В постепенно обострявшемся конфликте отца и сына у каждой стороны была своя правда, но, коль скоро просьбы и убеждения не помогали, оставалось крайнее средство: покинуть родительский дом.

Юный Кристоф, как сам он признавался, в один прекрасный день просто сбежал — без денег, в чём был, с пресловутым варганом. Когда именно это случилось, неизвестно. Возможно, судя по отрывочным сведениям из разных источников, примерно в 1729 году. Стало быть, ему шёл шестнадцатый год.

Сюжет о неприкаянном молодом человеке, ищущем своё призвание, счастье и судьбу, стал в XIX веке одной из любимых тем немецких романтиков, от Франца Шуберта (песенные циклы «Прекрасная мельничиха» и «Зимний путь» на стихи Вильгельма Мюллера) до Густава Малера (цикл «Песни странствующего подмастерья» на собственные тексты). Сам по себе этот сюжет выглядел совершенно обыденным: в Германии и Австрии было в порядке вещей, что подросшие сыновья отправляются в большой мир, в котором в конце концов находят либо дело по душе, либо любовь, либо мудрость, либо — если не повезёт — отчаяние, болезнь и смерть. Покладистые и работящие юноши поступали в подмастерья к дельным хозяевам; воинственные шли в солдаты; пытливые — в студенты; благочестивые — в семинаристы и монахи; артистические натуры прибивались к кочующим театральным труппам или компаниям уличных музыкантов.

Глюк, насколько нам это известно, первое время искал свой путь в полном одиночестве, избегая больших дорог, чтобы не быть пойманным. У него не было ни спутников, ни друзей, ни покровителей. В более поздние годы, откровенничая с разными собеседниками, он вспоминал некоторые подробности своих скитаний. Маннлиху он сообщил, что поначалу его целью была Вена, но двигался он медленно и весьма извилистыми путями. «По воскресным и праздничным дням, — рассказывал Глюк, — я играл в деревенских церквях то на одном, то на другом инструменте, слыл виртуозом, и меня обычно пригревали приходские священники, у которых я порой гостил целыми днями, ощущая себя самым свободным и независимым парнем на свете. Последний пастор, живший недалеко от Вены, которому я отчасти открылся, дал мне письмо к своему другу в столице, и тот принял меня дружески, но предупредил, что в Вене тысячи виртуозов моего пошиба, и я со всеми своими талантами останусь без гроша и умру тут с голоду. Я признался ему, кто я такой и откуда. Он проявил участие ко мне и убедил моего отца, который не противился больше моей склонности и обеспечил меня некоторой поддержкой. С одной стороны, я лишился тем самым своей вольности и всех радостей беззаботного бродяжничества, но с другой стороны, мог полностью отдаться моей страсти: музицировать и сочинять с утра до ночи. Так я стал тем, чем являюсь ныне. И всё-таки меня всегда охватывает тоска по прошлому, по тем неделям, когда я вёл независимую жизнь благодаря моему простенькому варгану»[8].

С этим вроде бы подлинным, из первых уст, свидетельством не всё обстоит так просто. По мнению исследовательницы творчества Глюка, Патриции Ховард, композитор мог в поздние годы многое присочинить, подгоняя свою биографию под популярные в его время литературные образцы — в частности, роман Уильяма Голдсмита «Уэйкфилдский священник», изданный в переводе на немецкий язык в 1767 году и, вероятно, известный Глюку[9]. С другой стороны, как упоминает сама Ховард, странствия героев из плутовских и сентиментальных романов опирались на истории реальных людей, будь то сами писатели или их современники. Поэтому отличить в рассказах Глюка правду от вымысла не так-то легко. Возможно, юный Глюк сбегал из дома и пускался в странствия не однажды, а в 1770-х годах эти приключения слились в его памяти в единое целое.

