Бука жил с бабушкой и мамой. Он всячески скрывал это, стыдясь факта отсутствия отца. Родитель бросил семью после того, как мама тяжело заболела. Ранний инсульт. Временная нетрудоспособность и необходимость ухода за лежачим больным. Отец не захотел сложностей, и предпочел уйти, быстро подыскав больной жене замену. Про сына он как то не особенно переживал, а вернее совсем забыл о его существовании. Бука стыдился всего этого, и очень не хотел, чтобы его жалели. Пускай лучше смеются. Это не так больно, это можно пережить. Они же не знают! И это не со зла. Он старался понять одноклассников и не обижаться, хотя получалось не всегда.

Всё стало известно после его неожиданной гибели. Это были первые дни войны, первые прилеты, первые обстрелы. Люди еще не были готовы, не привыкли. Если к ужасу, с жутким воем падающему на тебя с неба, вообще можно привыкнуть. В подвалах, пережидая бомбёжки, ещё никто не сидел, и казалось, что все должно вот-вот закончиться. Просто потому, что такого быть не должно, не может этого быть.

Бука пошел за хлебом. Он просто пошел за хлебом. Бабушка попросила принести. Дома весь закончился. Бука пошел за хлебом… и не вернулся.

Бабушка слышала вой летящего снаряда, слышала взрыв, раздавшийся где-то совсем близко, и, словно что-то почувствовала. Ноги подкосились, накатила слабость, подступила тошнота.

– Мам, что там? Славка вернулся? Ну зачем ты его в магазин отправила! Перебились бы мы как-нибудь! Мама! Выгляни в окно, пожалуйста!

Славкина мама лежала на диване. Она уже начала понемногу вставать, но делать это ей было все еще очень трудно. Она тоже слышала взрыв. И, как и бабушка, страшно испугалась.

– Я сейчас. Я сбегаю. Ты не волнуйся! Все нормально! Он, наверное, уже в подъезде. Он должен уже прийти. Не волнуйся! Сейчас я!

Бабушка выскочила за дверь. В чем была. В домашних тапочках на босу ногу и халате.

Еще какие-то минуты теплилась надежда. В городе не было убитых. Все были пока что живы. Во многих зданиях повылетали окна. Были разрушения. Но все были живы. И мысль, что её любимый внук, её Славка, её надежда и опора, станет первой жертвой, была невыносимой.

Через двор, на той стороне дороги толпились люди. Что-то кричали, кого-то звали, отталкивая тех, кто назойливо лез сквозь толпу, явно не имея другой цели, кроме как поглазеть. На земле виднелся край знакомого пакета. Бабушка перестала слышать крики. У нее потемнело в глазах, уши заложила вязкая, ватная тишина. Пожилая женщина осела, упав на асфальтовое покрытие перед подъездом. Она потеряла сознание.

Бука погиб мгновенно, не успев понять, что произошло. Только что шел, неся булку в пакете, и упал, уже не живой. Осколок. Кассетная бомба. Запрещенная. Одна из многих, которые потом стали сыпаться на головы регулярно и почти привычно, унося жизни детей, женщин, стариков. Бука стал первым. Ему и здесь не повезло.

Со стороны тумбочки послышалось шуршание, потом легкое сопение, потом кто-то негромко чихнул, потом снова раздалось шуршание. Никита ошарашенно посмотрел в сторону источника звуков. Шуршание издавал блокнот. Вернее, такое складывалось впечатление.

– Чего ты уставился?! Помоги! Видишь, я застрял!

Сердитый голос неожиданно прозвучал в тишине пустой палаты, где кроме Ники никого не было. Никита оторопел, не зная, что думать. На всякий случай ущипнул себя. Не слишком больно, но ощутимо. Если задремал, то должен был проснуться немедля. Шуршание только усилилось.

– Тоже мне, друг!

Неведомо чей скрипучий голос прозвучал на сей раз с явно выраженной обидой.

Никита, наконец, опомнился, и, рискуя сойти за сумасшедшего, если кто-то сейчас наблюдает за ним со стороны, спросил, – ты кто? И… ты где?

– Кто! Где! – с издевательскими интонациями передразнили со стороны блокнота.

– Я – Тимоха! – Сам же назвал! – Ааапчхи!.. – голос снова чихнул от всей души.

