– Если я и приму решение в скором времени, – продолжил Петр Григорьевич, то только так, чтобы мы были одним целым звеном. Разбиваться на группы не дам. И оставив судно, я ни кому не поручусь, что все будет хорошо и благополучно. Мы слишком далеко от берега. Кроме того, нас там ждет неизвестность и попадем мы сюда обратно или нет знает один господь бог. Ваше мнение разное. Это понятно, потому что внутри мы тоже все разные, хотя цель у нас одна. Обеспечить себе безопасность. Совершив один безрассудный поступок нас будет ждать другой. Нужно время, чтобы все взвесить и расставить на свои места.

Расходились по темным холодным каютам из согретого дыханием помещения нехотя и при каждом выходе дверь жалобно скрипела, подпевая вьюге.

Когда капитан вошел с Женей в каюту, та, после непродолжительного молчания заговорила первой:

– Петр Григорьевич! – она положила руку на плечо капитана. – Идти действительно губительно в такую погоду и нужно ее только дождаться. И тогда мы все тронемся в путь.

– Вы знаете, есть некоторые обстоятельства, которые не позволяют принимать мне опрометчивых решений.

– Поделитесь, и если захотите, я выскажу после Ваших слов свое мнение.

– Первое это Вы. Поход к берегу в первую очередь не безопасен для Вас самих. Что нас там ждет? Вы женщина и эта дорога Вас может уничтожить. Мы сейчас слишком далеко от берега, чтобы испытывать судьбу. Вы не представляете, насколько опасен для Вас может быть этот переход. Весной, по моим расчетам все станет на свои места, все оживет, произойдет подтайка ледяного покрова, разрывы воды и мы продолжим свой путь на полных парусах. … И … Еще…

– Что еще?

– Я отвечаю за вверенное мне имущество. Оставив однажды судно, я его потеряю, и возможно навсегда. Тем самым замараю честь и достоинство офицера.

– Петр Григорьевич. Когда начинает идти речь о жизни и о смерти всей команды, вы не можете ни меня, ни имущество судна ставить на первые места.

– Это уже исходит из моих уст, как дополнительное оправдание нашего дальнейшего здесь нахождения.

– А что будет с группой Ордынцева?

– Хорошо если они остались там, на суше. Будем ждать. Время все расставит на свои места. Но если это не так?

При дальнейшем ухудшении нашего положения я теперь могу Вам сказать, что буду вынужден отказаться от продолжительных поисков их на далеком от шхуны расстоянии. Здесь велик риск потерять и остальных, ушедших на эти самые поиски. Сейчас нельзя поступать ни в коей мере неразумно, выдавая свои действия за ложный героизм.

–Извините Петр Григорьевич, мне нужно тоже, как и Вам, все взвесить, все обдумать.

ПО ТУНДРЕ К СПАСЕНИЮ

Глава 7

Настала еще одна полярная ночь этих людей, попавших в ледовый плен случайно или по злой воле судьбы. Верное решение не было найдено ни сразу, ни уже потом, когда погода стала улучшаться. Штурман не давал повода к утешению согласно своим наблюдениям и почти все теперь невольно завидовали своим друзьям, тем, кто ушел на берег ранее. Но что же стало с ними?

Над каждым из них нависла темная туча, которая опускалась все ниже и ниже, чтобы поглотить их навсегда, на огромный промежуток времени, называющимся вечность.

Непогода началась одновременно и там, где дрейфовало судно и там, где люди уже вышли к нему обратно, и там, где остались под скалой. И хотя место на берегу было немного уютнее, чем на открытом пространстве, защищено больше от ветра, злой рок догонял каждую свою жертву отдельно и прежде, чем с ней расправиться, еще долго ее мучил, медленно отмораживая конечности, то останавливая биение сердца, то вновь его каким то зловещим образом запуская, то перехватывая дыхание, а то затуманивая разум.

