– Значит я слишком слаб, – думал матрос, раз она за мной увязалась.

Пробовал отогнать ее выстрелом. Не помогло. А попасть в нее уже не мог. Продолжали слезиться от снега глаза, в руках слабость.

– 

Если бы не перелом у Рузинцева. Остался бы жив. Уже бы добрались к шхуне! – так он думал.

Это только спустя несколько дней он поменяет свое мнение. И еще долго будет звенеть, свистеть в его ушах морозный ветер и под ногами хрустеть этот рыхлый вязкий снег, лежащий повсюду толстым слоем и зовущий его с каждым шагом все настойчивее в свои крепкие объятия.

– А-А-А-А-А! – и ветер эхом разносит его глухой одинокий крик. В изнеможении, он, наконец, взбирается на холм и садится. Сил больше нет, их не осталось. Все. Он больше никуда не пойдет. Останутся его белые кости лежать по теплу на бархатном покрывале моха, освободив его от белого одеяла. А потом их снова занесет и потемнеют они от времени. И будет его родитель вспоминать из русского города, из Твери, со слезою на глазах. И уйдет и того поколение в небытие. Уйдет и другое. Будут новые неудачники и новые герои. И среди них земля тоже укроет свои тайны, укроет во мглу, скроет в земле, в пучине вод и уже после души их встретятся в поднебесье и будут долго вспоминать ушедшие лета, летая над прожитыми местами, и о своих в них победах и неудачах….

Глава 8

ПОИСК СУДНА

Остап открыл глаза. Долгое время он лежал в бреду и ничего не помнил. Стало отчего-то тепло. Пахло мясом, травами. Вокруг было много шкур и разговор, разговор на не знакомом языке. Это были малые народности севера, но кто, ненцы, юкагиры? Разобрать сложно.

Все пришло в движение, когда Веретяйло стал приподниматься. Пекло во рту, кружилась голова и тошнило, ног не было слышно совсем, только выше колен у паха ужасно болело так, что порой было трудно себя сдерживать, чтобы не закричать. Один из людей в яранге показывал на него, говорил что-то остальным. Вошла молодая, вся в оленьих шкурах женщина. В руках держала настой из трав. Она влила туда расплавленный жир и стала все это втирать старательно в тело Остапу, в ноги и в руки, в почерневшие конечности. Боль стала притупляться. Сейчас он вспомнил за ребят. Им можно было бы помочь. Стал показывать людям знаками, смеялся, плакал.

Пытался изобразить палкой на обратной стороне шкуры свой корабль и берег, умокая ее в чан с оленьей кровью и рисуя. Туземцы сначала не понимали, потом кто-то радостно стал всем объяснять. Старики закивали головами.

После долго промеж собой разговаривали.

Есть Остапу совершенно не хотелось, единственное, что он мог себе позволить, выпить через силу несколько глотков бульона. Ему налили отвар на травах, очень горький. Стало немного легче. На следующий день он с трудом приподнялся, предложили теплые вещи из шкур, помогли одеть, по его настоянию усадили на нарты, запряженные собаками. Через два дня он с двумя аборигенами, с плотно завязанными местным лекарем на его отмороженных руках и ногах какими то повязками в растворах трав, уже искал пологий выход к морю на лед. И скоро это сделать удалось. Через час собаки весело выскочили на зеркальную морскую поверхность, останавливаясь время от времени для преодоления ледовых навалов. А после снова резво бежали по указанному направлению моряком. Погода на этот раз стояла хорошая. Был штиль, хорошая видимость.

Больше недели ими продолжались поиски шхуны и людей, вышедших к ней. Но все было безрезультатно. В конце, на девятый день, все были уже изрядно вымотаны. Местные жители показывали пальцами на возврат к стойбищу. Их волновало состояние здоровья матроса. Тот время от времени терял сознание, бредил, кричал и когда приходил в себя, горел безумным желанием снова искать свою команду. Но вокруг была только одна и та же белоснежная огромная простыня, не расправленная на этот раз заботливой рукой хозяйки природы. Все безрезультатно.

