Это сон. Просто страшный сон, и я скоро проснусь. Открою глаза и пойму, что утро уже за окном, и не было ничего.

Меня толкают в спину грубо и больно. Между лопаток бьют чем-то острым, и я понимаю, что все же это не сон. Боль и ужас слишком реальны. Спотыкаюсь о комья земли или ветки. Куда меня тащат? Зачем я им? Где мы, и кто они такие? Эти вопросы сводят с ума и заставляют задыхаться в истерическом припадке ужаса.

– Пошла! Шевелись давай!

Кто-то хватает за затылок и, нагибая к земле, толкает вперед так сильно, что я падаю на колени и лицом вниз. Чувствуется запах земли, травы и навоза. Я понятия не имею, где мы. И мне почему-то кажется, что не в России. Вдалеке слышится плеск воды. Становится страшно, что нас могут утопить. Я всегда боялась воды. С самого детства. Словно точно знала, каково это – тонуть, когда жидкость разрывает легкие, и адская боль мутит рассудок. Воды я боялась почти точно так же, как и человека из темноты. Он жил во мраке ночи. Я видела его с самого детства. Он появлялся беззвучно и совершенно неслышно. В черной маске на лице…и мне были видны лишь зрачки, полные ледяного холода. Склонялся над моей постелью, всматривался в мое лицо. Я бы закричала, но мой голос покидал меня, и я немела от панического ужаса. Всегда считала ЕГО своим ночным монстром. И если кому-то скажу, то он утащит меня в адскую бездну.

А однажды рассказала об этом отцу…Но ему было плевать. Он даже не отреагировал. Он вообще относился ко мне, как к пустому месту. Даже по имени не называл. В мои двенадцать я проснулась ночью от адской боли – на щиколотке вздулась рана, как от ожога, окно открыто, и сквозняк колышет белые шторы. Потом, когда это место заживет, шрам станет цифрой «9». Ожог замажут мазями, забинтуют и скажут, что я сама виновата – играла с зажигалкой в постели. От обиды я плакала и кусала губы до мяса, но и на это всем было плевать.

Со временем шрам стал очень аккуратным и четким.

«Меченая» кричал мой брат и тыкал в меня пальцем, а потом с гоготом убегал.

Когда мне было пять, отец женился, и у него родились сыновья…Их он обожал до умопомрачения. А я…Меня просто терпели. Кормили, одевали, и все. Младшим братьям было запрещено со мной играть и разговаривать, мачеха тоже ко мне не подходила. А отец, когда разговаривал со мной, в глаза и в лицо не смотрел.

Наверное, он ненавидел меня за то, что, когда я родилась, умерла моя мама. Говорят, он очень сильно ее любил… А еще я была рыжей. Светло-рыжей и голубоглазой. У нас в семье рыжих нет. Никого. В школу меня не отправили, учителя приходили на дом.

Раз в году меня вывозили на кладбище на могилу мамы. Мой День Рождения не отмечали и гостей не звали. Я бы не знала, когда родилась, если бы не походы на кладбище. Отец всегда стоял молча с букетом роз, и я молчала вместе с ним. Потом мы уходили. И в такие дни мне казалось, что он ненавидит меня еще сильнее. Спросить – за что, было не у кого. И со временем перестало иметь значение.

Мне было шестнадцать. Меня отправили на другой конец страны. На Север. К тетке. И больше мой монстр не появлялся. Я даже успела о нем забыть… Впрочем, не появлялся никто из моей семьи. О них я тоже хотела забыть, и мне это удалось, когда я поступила учиться.

Чья-то тяжелая рука подняла за волосы с колен и тряхнула в воздухе так, что из глаз искры посыпались. Как вещь или мешок с ветошью. Стало страшно, что швырнет обратно на землю, и я раскрошусь на части от силы удара. Совсем рядом снова послышался плеск воды, и я вздрогнула от испуга, а от холода зуб на зуб не попадал. Своих ступней я не чувствовала уже давно, как и ладоней с кончиками пальцев. Но ублюдкам, подгоняющим нас грубыми окриками, было плевать на это.

– Когда нам заплатят? Я эту рыжую еле увез. Столько бабла за нее отвалил!

– Хозяин заплатит. Ты знаешь. Дьявол всегда честен.

– Жуткий ублюдок. Я когда его вижу, живот крутит и срать хочется.

