Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Великопольские землевладельцы, обиженные тем, что их желаниями пренебрегали в столице земли своей, не так многочисленно, не так охотно приняли короля, как он надеялся.

В других местах он также гостил как можно короче, мало кому показывая более любезное лицо, отделываясь от людей с неприязнью и равнодушием.

Таким образом, королевский визит оставил после себя зародыш взаимной обиды и можно было предвидеть, что между монархом и Великопольшей последует ещё больший раскол.

Пжедислав из Голухова, который надеялся на лучшее, осмелился сказать королю то, что все думали, и хотел его склонить, чтобы показал себя более милостивым к Великопольше, – но Людвик пожал плечами и почти его не слушал.

Окружение из венгров, которым всего всегда было слишком мало, ещё кричали на Пжедислава и великополян и насмехались над государством.

Дерслав, наслушавшись и насмотревшись всего этого, через несколько дней забрал с собой Ласоту и направился домой в Большую Деревню.

V

В Большой Деревне Дерслава, окружённой вокруг лесами и расположенной у рыбного озера, царил счастливый покой, которым она обязана была тому, что само положение её защищало. Зачастившие сюда издалека силезцы уходили от неё; и даже во время конфликтов и наездов, которые участились в Великопольше, Большая Деревня была в безопасности. Не лишь бы с какой кучкой захватчики отважились бы напасть на неё. Потому что село было людное, население храброе и такого духа, что на оборону его звать было не нужно. Два или три присёлка, Волька Золотая, Волька Набрежная и Колесницы так были по кругу рассеяны, что упаси Боже нападения, стояли на страже, объехать их никто не мог, а люди знакомыми тропинками сразу могли дать знать и ударить в набат.

В крайнем случае старая обширная крепость, обнесённая валом, могла защититься и содержать в себе немало человек.

В крепости стоял и костёльчик под её защитой, и сараев было много, в которых могли спрятаться крестьяне с имуществом.

Дерслав жил в старом доме, исправленном и перестроенном, который выглядел очень странно, как иногда грибы на дереве, когда растут стиснутые в кучку. Крыш, чердаков, сеней, разных прихожих, башенок, неровных стен пониже и повыше, маленьких и больших окон, торчащих труб было там не счесть. В некоторые комнаты люди попадали по приставной лестнице, как влезали в другие, трудно было угадать. С одной стороны примыкала старая, уже рассохшаяся и сверкающая щелями деревянная башня, которая, по-видимому, была воздвигнута для какой-то войны и опасности, а теперь бабы в ней вешали мокрые тряпки, когда на дворе была слякоть.

Таких удобств, каких требовали те времена, там было достаточно. Был и порядок в доме, но для глаз никто старой комнаты украшать не думал.

Почерневший от дождей, прокопченный от дыма, кое-где погрузившийся в землю, с покосившимися и подпёртыми стенами, он, может, уже должен был уступить новому более презентабельному дому, если бы Дерслав, который взял его таким после отца, и очень был к нему привязан, не защищал и не сохранял. Сын его, Веруш, силой хотел ставить новую усадьбу, Дерслав упёрся и стоял на том, что, пока он жив, и дом будет стоять, не даст прикоснуться к нему пальцем. Веруш, который хозяйничал для отца и заменял его, должен был примириться со своей долей.

Как этот дом, так и имущество Дерслава не бросалось в глаза. Везде был достаток, который никого завистливым не мог делать. В комнатах и каморках полно было всего, но об этом мало кто знал.

Дерславова жена, Ягна, которая тоже была из рода Наленчей, женщина спокойная, как тень ходила за мужем, который был к ней привязан, был ей послушен, но свой авторитет порой давал почувствовать, утверждая, что женщинам не следовало давать распоряжаться в доме.

Кроме сына Веруша, у Дерслава была дочка, которую звали Петрушей; девушка была похожа на мать, была тихая, мягкая и скромная. Может, оттого, что ни она своей красотой не могла похвалиться, ни отец – достатком, руки двадцатилетней Петруши никто не просил, и она сидела дома.

