Священное слово «есмь» относится к Самому. Бог не ограничен временем. Ибо Единосущий живе вкупе со всем и превыше вещей тварна.

– Привет, профессор! – Кусок апельсиновой корки больно ударил его по щеке. Он встал и огляделся. – Черт возьми, о чем ты задумался? – Голос Джерри Уотчета звучал намеренно хрипло, что забавляло его, заставляя носить отвратительную маску. Аквариумная вода, по которой на мгновение пошла рябь, уже пришла в спокойное состояние. Снова став рыбой, божественной и космически блаженной, Энтони улыбнулся ему улыбкой, полной кротости и снисхождения.

– Я думал о Плотине¹¹, – сказал он.

– Почему о Плотине?

– Почему о Плотине? Ну, дорогой мой сэр, не ясно ли это как день? Наука есть разум, а разум есть множественность. – Рыба обрела язык, красноречие хлынуло из аквариума беспрепятственным потоком. – Но если случится так, что человек почувствует себя немногочисленным, – о чем же еще думать, как не о Плотине? Если, конечно, ты не предпочитаешь Лже-Дионисия, Экхарта или святую Терезу. Полет одиночества к Одиночеству. Даже Фома Аквинский был вынужден признать, что ни один разум не может видеть Божественную сущность, если он не лишен пяти земных чувств в результате смерти или экстаза. Экстаза – заметь это хорошенько! Экстаз, однако, есть всего лишь экстаз, какая причина бы его ни вызвала – шампанское ли, косоглазие, или распятие, или занятие любовью – предпочтительно на пароходе, Джерри. Я первый, кто принял это – предпочтительно на пароходе. О чем говорят суровые волны? О восторге! Об экстазе! Громко выкрикивают это! Пока (заметь!), пока дыхание этого телесного остова или даже движение крови в жилах почти прекращено, душа наша погружается в сон и становится живой по мере того, как успокаивается глаз…

– Жил да был один парень из Бирмы, – внезапно задекламировал Эбинджер.

– Успокаивается, – повторил Энтони, на этот раз громче, – силой гармонии…

– Чья невеста работала в фирме…

– И глубокой силой счастья, – заорал Энтони, – мы проникаем…

– Он на брачной пирушке кушал шпанские мушки…

– Проникаем в сущность вещей. Сущность вещей, говорю я вам. Сущность вещей, и к черту всех фабианцев!

Энтони вернулся на квартиру примерно без четверти двенадцать ночи и был неприятно удивлен тем, что, войдя в гостиную, увидел человека, который при его появлении вскочил с кресла, словно чертик из табакерки.

– Боже, как ты меня напугал…

– Ну наконец-то! – сказал Марк Стейтс. На его резко очерченном лице было написано гневное нетерпение. – Жду битый час. – Затем презрительно буркнул: – Да ты, кажется, пьян?

– Как будто ты сам никогда не бывал пьян, – отозвался Энтони. – Помню, как…

– Был, был, – молвил Марк Стейтс, перебив его, – но это было на первом курсе. – На первом курсе, когда он почувствовал необходимость доказать, что он мужчина – самый мужественный, самый шумный и самый пьющий. – Сейчас у меня есть дела поважнее.

– Это ты так думаешь, – отозвался Энтони.

Марк посмотрел на часы.

– У меня не больше семи минут, – сказал он. – Ты достаточно трезв, чтобы слушать?

Энтони сел на стул с молчаливым достоинством. Приземистый, широкоплечий и крепкий, Марк навис над ним почти угрожающе.

– Разговор пойдет о Брайане.

– О Брайане? – Затем с понимающей улыбкой Энтони проговорил: – Это значит, что я должен поздравить тебя с вступлением на пост нашего президента?

– Идиот, – рассерженно выдавил Марк. – Думаешь, я принимаю такие подачки? Как только он снял свою кандидатуру, я тотчас снял свою.

– И тогда этот гнусный малявка Мамби вступит в должность?

– Какое мне дело до Мамби?

– Какое нам вообще дело друг до друга? – картинно провозгласил Энтони. – Совершенно никакого, и слава Богу. Абсолютно ника…

– Чего он добивался, оскорбляя меня так?

– Кто? Мамби?

– Да нет. Брайан, конечно же.

– Он считает, что всегда любезен с тобой.

– На фига мне сдалась его паршивая любезность? Почему он не может вести себя нормально?

– Его забавляет то, что он ведет себя как христианин.

– Вот ради Христа и скажи ему, чтобы он пробовал это на ком-нибудь другом. Я не любитель христианских шуток. В действительности нужен петух, с которым можно было бы подраться.