– Памперсы носи.

О боже, кого в наше время еще называют «хозяином»? Это действительно страшный сон или жуткая шутка? Со мной не может все это происходить! Не можееет. Почему я? Как они обо мне узнали? И кому я нужна?

Если они думают просить выкуп у отца, он никогда им не заплатит. Я ему не нужна. И копейки не даст, несмотря на все свое богатство. Однажды, я хотела его обнять. Прижаться. Как в кино дети обнимают своих отцов, а он оттолкнул меня и заорал:

«Никогда не смей ко мне прикасаться! Убирайся к себе в комнату и не показывайся мне на глаза!».

Вздрогнула, кусая губы до мяса и глотая слезы. Истинное проклятие – это воспоминания. Особенно когда тоска и время из недостойного родного человека все же высекают идола, по которому абсурдно и неправильно скучаешь до слез. Ищешь и выбираешь те самые крохи-минуточки, когда он был этих слёз достоин.

Я звонила от тетки домой, но он никогда не брал трубку. Мне отвечали слуги.

И стало так тоскливо внутри. А ведь я могу больше никогда его не увидеть…Умру здесь, а он даже не похоронит мое тело и не заплачет обо мне.

Где-то рядом послышались женские истошные крики. Да, я не одна жертва здесь. Поначалу это вроде обнадеживало, а сейчас пугало еще сильнее, потому что какую власть нужно иметь, чтобы выкрасть столько девушек? А нас было немало. Я успела примерно мысленно посчитать голоса по стонам и рыданиям. Надежда на то, что меня найдут, или вдруг появится полиция, таяла с каждой секундой. Куда они нас привезли? А может, они нас на органы пустят? Сколько людей сейчас пропадает по всему миру, и не находит никто. Сама видела объявления на столбах и в интернете. Захотелось спрятаться, забиться в угол и маму звать, как в детстве. Пусть вместо нее приходила нянька и гладила по голове, говорила, что все пройдет с первыми лучами солнца. Просто ночью все кажется намного страшнее.

Меня привязали к дереву. Я ощутила, как веревки опутали тело, как впились в конечности и в ребра. Божеее! Боже мой! Это какая-то секта. Паника свела судорогой руки и ноги. Она лишала разума и заставила громко мычать и биться в руках больных психопатов, которые не обращали внимание на сопротивление. И мозг на секунду прострелило жуткой догадкой – им это не впервой! Они это делают не впервой! Все движения четко выверены, как у роботов.

О боже, я не знаю, что это могло быть. Не знаю, где я. Не знаю, за что. В который раз хотела закричать и не смогла. Они мне рот заклеили то ли скотчем, то ли какой-то липкой лентой. Получалось лишь мычать, но и за это толкали и били.

– Ты у всех проверил метки?

– Да. У всех.

– У этой всего одна, а должно быть три!

– И что? Главное, есть первая, оставленная Дьяволом. Мое дело найти ее и привезти. Все остальное не волнует. Если она будет не нужна, сам знаешь, как он поступит.

О чем они говорят? Какая метка? У меня нет никакой метки.

– Ну что? Начинаем? Первые лучи уже показались.

Оказывается, кошмары не исчезают утром… иногда в свете дня они принимают реальные цвета и очертания.

– Уходим. Их заберут на рассвете.

– Когда нам заплатят?

– Никогда не задавай этот вопрос. Заплатят. А будешь много спрашивать, Дьявол выдернет твои кишки и повесит тебя на них.

– Я не для этого перся в монгольскую степь. Где эти первобытные? Я хочу получить свое бабло! И никуда не поеду, пока мне его не отдадут.

Вдали послышался топот копыт, и я напряглась, не веря своим ушам.

– Серьезно? Лошади? Не джипы?

– Степь – это тебе не сафари. Дикие кочевники только так и перемещаются. А вот и сам Дьявол. Не смотри на него и не разговаривай с ним. Из-за тебя мы не успели уйти!

Почему они называют кого-то Дьяволом. Это кличка? У него нет имени? А еще страшнее от того, что эти люди его боятся. Сильно. До дрожи в голосе. Сердце болезненно колотилось в горле. Топот копыт где-то рядом. Я не дышу…мне кажется, сейчас не дышит никто. Потому что стало настолько тихо, что мне показалось – вокруг все вымерло.