– Зря ты так носишься со своим дедом, – ревниво замечала жена. – Фотограф, а у тебя ни одной детской фотографии!

– Просто он фотографировал архитектуру города. Ему и в голову не приходило снимать меня. У него и своих фоток почти нет. Его не интересуют люди, – защищал Прокопа Лёшик.

– Когда человека любят, его фотографируют. Вот ты никогда не предлагаешь меня сфотографировать, всегда приходится просить, – укоризненно замечала Зая. Лёшик вздыхал и делал сотни одинаковых снимков – Заиному блогу требовалось достойное визуальное наполнение. Зимой – на фоне ряженых елок. Весной – в кустах сирени. Летом – у фонтанов. Зая изображала восторг. Проходящие мимо люди отворачивались. Когда смотришь на человека, которого фотографируют, становится как-то совестно. Будто застукал его за чем-то личным. Возможно, даже за мастурбацией.

По пятницам Лёшик навещал деда. Тот по-прежнему снимал, участвовал в выставках, даже выходили альбомы. Жена Варвара куда-то делась. То ли съехала, то ли умерла. Прокоп не растерялся и обзавелся новой – нетворческой, зато домовитой Лилией. В руках у Лилии всегда была кастрюля с геркулесом.

– Захомутала старика, квартиру хочет заграбастать! Между прочим, твою квартиру! – злилась Зая.

– Мою же, не твою, – огрызался Лёшик.

– Ты тряпка, – резюмировала жена.

– А ты – деревня, – не уступал Лёшик. Зая утверждала, что она из Питера. Однако неистребимый говор заставлял задать ей вопрос: а в Питер вы откуда приехали?

– С Тюмени, – признавалась Зая.

Дед жил на последнем этаже добротного дома на Преображенке. Лёшик презрел лифт, поднялся пешком – чем не альтернатива фитнесу? Дверь открыла Лилия. Она хотела было всплеснуть руками, будто Лёшика не было не неделю, а год, но в них была кастрюля. Оставив сантименты, Лилия прогудела в теплую темноту коридора:

– Прокопушка, Лёшик пришел!

Дедушкина квартира напоминала луковицу. Каждая жена брала дом в свои руки и клеила новые обои поверх старых. Лилия выбрала белые… нет, не лилии – белые каллы.

Пахло фотобумагой и сердечными каплями. Пахло плохими новостями.

– У Прокопушки рак мозга, – заплакала Лилия, когда сели обедать. – Не стали по телефону сообщать. Ждали, когда придешь.

Лёшику показалось, что на него упала ледяная глыба. Мир стал мелким, будто смотришь на него в перевернутый бинокль, в ушах стоял гул. Всхлипывания Лилии, тиканье старых часов, шарканье Прокопа, отправленного за снимками, – все звуки приглушились, как под водой. Время замерло. Каллы на стенах извивались и пульсировали. Ипотека, ребенок, Зая – ничто больше не имело значения. Дед умирает.

Дедушка тыкал в него какими-то черно-белыми фотографиями. «У человека рак, а он все про фотки свои», – недоумевал контуженный известием Лёшик.

– Вот посмотри, это мозг. – Прокоп погладил старческим пальцем проявившийся на снимке срез белого вещества, похожий на грецкий орех. – А это глиобластома, – с некоторой гордостью озвучил он диагноз и погладил белое пятно. – Она ест мой мозг.

Лёшик почему-то подумал про Заю.

– Алёша, ты почитай про эту заразу, – Лилия прервала его ассоциативный поток. – В Интернете вашем что пишут? Прокопушка лечиться не желает, говорит – жить надо…

– С короткой выдержкой и без штатива, – закончил дед.

Лилия замахала на него руками, схватила для успокоения кастрюлю.

– Узнай, как это лечат. Может быть, лучше сразу травами? Или голубиным пометом?

Лёшик пообещал провести ресерч. Он вытащил из кармана телефон и навел его на дедушкин мозг с пожирающей его опухолью. Папка с фото, в которой преимущественно копились еда и селфи из пробок, пополнилась изображением бластомы, ставшей от этого какой-то будничной.

Прокоп хорохорился и предлагал по коньячку. Лилия, поставив перед собой кашу, обмахивала кроссвордами размытое слезами лицо. Лёшик бубнил что-то невразумительное про позитивное мышление. Всем было страшно, головокружительно и тошно, как на тонущем корабле.

