– Не надо, Дуня, – вмешалась княгиня. – Этот Будрейский живёт один?

– Я не знаю.

– Ты должна забыть привычку ходить туда. Это неприлично.

Дочка сдвинула полукруглые брови и смотрела не на мать – отцу в душу:

– Папенька, последний раз. Последний. Позвольте мне…

– Господь с тобою, иди.

***

«Благодарю Тебя, Боже Всещедрый, за то что подал мне случай ещё раз увидеть дедушкин дом, землю мою родную, помянуть душу его там. Да будет на всё воля Твоя», – Евдокия перекрестилась на образ Господа Вседержителя в своей спальне, спустила на плечи платок и вышла из дома.

На деревянном мостике она остановилась, облокотясь на перила. Солнце на глазах поднималось с востока, становилось жарче. Быть может, правы родители: нужно смириться с тем, что Первино отдано чужому. Нужно проститься с ним – и забыть.

Надо, надо забыть! Да сердце не слушается.

Евдокия перешла мостик – последний раз. Последний раз поднялась на крыльцо. Дверь нараспашку, слуги не встречали. «Теперь дедушкин дом открыт для всех…» Она переступила порог.

В передней – тишина.

В гостиной – ни души. Мебель стояла по-прежнему: слева клавикорд в углу, справа – жёлтый пуховый диван, два кресла и маленький столик. За ними – дверь в дедушкину спальню. Напротив – меж двух окон с жёлтыми портьерами, – буфетный шкаф с напитками в хрустальных графинах. Из-под тюлевой шторки солнечный свет ниспадал на секретер из тополя; тень чернильницы и пера рисовалась на листе бумаги с четверостишием. Ровный почерк с завитками больших букв. Руки сами потянулись…

Мы ожидаем судный день,

Как проблеск солнечного света,

Когда, теплом души согрета,

Свободы пробудится тень…

«Свободы… пробудится… тень», – проговорили губы Евдокии. Лишь тень… Или это черновик?..

За спиной кто-то стоял.

– Это… ваши?..

– Вам нравится? – поинтересовался голос графа Будрейского.

– Должно быть, поэтому в вашем доме все слуги исчезли, и… Простите, – Евдокия глянула из-за плеча, вернула бумагу на секретер. И повернулась. – Я пришла, чтобы передать вам приглашение на ужин. Папенька ждёт вас сегодня вечером.

– Благодарю вас. Я приеду.

Уйти скорее – чтобы не видеть это чужое лицо в родном доме! Евдокия обошла его, как по магическому кругу, – не дай, Боже, задеть плечом.

– Постойте! – окликнул граф Будрейский. – Портрет вашего дедушки… Честно сказать, гостиная и правда опустела бы без него.

В золотой рамке на стене за пуховым диваном – дедушка в зелёном кафтане, в красном камзоле, с чёрным галстуком, со звёздами и крестами – глазами цвета Андреевской ленты так и говорил: «Вай-вай-вай! Ласточки мои!»

– Мы ждём вас в семь часов, – бросила Евдокия графу, избегая глядеть на него.

***

Она почему-то оделась раньше всех и была готова выйти в гостиную уже в шесть. Но оставалась в своей комнате, пересаживалась со стула на стул – то к туалетному столику, то к окну с видом на каменные ворота. «Вдруг покажусь, да скажет кто, будто я более всех жду Будрейского». Посмотрела на золотые браслеты. И сняла один – «лишний».

Не договариваясь, сёстры обе оказались в белых платьях с декольте лодочкой и кружевом по подолу в три ряда; и обе с одинаковыми причёсками – косами, завёрнутыми кольцом вокруг затылка. «Мы похожи больше, нежели думают папенька с маменькой», – улыбнулась Ольга. Браслеты же она оставила на обеих руках.

– Сестрицы принарядились, – Владимир открыл крышку графина и вдохнул аромат рябиновой наливки. – Уж не надеетесь ли вы покорить сердце графа Будрейского?

– Как ты можешь, Володя! – воскликнула Евдокия.

Под чёрный фрак он надел один велюровый чёрный жилет с золотыми пуговицами: в трёх жилетах было жарко, да и невелика честь Будрейскому – рядиться для него по английской моде.