Шуршание стало совсем громким и Никита, наконец, увидел, что страницы блокнота слегка шевелятся, приподнимаются и снова падают. Стараясь не углубляться мыслями в происходящее, Ник протянул руку и приоткрыл блокнот. Получилось как раз на той странице, где был нарисован человечек.

– Премного благодарен!

Между листков протиснулись нарисованные тоненькие ручки, и вылезла наружу голова с дурацким ежиком волос. Осмотревшись по сторонам, существо подтянуло к себе ноги, выдохнуло с облегчением и устроилось поверх блокнота.

– Тимоха! – представился человечек еще раз, теперь уже официально, и еще раз чихнул, – впрочем, ты и сам знаешь!

– Пыльно там! – добавил он, скосив глаза в сторону блокнота.

С этими словами гость легко соскочил с тумбочки и перебрался поближе к Никите, усевшись на спинке в изголовье его кровати. Сквозь грифельное туловище было видно желтую краску на стене.

Ники сидел к Тимохе лицом, разглядывал неожиданного пришельца и размышлял о том, все ли в порядке с его, Никиткиной, головой. Коль нарисованные человечки прыгают перед ним по кровати, разговаривают и чихают.

Тихий час закончился. Сейчас начнут разносить градусники.

Дверь в палату приоткрылась, в проеме снова возникла вихрастая голова.

– Андрюха! – лицо Никиты осветилось радостной улыбкой. Андрюха, не обнаружив опасности в виде взрослых, проскочил внутрь. Прикрыл за собой дверь и водрузился на Никиткину кровать, привычно усевшись в ногах.

– Все так же? – Андрюха покосился на ноги Никиты, скрытые под одеялом.

– Пока да. Ты утром уже спрашивал.

– Ну, мало ли. А вдруг…, – Андрюха выглядел искренне огорченным.

– Ты как умудрился на стене порисовать? Вот тебе влетит то!

Никита вначале не понял, что Андрюха имеет в виду, но потом сообразил. Ники отвлекся на разговор с приятелем и почти забыл про привидевшегося ему ожившего нарисованного человечка, а тот, видимо, не придумал ничего лучше, как прикинуться рисунком на стене, чтоб замаскироваться.

– Нечаянно вышло. Хотел попробовать, смогу дотянуться или нет, и увлекся, – соврал Никита. Сотру.

– Как ты сотрешь, когда ты ходить пока не можешь? Сейчас придет нянечка и…, – Андрюха актерски возвел глаза к потолку, демонстрируя весь ужас того, что при этом случится.

– Давай, я сотру, пока не увидели, – Андрюха взял с тумбочки пачку влажных салфеток, выудил одну и подошел к стене с намерением смыть изображение.

– Я тебе СОТРУ! – оживший рисунок отлепился от стены и спрыгнул обратно на тумбочку.

Андрюха отпрянул и свалился на соседнюю, пустующую кровать, слегка стукнувшись при этом затылком о спинку. Потирая ушибленное место, он ошарашенно смотрел на НЕЧТО, которое только что заговорило с ним.

– Ты, это… Ты, в общем, кто?

Андрюха зажмурился, потряс головой, вновь открыл глаза, уставившись на грифельного человечка. Тот не только не исчез. Напротив, он сидел на тумбочке и, с выражением крайнего нахальства на криво нарисованной рожице, болтал ногами.

Никита крякнул нерешительно и тихо пробормотал:

– Я его нарисовал.

– Чегоо?

– Я его нарисовал! – прозвучало уже более отчетливо, – я не знаю, как все это объяснить. Он вылез из блокнота. Я вначале испугался, думал, у меня крыша съехала. Но раз ты тоже его видишь, значит все в порядке. Ну, в том смысле, что у меня не глюки.

Обсудить тему до конца друзья не успели. В палату вошла медсестра с кучкой градусников в руке. Воткнула градусник Никите, выпроводила из палаты Андрюху, которого здесь во время тихого часа быть не должно, и ушла. Тимоху на тумбочке она не заметила. Голова ее была занята кучей дел, которые все бы успеть переделать.

Время до ужина пробежало быстро. В течении часа отделение было увлечено поеданием вкуснейших пирожков, аромат от которых накрыл, кажется, все здание. После ужина пациентам разрешалось ходить друг к другу в гости, встречаться с родными, читать или смотреть мультики в холле. В общем, это было свободное время.