Настал момент, когда о продолжении поиска судна уже не было речи. На обратном пути, не доехав несколько миль до яранг людей, давших приют, матрос Веретяйло Остап Акимович умер от заражения крови, результатом которого стала гангрена вследствие полученного ранее обморожения.

ГЛАВА 9

ДОРОГА В ВЕЧНОСТЬ

Собаки проваливались в рыхлый снег, натыкаясь на валуны. Ветер в буквальном смысле начал валить с ног, когда путники, по их расчетам, оставили за собой большую половину пути. Дышать становилось невмоготу. Немного облегчало лишь то обстоятельство, что ветер долгое время не менял своего направления и дул в спину, помогая тем самым движению. Коренастый Илья Ерофеевич беспрестанно подталкивал нарты, после чего возвращался к собакам. Таким образом помогал преодолевать им ледяные глыбы на пути. От тяжелого труда его лицо покрывалось испариной, борода с усами обросли ледяной коркой, на щеках, на носу, на руках образовались белые пятна от обморожения.

– Ничего, не возьмешь! Чу! Чу! – выкрикивал он собакам.

– Душков! За мной! Не отставать! Немного осталось. Завтра к вечеру должны выйти. Будем в теплой каюте чай попивать горячий! А позже смотреть вперед нужно внимательней. Огоньки должны будут просматриваться!

Боцман кричал, но ветер уносил его слова далеко вперед и Душков мог уловить только обрывки слов.

– Что, что, – продолжал выкрикивать на ходу Илья Ерофимович, – а работать с компасом меня научили! Эх, звезд бы на небе бог послал, ничегошеньки не видно, Идем на ощупь!

– Я, я больше не могу, – твердил его подчиненный. Мы не найдем судна! Мы идем в другую сторону!

Вид у Душкова стал рассеянный, даже чудаковатый, нерешительный. Он часто отставал от упряжки. Человек он был мнительный, не волевой, но до сих пор послушный и знающий свою работу. Отрицательные качества в его характере стали заметны уже после выхода именно на этот маршрут. Там же, на шхуне, распознать это было сложно. Опыта подобных походов у него не случалось, да и на большой воде он оказался непонятно как. Ходил на речных судах по Неве. Жаловать, так, особо никто не жаловал. Привилегий больших не даровали. Человек незаметный. Семьи не было, хотя в его двадцать семь можно было и обзавестись. Немного увлекался поэзией. Любил очень Пушкина. Его иногда в команде и называли поэт. Из всех родных в живых оставалась только мать, уже в значительно преклонном возрасте и надеяться она могла только на сына, единственного. Досмотрит, докормит. Любили они друг друга очень крепко и не чаяли друг в дружке души. Не отпускала она его в это плавание. Но больно Виниамину перемен хотелось, покорять недоступные места на севере России, о которых так много говорили и писали в газетах, хотелось и себя закалить, испробовать в предприятии этом, характер выработать, чтоб было о чем вспомнить, да может внукам рассказать. Хотелось, чтобы заметили его, наконец, уйти и от нищеты позорной, получив после плавания, согласно договора, изрядную сумму и зажить, как господа, заново, ни в чем себе не отказывая. А могло бы случиться и так, что покорив со всеми Ледовое море и забравшись в воды Тихого океана он найдет для себя там такое! Эх! Но видно не суждено в этой жизни ему в далеких краях ногою своею стать.

– Илья Ерофимович! Нас звали для того, чтобы мы выполняли свои обязанности, а не помирали! Никто не говорил, что помирать придется ведь, а?!

– Перестань Душков ныть, за собаками лучше смотри, они наши спасители, не будет их, – не будет и нас.

– Не могу Ерофимыч. Сил не хватает. Вы человек, другое дело, крепкий, жилистый. У Вас получится, Вы доберетесь до шхуны.

– А нас то, насильно, никто и не толкал. Кто за славу, а кто и за чайную награду. Из любопытства сюда никто не попал. Вишь, ветер сегодня уже в другую сторону. Вбок дует, все вперед норовит зайти.

– А мы, – запыхавшись, еле поспевая, кричал Душков, – мы, может, и не туда идем?!

– Туда! Я недавно банки наши видел. Остались еще с того привала, как туда, к берегу шли, а это значит, идти осталось не многим более суток.