– Боюсь, не вышло бы, как, помните, полтора года тому назад с моим другом поручиком Алексеевцовым. Не успел приехать к нам в гости, как уже влюбился в Ольгу, да потом целый месяц донимал меня расспросами о ней.

– Ну, так я в том была не виновата, – Ольга хихикнула. – Целый месяц страдал несчастный…

– Оля! – воскликнула Евдокия. – Не вздумай кокетничать с Будрейским!

– Кокетничать?!

– Этот граф завладел имением нашего дедушки! Мы не можем с ним приятельствовать!

В гостиной появились родители. Княгиня – в синем бархатном платье, с высокой причёской, украшенной пером.

– Какой же он, этот граф? – Фёдор Николаевич накручивал пальцами золотую запонку на левом рукаве.

Владимир ухмыльнулся:

– В Петербурге поговаривают, будто он странный.

– Что же говорят? – Евдокия поглядывала на настенные часы. Минутная стрелка тикала к римской цифре XI.

– Однажды некто застал его в квартире за обедом в обществе слуг, – Владимир прыснул со смеху. И прикусил ус – Алёна открыла дверь:

– Граф Будрейский принять просят.

Он появился – в сером фраке с присборенными на плечах рукавами, в белом галстуке гофре. От высокого пояса в карман белых панталон спускалась золотая цепочка часов. За ним вошёл Степан Никитич.

Будрейский обвёл медленным взглядом гостиную. Серые глаза, блестящие, будто раздражённые ветром, прищурились на Ольгу. На вазу с сиренью. Остановились на Евдокии – и узкие скулы шевельнулись вместе с уголками губ. Дойдя до Владимира, граф поклонился знакомому лицу.

– Рад принимать вас в моём доме, – сказал Фёдор Николаевич, поглядывая на бородатого Посейдона за его плечом.

– Позвольте, мой камердинер останется при мне.

Княгиня тронула мужа за плечо:

– Фёдор Николаевич, пусть молодёжь познакомится. А мы с вами осведомимся об ужине.

Родители вышли в соседнюю комнату, где стоял маленький стол с белой скатертью и колпачками салфеток на тарелках. Закрыли двери.

– Я не сяду за стол со слугой! – зашептала Мария Аркадьевна.

Посовещались.

Фёдор Николаевич приоткрыл дверь в гостиную – подозвал Ольгу.

– Испробуйте нашу наливку, – Владимир подвёл Будрейского к столику с графинами. Камердинер следовал за графом, как хвост за кометой Галлея.

Тонкая струйка потекла из узкого горлышка в один, второй бокал. И третий… Для кого? Для слуги! Из рук самого князя Владимира Превернинского! Гусарские усики скривились – пошалим-ка над папенькиными нервами. Да Степан-то Никитич «поперёд батьки» наливкой баловаться не стал. Понюхал только, как лис. Хорошо, Фёдор Николаевич с княгиней за дверью не увидели.

Вернулась Ольга. Подошла к Будрейскому:

– Excusez-moi, monsieur le comte. Vos serviteurs déjeunent-ils toujours à la même table que vous?4

– Oui, mademoiselle5.

– Dans notre maison, des usages sont différents. Si vous permettez, notre camériste va accompagner votre valet de chambre à la cuisine.6

Кажется, камердинер не понимал по-французски. У этого графа могло быть всё, что угодно.

Стол накрыли не в большой столовой, а в соседней с гостиной угловой комнате – малой обеденной. Граф Будрейский сидел в торце против Фёдора Николаевича, как почётный гость. По обе руки от него – Евдокия и Ольга. Папенька казался исполином. Смотрел так, словно его изваяли из римского бетона – с тремя бороздками меж сдвинутых бровей, с неулыбчивым ртом. Пепелил изящного графа вежливыми вопросами:

– Скажите, Арсений Дмитриевич, как вы находите наше Первино?

– Ваше Первино, – поправила княгиня.

– Благоприятное место, – ответил Будрейский. – Тихое. С поэтичными пейзажами.

– Вы оценили его довольно дорого, – заметил Фёдор Николаевич. – И не пытались торговаться?

– Я не хочу копить деньги. Я хочу писать стихи.

– А о чём вы пишете? – поинтересовалась Ольга.