– Это как понять?

– Иначе ты не получишь должного удовольствия, забравшись на вершину навозной кучи. А Брайан хочет, чтобы мы сошлись, как два каплуна. И уж если речь зашла о навозных кучах, я полностью поддерживаю Брайана. Когда мы заговорим о курицах, я начну колебаться. – Марк снова взглянул на часы. – Мне пора идти. – У двери он обернулся. – Не забудь передать ему то, что я сказал тебе. Мне нравится Брайан, и я не хочу вступать с ним в спор. Но если он снова будет корчить из себя христианина и милосердную душу…

– Бедный мальчик навеки потеряет твое уважение, – заключил Энтони.

– Шут! – крикнул Стейтс и, захлопнув с грохотом дверь, побежал вниз по лестнице.

Предоставленный самому себе, Энтони взял пятый том «Исторического словаря» и принялся читать статью Бейля о Спинозе.

8 декабря 1926 г.

«Condar intra MEUM latus![13] Вот единственное наше убежище». Энтони извлек лист бумаги из пишущей машинки, положил его в стопку других листов, скрепил их и стал перечитывать написанное. Глава одиннадцатая его «Основ социологии» была посвящена индивидуальности и его концепции личности. Он провел целый день, делая предварительные, еще не окончательно созревшие наброски. «Cogito, ergo sum[14], – прочел он. – А почему бы не сказать «Сасо, ergo sum[15]. Или «Eructo, ergo sum»[16]. Или, уж если без солипсизма, почему не «Futuo, ergo sumus»?[17] Пошлые вопросы. И все же что такое личность?»

«Мак-Таггарт¹ знает свою личность непосредственно, остальные знают ее по описаниям. Юм и Брэдли² вообще не имели понятия о ней и не верили в ее существование. Все это обыкновенное расщепление, воображаемые волосы лысого мужчины. Какое значение имеет то обстоятельство, что «личность» – это не более чем расхожее слово с общепринятым смыслом?

Люди обсуждают мою «личность». О чем они при этом говорят? Не о homo cacans и не о homo eructans, и даже (пусть поверхностно) не о homo futuens. Нет, они беседуют о homo sentiens[18] (невозможная латынь) и о homo cogitans. И когда я публично говорю о «себе», мне приходится иметь в виду именно этих двух homines[19]. Моя «личность» согласно молчаливому договору суть мои мысли и чувства, точнее, то, что я доверяю своим мыслям и чувствам. Caco, eructo, futuo – я никогда не признаюсь, что первое лицо единственное число этих глаголов – это в действительности я. Только тогда, когда по той или иной причине они ощутимо задевают мои чувства и мысли, процессы, которые они представляют, начинают происходить в рамках моей «личности». (Эта цензура превратила в полную бессмыслицу всю литературу. Пьесы и романы просто не соответствуют истине.)

Таким образом, «личное» всегда заслуживает доверия или потенциального доверия; но такого отношения никогда не заслуживают вещи морально недифференцированные.

Личностные процессы требуют определенного времени. Слишком краткий опыт менее личностен, нежели опыт недостойный либо просто растительный. Такие опыты становятся личностными лишь тогда, когда они сопровождаются чувствами и мыслями или когда будят значимые воспоминания.

Материя, как показывает аналитический опыт, состоит из пустого пространства и электрических зарядов. Возьмем для примера женщину и умывальник. Эти тела различны по своей природе. Но составляющие их электрические заряды практически тождественны друг другу. Однако сложенные вместе электрические заряды, составляющие женщину, и заряды, составляющие умывальник, начинают проявлять совершенно различные свойства. Изменения количества, если они достаточно велики, вызывают изменения качественные. Теперь допустим, что человеческий опыт подобен материи. Подвергнем его анализу, и мы убедимся в существовании психологических атомов. Множество этих атомов составляют тотальный опыт, а выборки атомов из нормального опыта составляют то, что мы называем личностью. Каждый индивидуальный атом нисколько не напоминает нормальный опыт и еще менее напоминает личность. И, обратно, каждый индивидуальный атом напоминает соответствующий атом другого человека. Если рассматривать тело женщины в микроскоп, то его будет невозможно отличить от умывальника, а опыт Наполеона станет тождественным опыту Веллингтона³. Собственно говоря, почему мы воображаем, что существует твердая материя? Только по причине грубости наших органов чувств. Почему мы воображаем, что имеем связный опыт и некую цельную личность? Из-за того, что наш мозг работает чрезвычайно медленно и имеет весьма ограниченные способности к анализу. Наш мир и мы, кто в нем живет, суть порождения глупости и плохого зрения.