реально заработать. Например, основать фонд помощи инвалидам, пилить бабки…

– Почему бы тебе не писать про меня? Как мы боремся за мою жизнь вместе. И как ты меня любишь и боишься потерять, – предложил Лёшик. – Народ будет рыдать от жалости.

– Нет, я хочу рассказывать о себе. Я думаю усыновить ребенка из детского дома. А лучше сразу троих. И писать о том, каково это – быть приемными родителями маленьких подонков. – Она накручивала темный локон на палец. Палец был закутан в фольгу – Зая снимала гель с ногтей.

– Я умираю, – напомнил муж. – Нам не дадут ребенка.

– Вечно с тобой ничего не получается, – надулась Зая и махнула на него шуршащими когтями. – Видимо, придется тебя действительно бросить. Мне нужен человек, с которым мне дадут ребенка.

– А ты готова любить усыновленных детей?

– Мне не важно, что я буду к ним чувствовать в реальности. Реальности больше нет. Мне нужно раскрутить блог. Сегодня не важно, как ты живешь на самом деле. Важно лишь то, сколько у тебя фолловеров в инстаграме. А если тебя там нет, то тебя вообще нет. У тебя, кстати, до сих пор нет аккаунта. Ау, Лёшик, ты живой?