Сын гасит свет и выходит на лестницу. Запирает замки на внутренней и внешней дверях, потом второй замок на внешней двери. Потом проверяет, что точно запер ее на оба замка. Потом уходит из конторы домой. Но снова возвращается, чтобы проверить, что не забыл закрыть на второй замок, когда проверял, что запер его. Он пересекает площадь и проходит мимо местной пивнушки, которая сейчас закрыта на ремонт. Минует продуктовый на углу, раньше его держал добродушный, но немного рассеянный мужичок, казалось, он все время спит за прилавком, а теперь вот, похоже, окончательно его прикрыл. Проходит мимо висящих на цепочках вывесок «Оздоровительный тайский массаж», «Парикмахерская K & N», мимо башнеобразного зеленого уличного писсуара и доски объявлений, на ней развешаны ксерокопии формата A4 с рекламой выгула собак («преданный друг собак с 1957!»), феминистского стендапа, починки велосипедов и занятий зумбой. Дальше у него на пути станция метро, обанкротившаяся кофейня, разорившаяся прачечная. Он уже готов кивнуть в сторону того места, где днем сидит попрошайка, но сейчас там пусто, лежат только несколько пледов, пустая миска да обрывок картонки с фотографией попрошайкиных детей. Сын поворачивает направо, на пешеходную улицу, по заасфальтированной, а до недавнего времени гравиевой дорожке минует большое футбольное поле с искусственной травой, красный домик с раздевалками и рощицу. В рощице дорожку уже несколько дней перегораживает поваленное ветром дерево, которое все не могут убрать. Он проходит квартал с виллами, перекрестки с круговым движением, потом стройку.

– Ну что, встретил его? – в полудреме спрашивает жена, когда он забирается в постель и ложится рядом с ней.

– Не сегодня, – шепчет он.

Дедушка, всеми забытый папа, ждет автобус из аэропорта, а того все нет. Он болен. Он умирает. Он выкашливает легкие. Он почти ослеп и вряд ли переживет эту ночь. А во всем дети виноваты. Пропади она пропадом, эта окаянная страна с ее промозглой осенью, бессовестными ценами на такси и нагоняющими тоску телеканалами. Он до сих пор помнит, что показывали по телеку, когда он только сюда переехал. Сначала – прогноз погоды, потом передача для детей: два разноцветных носка с бусинками вместо глаз и ручками как у скелетов уверяют, что классовая борьба очень важна для достижения общественной гармонии. Потом – снова погода. Потом – передача под названием «Доска объявлений», в ней власти раздавали советы о том, что делать при ожогах у ребенка (отведите ребенка в душ, подставьте место ожога на двадцать минут под прохладную, но не холодную воду, не снимая с ребенка одежду), после этого ‒ сюжет о том, как важно иметь при себе спасательные шипы, когда катаешься на лыжах или коньках, потом – выпуск новостей, потом – прогноз погоды, потом – вечерний фильм, и всегда, в ста из ста случаев, документальный фильм о каких-нибудь латиноамериканских поэтах или украинских пчеловодах. И все же он просиживал ночи напролет в компании включенного телевизора, когда не мог уснуть. И хотя чувствовал он себя одиноко, он не был один, ведь у него была она. Это ради нее он сюда приехал. Она заставила его все бросить. Никакой свободы выбора у него не было.

Любовь – это противоположность свободе выбора. Любовь на 100 процентов недемократична, 99 процентов голосуют за того усатого в военной форме и с военным прошлым, чей портрет висит в каждой табачной лавке, на всех проспектах, в каждой парикмахерской, в каждой забегаловке до тех пор, пока не вспыхнет революция, тогда все эти портреты выкидывают вон, топчут и жгут, вместо них вешают портрет другого усатого – в военной форме и с военным прошлым, который твердит, что тот, предыдущий, с усами и военным прошлым был ненастоящим вождем, он был продажный и заботился о стране не так, как она того заслуживала. Любовь – это диктатура, думает папа, а диктатура – это хорошо, потому что абсолютно счастлив он был как раз, когда у него было меньше всего свободы, когда он знал, что погибнет, если ее не будет рядом. Ее. Его жены. Его бывшей жены. А из той неудавшейся революции он извлек по крайней мере один урок – ситуация, когда власть в руках у сильной личности, имеет свои преимущества. Голоса отдельных людей не имеют никакой ценности.