В рукописной биографии Глюка, созданной неизвестным автором на французском языке в 1786 году и опубликованной в 1830-м, утверждалось, что период бродяжничества продлился пару лет. Этот рассказ тоже, по-видимому, восходил к воспоминаниям Глюка. «Он сам признавался, — писал анонимный биограф, — что в летнюю жару обременительнее всего было таскать на себе увесистый плащ из грубой домотканой материи. Этим плащом, нещадно потея, он прикрывал свои обноски и свои жалкие пожитки»[10]. Когда ему в награду перепадали свежие яйца, он продавал их, чтобы купить хлеб, — такую деталь тоже нельзя было выдумать, и в романах той эпохи она, насколько нам известно, не встречается, стало быть, она подлинная. Но два года странствий ставят перед нами вопрос о гипотетическом маршруте юного Глюка. Если он сбежал из Эйзенберга, долго плутал и в итоге пришёл-таки в окрестности Вены, то каким образом он оказался в 1731 году в Праге? Прага в любом случае находилась гораздо ближе Вены, и даже если идти в город, избегая прямых путей и больших дорог, такое путешествие никак не могло бы занять два года. Свидетельств пребывания Кристофа в имперской столице в 1730–1731 годах нет, зато в Праге он точно жил, уже примирившись к тому времени с отцом.

Отец, либо убедившийся, что лесник из Кристофа не получится, либо прислушавшийся к уговорам тех, кто был высокого мнения о способностях юноши, согласился оказать ему денежную поддержку для получения образования. Однако о музыке речь по-прежнему не шла. В 1731 году имя «Кристофора Глюка, родом из Эрасбаха в землях палатината» появилось в списке студентов Пражского университета. Глюк числился среди изучавших логику и математику — следовательно, он записался на факультет свободных искусств, к которым относились оба предмета. Поскольку обучение велось преимущественно на латинском языке, предполагается, что семнадцатилетний Глюк им в какой-то мере владел. Собственно, и в учебных заведениях иезуитов, включая гимназию в Комотау (Хомутове), в ходу была именно латынь — не немецкий и не чешский. Даже если он не посещал гимназию, он, имея богатый опыт церковного певчего, должен был знать наизусть множество латинских текстов, использовавшихся в католическом богослужении, так что «подогнать» латынь до необходимого уровня было не столь уж трудной задачей.

Пражский университет, или Карлов университет (Carolinum), располагавшийся в Старом городе, был основан в 1348 году королем Германии и Богемии, а с 1355 года императором Священной Римской империи Карлом IV Люксембургским, который провел юность во Франции и создавал новый университет по образцу парижской Сорбонны. Карл IV отнюдь не был склонен слепо копировать иностранные образцы. Невзирая на годы, проведённые во Франции и Италии, он любил родную Чехию, знал чешский язык и желал остаться в веках благодетелем своего народа. Благодаря этому правителю Прага стала примерно такой, какой мы её сейчас знаем: именно он приказал построить широкий и красивый Карлов мост через Влтаву (статуя императора воздвигнута у входа на мост со стороны Старого города), архитектурно обустроил верхнюю крепость — Пражский Град, заложил Новый город. Все эти начинания привлекли в Прагу большое количество архитекторов, художников, мастеровых всех профессий, торговцев. Так что основание Пражского университета было лишь одним из благих деяний просвещённого короля-императора.

Занятия велись в комплексе зданий, выкупленных ещё Карлом IV и его наследниками в Старом городе. В настоящее время туристам непременно показывают готический эркер часовни XV века, украшенный гротескными фигурами — этот эркер смотрит на боковой фасад Театра Сословий, в котором в 1787 году состоялась премьера «Дон Жуана» Моцарта (во времена юности Глюка этот театр ещё не существовал). Рядом с эркером — окна Актового зала Карлова университета. Здесь Глюк, безусловно, неоднократно присутствовал на различных торжественных собраниях. В 1654 году Карлов университет был объединён с другим учебным заведением, Клементинским колледжем, и получил в своё распоряжение комплекс новых зданий. В первой трети XVIII века многие старые помещения разросшегося университета были перестроены, украшены и преобразованы в стиле барокко. Но дух готической старины остался жить в суровых, плавных и величавых ритмах сводов, окон и ступеней лестниц исторической части Каролинума.