Знала о ней молодёжь, но молодым блеск и огласка милее всего; а Петруша не славилась ничем, только тем, что была правой рукой матери, а отцу самым милым ребёнком.

Дерслав и Ягна совсем не теропились выпровадить дочку из дома. Веруш, оттого, что не был женат, сестру дома с радостью видел.

Когда старый Наленч забирал с собой Ласоту в Большую Деревню, быть может, ему на ум пришло то, что приведёт дочке мужа; может, не очень хотел выдать её небогатому и привыкшему к лучшей жизни при дворе родственнику, – но нуждался в нём, не знал, где поселить, и, несмотря на страх, вёз с собой.

Только по дороге в разговоре старик сказал, что присмотрел уже для дочки человека, чтобы Ласота особенно к ней не приближался.

И хотя этого не было, отец ложью отпускал себе грехи ради безопасности своего ребёнка. Потому что двор Казимира, как и пан его, славился своевольными привычками. Но Ласота юношеские шалости оставил уже позади и о женщинах думал мало, а теперь должен был думать о себе, потому что не знал ещё, что предпримет.

Прибыв в Большую Деревню, старик сразу занялся размещением Ласоты. Дали ему отдельную комнату, которая имела вход с тыла, собственные сени и каморку, конюшни для лошадей, помещение для слуг, – и Веруш, который похож был на отца, принял его как брата.

Он рад был этому товарищу, который мог ему рассказать о дворе и о странах, какие посетил с Казимиром, или в которые он его посылал с другими.

Привыкшему к жизни в Вавеле, где всегда бывало шумно и кучно, откуда только три шага было до оживлённого города, Ласота Большую Деревню находил пустой и глухой, но приятно ему было отдохнуть и вспомнить молодые годы, проведённые в деревне.

Дерслав же то и дело ему повторял, что его не будет там век держать в заключении, и что будут дела.

Кроме старого хозяина, его сына, жены, дочки и пробоща, который жил в городишке и был постоянным гостем, мало кого там видели. Всё-таки прилетали разные новости из света, с Познани и Гнезна. В Большую Деревню наведывались землевладельцы, бывали ксендзы у пробоща, кметы из деревни и соседних лесов также иногда приносили слухи.

Вскоре Ласота заметил, какое расположение было в стране, потому что всё, что сюда приходило, что повторяли, свидетельствовало о враждебности к малополянам и королю. Только такие вести повторяли охотно, которые им угождали.

Здесь вскоре узнали, что Пжедислав из Голухова, который был губернатором, уже терял авторитет и на его место обещали посадить краковянина, что сильно возбудило умы.

– Пусть попробуют нам сюда прислать иноземца, – говорил Дерслав, – и увидят, долго ли он у нас продержится! Мы выкурим его… хоть бы был самым лучшим, потому что в своей земле чужим людям править не дадим. Великополян достаточно, и из них мы должны выбрать человека.

На другой день пришла новость, что король Людвик, забрав с собой корону, уехал в Буду, а свою старую мать оставил в Кракове. Как та правила, не говорили. Смеялись и пожимали плечами…

Каждый легко догадывался, что должно было наступить не её правление, а её милых любимцев.

Несколько раз старик выезжал за информацией то в Познань, то в Гнезно, то к соседям, которые жили у трактов. Одного вечера появился гость.

Был это клирик, мужчина средних лет, в котором с первого взгляда был виден потомок рыцарского рода, потому что плечи и грудь были скорее созданы для доспехов, чем для сутаны.

Родственник пана Дерслава, потому что принадлежал к роду Наленчей, Ян из Чарнкова, занимал уже достаточно высокую должность, потому что был подканцлером. Он известен был также учёностью, правотой и безукоризненной жизнью, но горячей крови, порывистый, невоздержанного языка, он больше имел неприятелей, чем друзей.

Когда Дерслав увидел, что он выходит из саней, очень удивился, потому что знал, что на пустые путешествия у него не было времени, не любил отдаляться от Кракова, а из-за должности также не мог.

11
{"b":"771158","o":1}