Люди – идиоты. Люди, они как муравьи. Они не знают, что для них лучше. Их нужно контролировать, чтобы они не понастроили повсюду свои муравейники и не заползли в чужие дачные домики. Он не помнит, кто это сказал. Может, он и сам это придумал. Очень может быть, ведь он на сто процентов умнее ста процентов населения Земли. Он знает такое, о чем обычные люди даже и подумать не смеют. Он знает, что китайцы скоро захватят весь мир. Он знает, что девять из десяти заправил мировых СМИ – евреи. Он знает, что за атакой на Всемирный торговый центр стояло ЦРУ. Он знает, что НАСА провернуло бутафорскую высадку на Луну, что ФБР убило Малкольма Икса, Мартина Лютера Кинга, Джона Кеннеди, Джона Леннона и Джей Ар Юинга[5]. Он знает, что банки хотят, чтобы мы платили картами, чтобы следить за нами, так они будут знать, где мы находимся, получат полный контроль над каждым маленьким человечком и смогут управлять нами точь-в-точь как муравьями. Но люди не муравьи. Люди умнее муравьев, мы больше муравьев, у нас развитый интеллект, язык, две ноги вместо шести, руки вместо усиков, мы существа прямоходящие, а не ползающие на брюхе, и это лишь некоторые из множества доводов в пользу того, почему люди никогда не согласятся, чтобы ими управлял какой-то там диктатор.

Дедушка попытался втолковать все это женщине, которой посчастливилось сидеть рядом с ним в самолете. Его познания произвели на нее неизгладимое впечатление.

Но ее ограниченный интеллект не в силах был освоить весь этот поток информации. После ужина она принялась зевать и заявила, что ей необходимо вздремнуть.

– Ну поспи, – сказал дедушка, который уже выпил две бутылочки вина, а третью припрятал в ручную кладь. – Сладких снов. Правду лучше вкушать малыми дозами.

Женщина надела наушники и мгновенно уснула.

И вот он стоит на тротуаре, обдуваемый косым ветром. Приближается машина. Неужели? Быть того не может! Но нет, это не дети. Сын сейчас дома и слушает музыку, которая и не музыка вовсе. А дочь шляется где-то и пьет с кем попало. Они думают только о себе. Дедушка узнает женщину в машине. Она сидела рядом с ним в самолете. Их взгляды встречаются. Она говорит что-то мужчине за рулем. Она говорит:

– Останови машину, дорогой! Это же тот интереснейший человек, с которым мне довелось побеседовать в самолете, тот оригинальный философ. Ты только посмотри, какой у него усталый вид. Давай подвезем его до дома, чтоб он не стоял на ветру и не ждал автобуса.

Дедушка улыбается и приподнимает руку, чтоб загородиться от света фар. Женщина отводит взгляд в сторону. Парень за рулем наклоняется вперед и встречается с ним глазами, а потом дает по газам перед выездом на шоссе.

Каким-то чудом папе, который дедушка, удается сесть на автобус до Сититерминалена. Из последних сил он доволакивает чемодан до красной линии метро. Стрелка часов приближается к половине второго, когда он наконец сходит с поезда на нужной станции и поднимает багаж вверх по лестнице, воспользовавшись помощью симпатичного бородача в оранжевых наушниках и с подозрительно расширенными зрачками.

Дедушка идет через рощицу, мимо продуктового магазина, мимо местной пивной. Он останавливается перед подъездом, где расположена контора сына. Поднять сумки вверх по лестнице ему уже невмоготу. Он сдается. Бессильно опускается на корточки. Потом распрямляет плечи и собирает силы в кулак. И их хватает. Их хватает впритык. Он открывает дверь парадной и неимоверным усилием затаскивает сумки на первый этаж. А потом засыпает на диване прямо в одежде. Он не успевает поставить мобильник на зарядку. Не успевает почистить зубы. Он успевает только включить телеканал TV4 и настроить громкость так, чтобы звук не мешал ему заснуть.