Дома Зая запекала вульгарную свиную рульку. Она уже протомилась положенный срок в духовке в специальном пакете. Оставалось вскрыть пакет, напоить ее соусом и отправить развратницу обратно в пекло – обзаводиться положенной корочкой. Зая вспоминала про чек и представляла, что отправляет в печь не рульку, а эту свинью Лёшика. Увлеченная процессом, она даже не заметила, как на кухне образовался жалкий изменщик и притулился на барный стул – Зая купила его на распродаже у разорившегося ресторана. Вздрогнула, ойкнула, выдохнула, отвернулась к раковине. Из-под ножа поползли длинные лоскуты картофельной кожуры. Лёшик подумал, что Зая очень даже секси, когда готовит. Хочется подойти сзади, уткнуться носом в ее шею, вдохнуть Заю в себя. Вставить ей.

– Милый, – произнесла жена так, что Лёшик сразу почувствовал – затевается нечто глобальное. Возможно, даже ремонт балкона.

– Милый, – повторила она, – я сегодня была на консультации у репродуктолога. Наш единственный шанс родить ребенка – это сделать ЭКО. Но придется набраться терпения – с первой попытки может ничего не получиться. И со второй тоже. Каждая попытка стоит денег. Больших денег. Нам нужны деньги.

– Зая, – аккуратно начал Лёшик. – Милая, – тянул он время в поисках правильного ответа. Такого, который устроил бы Заю и не позволил бы свалиться в очередную финансовую канаву. Как это уже было, когда в своей скромной квартиренке они установили дорогущую итальянскую сантехнику – милая желала писать исключительно в инсталляцию.

– Ну, что ты мямлишь, Алексей? – зудила жена. – Ты можешь взять еще кредит?

– Я и так плачу банкам больше половины того, что зарабатываю. Я даже не знаю, где взять деньги на ребенка, зачатого обычным способом. Но платить еще и за процесс – это ту мач. Давай подождем. Попробуем пока так. Вдруг не все потеряно? – пытался спастись Лёшик.

– ТАК мы пробуем уже два года! Ничего не получается. Как ты можешь жалеть деньги, когда речь идет о детях? – зашипела Зая, не привыкшая, чтобы ей перечили.

– Но это нормально, дети – дорогое удовольствие. И удовольствие ли – вот в чем вопрос, – защищался Лёшик.

– Ты просто не мужик, – диагностировала Зая. – У тебя гнилые сперматозоиды. И в постели ты полный ноль.

Лёшик бросил в Заю принесенным нарезным батоном. Она взвизгнула и увернулась. В духовке горела рулька.

Оставив Заю остывать на опаленной скандалом и куском свинины кухне, Лёшик скрылся в ванной с телефоном, пачкой «Парламента» и бутылкой текилы – друзья привези из Мексики. Устроился с ногами на стиральной машине. Закурил и зашел в фейкбук. В минуты душевной слабости он всегда находил спасение в медитативном пролистывании ленты. Сам же писал редко. Про то, что в жизни надо найти баланс, смысл и путь. Но в основном репостил чужие цитаты о волшебной силе намерения – коучинг обязывал.

Лёшик тихо предавался зависимостям, в фейкбуке между тем оживлялось наблюдение. Френдлента провожала вечер пятницы. Рыжие апероль-шпритцы в модных локациях боролись за лайки с красным сухим на домашних вечеринках. Еще холодные красные закаты конкурировали с утопающими в весенних сумерках вереницами автомобилей. Мейн-куны состязались с чихуахуа, томные смоки с алыми губами, рыба – с мясом, плоть – с разумом.

Чем ближе подступала ночь, тем горячее становилось в социальной сети. Каркающими, славящими стаями разлетались щедрые лайки. Комментарии становились все отвязнее. Виртуальные споры набирали обороты. Шпритцы и красное сухое сменяли дижестивы.

Лёшик чувствовал себя чужим на этом празднике коммуникации. Он понимал, что репосты про счастье и успех – откровенная лажа. Собственная жизнь казалась не настолько интересной, чтобы писать о ней, как это делала влюбленная в себя и свои закатики и погодку Зая. Рассыпаться в изящных комментариях он не умел и делал это весьма неуклюже, только когда напивался.