– Если это та женщина, – ответил Энтони с беззаботным видом знатока, словно у него был опыт со всеми типами женщин. Тем не менее, хоть Энтони и стыдился признать это вслух, он был девственником.

– П-поэтому можешь н-не беспокоиться н-насчет поста, – заметил Брайан с внезапным сарказмом.

Энтони ухмыльнулся.

– Я вполне доволен тем, что просто познал путь к совершенству.

– Д-думаю, что мне хотелось бы испытать этот опыт на собственной шкуре, – сказал Брайан после небольшой паузы.

Энтони покачал головой:

– Игра не стоит свеч. Это трагедия всякой целеустремленной деятельности. Она будет стоить тебе свободы. Ты скоро почувствуешь, что загнан в угол. Ты станешь просто каторжником.

– Н-но чтобы п-получить с-свободу, н-необходимо отмучиться на к-каторге. Это з-залог свободы. П-подлинной свободы.

– Подлинной свободы! – Энтони повторил это гнусавым голосом священника. – Мне всегда нравится такого рода спор. Другая сторона медали не есть скрытая оборотная – в этом я тебя уверяю. Это сама медаль, ее подлинная сторона. Спроси любого мракобеса, что такое консерватизм, и он скажет тебе, что это истинный социализм. А подпольные газеты – они полны статей о необходимости Истинного Воздержания. Обыкновенное воздержание – это всего лишь полный сухой закон, а истинное воздержание есть нечто более изысканное. Истинное воздержание – это бутылка кларета за каждым приемом пищи и три двойные порции виски за ужином. Лично я за истинное воздержание, потому что я терпеть не могу никакого воздержания. Я люблю свободу. Поэтому «истинная свобода» далека от меня.

– Ч-что не мешает ей б-быть истинной, – упрямо стоял на своем Брайан.

– Называй, как хочешь, – не унимался Энтони. – Как угодно, если название звучит. «Свобода» звучит великолепно. Вот почему ты так озабочен тем, какую пользу из нее извлечь. Ты думаешь, что, если называешь тюремное заключение «истинной свободой», люди будут наперебой просить, чтобы их посадили за решетку. Самое худшее во всем этом то, что ты прав. Название говорит гораздо громче, чем то, что за ним скрывается. Толпа последует за тем, кто будет больше считаться с нею, чем с пользой дела. Она последует за тем, кто будет ей громогласным трибуном. И конечно, «истинная свобода» звучит более громогласно, чем «свобода tout court?»[10]. Истина – одно из чудодейственных слов. Добавь к ней «таинство свободы», и результат будет ошеломляющим. Любопытно, – продолжил он после секундной тишины, внезапно сменив тему и тон, – что люди не говорят об истинной правде. Мне думается, разговоры о ней довольно странны. Истинная правда, истинная правда, – в растерянности повторял он. – Нет, так ни в коем случае нельзя. Это похоже на авитаминоз или Вагу-вагу. Детский лепет, который нельзя воспринимать всерьез. Если хочешь сделать изнанку правды приемлемой, то лучше называй ее духовной истиной, или внутренней истиной, или высшей истиной, или даже…

– Н-но минуту н-назад ты говорил, что есть н-некая высшая истина. Иногда т-ты относишься к ней как к т-тайне. Т-ты п-противоречишь себе.

Энтони расхохотался.

– Это и есть одно из достоинств свободы. Кроме того, – прибавил он уже серьезно, – есть разница, как мы выяснили, между логикой и эмпирикой. Всем известная истина есть то, что познано посредством практики. Необходимы два разных термина.

– Т-тебе уд-дается в‑выкрутиться из чего угодно.

– Не из чего угодно, – настаивал Энтони. – Вот это будет всегда. – И он указал на книги. – Вечное познание. Тернистый путь познания, потому что постижение, несомненно, заводит в тюрьму. Но я хочу вечно оставаться в этой тюрьме.

– В-вечно? – вопросил Брайан.

– А почему нет?

– С-слишком большая р-роскошь.

– Ни в коем случае. Это значит забыть об удовольствиях и пахать как вол.

– Ч-что само п-по себе приятно.

– Несомненно. Но кто сказал, что нельзя получать удовольствие от работы?

Брайан тряхнул головой.

