Это был последний абонент. Хватит звонков на сегодня… и навсегда. Выключаю телефон, прячу его обратно в тайничок.

Из списка ежедневных дел уже совсем ничего не осталось. Всё, что я могла дать человечеству, я отдала. Теперь я отдам ему свой труп. Наряженный в синее платье.

Сначала думала, буду голая, чего уже стыдиться. Обнаженная дама в кровавой воде – чем не картина. Но потом передумала, вдруг чего-то я не предусмотрела с этой водой и моим телом, что могло бы испортить такой живописный, меланхоличный образ. Буду в платье, оно хорошее.

Вновь становлюсь у зеркала.

Бам! – на улице гремит фейерверк, и разноцветные огни озаряют мои окна. Празднуют, суки, мою смерть.

Ба-ах!

Нет, ну это совершенно никуда не годится – превращать такой мрачный день в праздник. На фоне этого салюта я не смогу нормально сдохнуть.

Нужно успокоиться. Всё равно у них скоро кончатся патроны, алкоголь, и они разойдутся по домам.

Беру расческу.

Может, действительно, закинуть челку назад? Как у той клубной чиксы?

Зачесываю и закалываю.

Продолжаю разглядывать отражение. Вроде и правда похоже получилось.

А почему нет?

Я достаю косметичку. Губная помада, тени и тушь почти не тронуты. Словно приобретены вчера, а не сотню лет назад.

Я начинаю делать себе лицо.

Киношники знают: чудесное перевоплощение дурнушки в красавицу достигается лишь снятием с нее очков и распусканием волос. Вранье, конечно. Мне придется прям хорошенько себя помазать.

Накладываю тени на глаза. Черные. Всё обильнее и обильнее. Главное, не довести до клоунского вида, как у панды. Зато теперь хорошо скрыты мои мешки под глазами. Из которых я обычно и черпаю энергию каждый день делать хоть что-то.

Теперь губы.

Мне интересно. И кажется, выходит вполне себе недурно.

Я буду мертвая царевна.

Итак, последний штрих. Сегодня всё в моей жизни последнее.

Я смахиваю на какую-нибудь рок-звезду. И умру, как у них принято, молодой. Только не от передоза.

Шум на улице не проходит, но это не самое страшное. Хуже – что шум не проходит в моей голове.

Часть меня спокойна. Словно уже убивала себя неоднократно. А другая – покрыта шевелящимися мурашками. Которых я совсем не ждала. Думала, буду поувереннее. Но видимо, что-то внутри, какой-нибудь инстинкт самосохранения, дает о себе знать.

Пусть. Это несерьезная помеха. Я утоплю всех этих ползающих по мне муравьев, и они захлебнутся в алом озере забвения.

Я смотрю на себя.

Мое имя Красота.

Даже жаль такое убивать.

Странное чувство. И дергает, и надо. Потому что уже решилась, потому что уже сто раз всё обдумала, потому что… да еще тысяча всяких «потому что».

Ба-ах!

От этого непрекращающегося грохота постоянно пищат сигналки машин. Этот нестерпимый галдеж и трескотня могут заставить нормального человека задуматься о самоубийстве. Ну а ненормального – они заставляют ждать с этим.

Ба-ах! Ба-ах! Ба-ах!

Может, не сейчас?

Может, утром? Большинство самоубийц делают свое последнее дело утром. Это статистика.

Вдруг есть какое-то обстоятельство, о котором я не знаю? Может, утром легче? А может, это просто статистика, не основанная на каких-либо закономерностях, и никакой формулы здесь нет.

Хотя, говорят, нет большей лжи, чем статистика. Нет, не так, там фраза эффектнее звучала, не помню, кто сказал. Вечно эти цитаты приписывают то одному, то другому, а истинного автора уже и не помнит никто.

Но все-таки, может, и вправду утром? Перед рассветом? В самую-самую тишь.

А сейчас… сейчас…

Ба-ах!

Сейчас мы пойдем в «Бездну».

Что это?

В голове появляются неожиданные мысли. Словно спасительные подсказки шептунов-одноклассников, когда тебя, неготовую, спрашивает учитель.

В «Бездну»? Неужели мне этого хочется?

Хочется.

Хочется, чтобы меня увидели такой, какая я сейчас в отражении, а не только полуневидимой замарашкой.