О «Екатерина Великая»! Если бы твою участь мог предвидеть хотя бы даже приблизительно ее конструктор, ее владелец, ее команда вместе с капитаном, то она бы не начала строиться и никто не ступил бы на нее ногой. Но пока у всех этих людей оставались только опасения о предстоящих сложностях их начавшегося плавания. Ответ скрывался за сплошной пеленой снега, уходящей к горизонту к за не имеющими конца мрачными нависшими тучами. А ветер все, колючий, промозглый, внезапный, словно затравленный пес, без конца набрасывался на людей, желая быстрее отделить от них душу, отделить ее от тела, и унести в гущу черных облаков и там разбросать их по разным звездам. Сделать то же, что он совершал со многими первопроходцами как до шхуны «Екатерина Великая», так и после нее.

Прошло несколько дней, как Рузинцев, околевая без движения в палатке, отдавал себя господу. Его товарищ, старший матрос, ничем ему помочь не мог, хотя прилагал к этому все усилия. Продукты были уже на исходе и разделенный паек уходил неравномерно. Больной в последнее время отказывался от пищи, бредил. От его ноги шел сильный запах гнилого мяса. Перелом оказался открытым сразу в двух местах. Началась гангрена и нужных лекарств, которые могли облегчить его участь, – не было. Имея винтовку, уже позже, Веретяйло, отойдя несколько миль от берега на юг в тундру, удалось подстрелить двух куропаток, но Рузинцев от приема пищи по-прежнему отказывался. От сильной метели они были укрыты между двух скал, но не от мороза, который стал еще крепче. Когда же больной, обессиленный от болевых ощущений, наконец засыпал, Веретяйло отходил ближе к берегу и подолгу вглядывался в бесконечную мерзлую гряду на север, но движения людей, долгожданной от них помощи так и не последовало. Те не большие пруты веток, безжизненно торчавшие из-под снега, не давали возможности, при их использовании на огонь, хорошо обогреться или приготовить пищу. У Рузинцева стыли ноги, руки, обморозилось лицо. А еще через несколько дней он не приходя в сознание умер. Тело его Остап обложил камнями, чтобы песцы не могли над ним глумиться и ступая по рыхлому глубокому снегу ушел не в сторону шхуны. До нее он знал, что уже не дойдет, – слишком далеко. Время возвращения команды истекло. С обмороженными руками и ногами он не мог уже принести там реальной пользы и исправно выполнять свои обязанности, а мог быть уже только обузой. Теперь он оставлял за собой следы, считая пройденные метры, путался сбиваясь, и начинал считать заново. В глубь материка его вело присутствие самосохранения. Что-то чувствовала душа, не тянуло ее в северные необозримые просторы застекленевшей глади, видел он уже в ней приближение конца своих дней, наступления темноты вечной и ранней в свои даже еще не полные тридцать лет.

Тащили ноги его подальше от того берега, от скал и ждал он помощь, любую помощь от людей. И если не успеют они ему уже помочь, то хотя бы другим, тем, кто над глыбами соленой воды и толщей льда со слабой надеждой верит в свое спасение. По дороге неожиданно сломалась лыжа и несколько дней до прихода метели отчетливо просматривался на рыхлом снегу одинокий след от его унтов. В дороге питался сырым мясом подстреленной птицы и шоколадом, разделенным предварительно на равные дольки, оставшемуся от пайка. Закрывая от изнеможения глаза, он передвигал свои отяжелевшие ноги с каждым разом намечая определенную точку, после которой думал, что больше уже никуда не пойдет, но дойдя до нее, до этого самого места, постояв немного, продолжал двигаться. Садиться не хотел, боялся заснуть и не проснуться. Потом снова считал пройденные шаги; десять, двадцать, сто, вот уже двести, двести пятьдесят. Теперь он открывал глаза, от белизны все расплывалось, но определялся вновь по направлению и снова шел. На ночевку раскапывал в снегу углубление и спал, спал пока инстинкт к выживанию не заставлял его двигаться дальше, не дожидаясь утра. Счет наступающим дням и приходящим сумеркам матрос терял. Время от времени перебирал в памяти то, что с ним было и, радуясь новой прожитой минуте в своей жизни, невольно от холода приходил в себя и уже не с безразличием думал о том, что умрет. Но время это еще не настало, раз он, хоть и понемногу, мог переставлять свои окаменевшие ноги. Через несколько дней позади его увязалось мохнатое черное животное, похожее на северную собаку. Всмотревшись в него воспаленными усталыми глазами, Веретяйло понял, – это росомаха. Зверь, который дожидается своей жертвы, и к моменту, когда она обессилит, совершает нападение.