– Н-не совсем то, – проговорил он. – Нельзя злоупотреблять своими привилегиями.

– Моя привилегия не слишком велика, – произнес Энтони. – Около шести фунтов в неделю, – добавил он, имея в виду наследство, полученное от матери.

– П-плюс в‑все остальное.

– Что остальное?

– Удач-ча, что тебе нравится все это. – Он протянул руку и коснулся тома Бейля. – Кроме т-того, у тебя есть все твои дар-рования.

– Не могу же я нарочно поглупеть, – возразил Энтони. – И ты не можешь.

– Н-нет, но мы должны использовать то, что у н-нас есть, для чего-то другого.

– И для чего мы совершенно непригодны, – саркастически заметил Энтони.

Не обратив внимания на насмешку, Брайан продолжал со все возрастающей, от сердца идущей страстностью:

– Мы должны использовать с-свой дар для чего-т-то иного хотя бы в виде благодарности, – горячо проговорил Брайан, сохраняя искреннюю серьезность.

– Благодарности за что?

– З-за т-то, ч-что нам отпущено свыше. Д-для н-начала з-за д-деньги. За знания, за вкус, за способность т-т-т… – Не сумев выговорить слово «творить», Брайан заменил его более удобным «делать дело». – Б-быть ученым или художником – эт-то значит добиваться личного спасения. Н-но в‑ведь этот талант принадлежит и Царству Божию. Н-надо ж-ждать, ч-чтоб-бы б-быть п-понятым.

– Фабианцами? – спросил Энтони с нарочитым простодушием.

– И им-ми-и тоже. – Молодые люди замолчали, пауза затянулась на полминуты. «Должен ли я это высказать? – подумал Брайан. – Должен ли я сказать это ему?» Вдруг все дамбы, сдерживавшие страстность и искренность Брайана, рухнули.

– Я решил, – заговорил он, и пафос его слов был так силен, что Брайан, сам того не сознавая, вскочил на ноги и начал мерить энергичными шагами комнату Энтони. – Я решил, что б-буду заниматься ф-философией, л-литературой и историей до тридцати, а потом п-перейду к делам более прям-мым.

– Прямым? – переспросил Энтони. – В каком смысле?

– В смысле обращения непосредственно к л-людям. В смысле п-постижения Царства Б-бо-жия… – Сила страсти Брайана была так велика, что он лишился дара речи.

Слушая Брайана, глядя в его строгое и пылкое лицо, Энтони почувствовал, что тронут до глубины души, и по этой причине ощутил непреодолимое желание как-то защититься от непрошеного чувства. Средство было только одно – насмешка.

– Например, ты будешь омывать ноги нищим, – сказал он. – И вытирать их своими волосами. Представляешь, какой выйдет конфуз, если ты преждевременно облысеешь.

Только потом, когда Брайан ушел, Энтони устыдился своей низости – хуже того, он сам был унижен своим рефлектирующим автоматизмом. Повел себя как обезглавленная лягушка, которая отдергивает лапку, если на нее капнуть кислотой.

– К черту! – громко произнес он и взял со стола книгу.

Он углубился в чтение «Пути к совершенству», когда раздался глухой стук в дверь и голос, преувеличенно хриплый, как голос сержанта, орущего на новобранцев, проревел его имя.

– Что за дурацкая лестница у тебя в доме! – загремел Джерри Уотчет, войдя в дверь. – Какого черта ты живешь в этой поганой берлоге?

Джерри Уотчет отличался светлой кожей, мелкими невыразительными чертами лица и волнистыми золотисто-каштановыми волосами. Приятный во всех отношениях молодой человек, именно приятный, ибо, несмотря на свой высокий рост и мощное телосложение, Джерри обладал смазливостью молоденькой девочки. Для поверхностного наблюдателя этот великан представлял собой типичный образчик аркадского пастушка, однако при более внимательном взгляде становилось ясно, что эта идиллическая внешность странным образом уживалась с жестокой наглостью его голубых глаз, едва заметной презрительной улыбкой, которая то и дело кривила его губы, и с пугающей грубостью толстых пальцев с коротко остриженными ногтями.

Энтони указал ему на стул, но Джерри отрицательно мотнул головой.

– У меня мало времени. Я просто зашел сказать, что тебя приглашают на ужин сегодня вечером.