Да и просто хочется чего-то. Чего-то напоследок. Чего-то унести с собой и чего-то оставить после. Чего-то необычного.

Синее платье. Оно мне идет.

Празднующая что-то толпа продолжает весело галдеть, не обращая внимания на мое появление на улице. И в этом для меня нет ничего необычного.

В общем-то, здесь и приземлившегося парашютиста не заметили бы, такое тут вселенское шествие, словно бразильский карнавал. Нашли же подлюги время и место свои гулянки устраивать – прямо в час икс под окнами самоубийцы.

Надеюсь, хоть к моему возвращению здесь наступит тишина. А иначе, видимо, придется мне вызвать ментов, чтоб эту алкашню отсюда прогнали. И тогда я попаду в полицейские хроники два раза за сутки. Они там, сыщики эти, наверное, потом причинно-следственные связи выстраивать будут между этими событиями. Кто-то, может, еще и диссертацию на этом защитит, и мой случай впишут в категорию, в которой людей до отчаянного шага довел шум за окном. Вот так и делают статистику.

Подняв взор к небу, я снова разглядываю приземляющиеся снежинки.

Беру такси. Устраиваюсь на заднем сиденье.

– Клуб «Бездна».

Водитель кивает и увозит меня от шумных гуляк. Выглядит он, правда, жутковато. Небритый такой и в шапке по глаза.

– Так вы это?.. – бурчит он с ненатуральной усмешкой, поворачивая ко мне голову. И этим нарушает первое правило вежливого таксиста – не разговаривать.

Нет, я совершенно определенно не «это», о чем бы он ни спрашивал. Я молчу – предложение ведь не закончено, как я понимаю.

– Вы это, золотая молодежь, что ли?

Теперь предложение закончено, но я всё равно молчу. Я боюсь.

Неприятный он, носом шмыгает постоянно, ручищи огромные, как у лодочника какого-нибудь.

Снова оборачивается, пытаясь наладить визуальный контакт.

Киношники знают: персонажи могут сколь угодно долго разговаривать за рулем, не глядя на дорогу. Это, конечно, неправдоподобно. А когда правдоподобно – так и заканчивается такая поездка в фильме хреново. Смотри вперед, сука. Не для того я целый час красилась, чтоб быть раздавленной в твоей колымаге.

– Там, в этом месте, куда вы едете, золотая молодежь просто всё время гуляет, – говорит он, смирившись с моим молчанием.

Видимо, он как раз из тех неумолкающих таксистов, успевающих за десять минут рассказать историю знакомства с женой и причину развода.

– Гуляют все, пьют и гуляют, а говорят, у людей денег нет. Богачи все, даже вон снег расчищать некому.

Нет, это пока еще не лодочник-переправщик, этот водитель может разве что в лес вывезти и там изнасиловать, периодически слышу про такое в новостях. Вот такой участи я себе точно не желаю, уж лучше смерть – ну с этим понятно.

Я нащупываю в кармане мой амулет против гопников и сжимаю его крепче. Боюсь я всяких таких опасного вида мужичков. Поэтому давно ношу с собой небольшое шило. Какое было на работе, то теперь с собой и ношу.

Хотя надо было, конечно, серьезней к этому относиться, перцовый баллончик купить, например. Просто руки не доходили, и голова была занята мыслями, как навредить себе, а не другим.

– Всю ночь идти будет. А снег ведь, он еще себя не показал-то толком. То разве снег был, то так, стружка одна пока сыпалась. А все ждут, что весна вот-вот начнется. А нет, снег еще жару даст, он еще… уважать себя заставит, как у Пушкина, читали?

В этом моменте мне всегда хотелось включить эрудитку и поумничать, что, по одной из версий, фраза из «Онегина» «уважать себя заставил» означает «умер», а не «требовал почтения», но мне не хватало смелости. Это вот как раз я уважать себя заставлю. Лучше выдумать не смогла.

Но я не поправляю водителя, я только крепче сжимаю шило.

Не знаю даже, смогу ли я его применить, если вдруг что. Воткнуть в руку или ногу. Или напугать хотя бы. А может, мне его даже вынуть из кармана не удастся.

Хотя, видимо, всё это излишняя тревога, таксист, кажется, наконец замолк и только разглядывает дорогу под противные скрипы дворников.