Когда я покупала лезвия, мне казалось, продавщица обо всем догадалась. Догадалась, что я задумала, и прямо сейчас уже нажимает под столом тревожную кнопку, которая вызовет санитаров из психушки, и они вот-вот войдут в магазин, скрутят меня и бросят в комнату с поролоновыми стенами, где я проведу десятки лет, пока не сдохну естественной смертью.

Да и вообще мне казалось, что на меня все смотрят, с тех пор как я замыслила самоубийство. Конечно же, это не так. Мир, как всегда, меня просто не замечал. И купи я хоть одновременно веревку, мыло и табурет, продавщица и глаза не подняла бы, а просто спросила бы: «Пакет нужен?».

За окном слышен какой-то шум. Громкая музыка, крики, смех. У кого-то жизнь прекрасна. Что ж, так тоже бывает.

Все продолжают жить, несмотря на то, что скоро я умру. И продолжат.

Я смотрю на мое отражение в зеркале.

Разглядываю лицо, плечи, грудь, живот. В общем-то я ничего. Тройка с натяжкой.

А с детства мне хотелось быть пятеркой с плюсом. А потом появилась Кукольная Тварь, и, кроме нее, пятерок в классе больше не стало. А меня с ее легкой руки заклеймили в уродины.

Да что может быть хуже для девушки, когда ей говорят, что она некрасивая.

Красота не важна – так говорят, причем и красивые – потому что сами красивые и сия чаша их обошла стороной, и некрасивые – потому что сами некрасивые и так лучше для самоуспокоения. Так говорят, потому что так модно говорить. Это придает тебе черты великодушия и мудрости. Но я ведь вижу, как это важно, как все стремятся быть привлекательными. Потому что внешность оценивается сразу, а внутреннюю красоту еще нужно доказывать, если, конечно, есть что доказывать. Красота – это свечение, которым наделены как ангелы, так и демоны.

На всех моих фотографиях есть одна особенность – я на них кривляюсь. Делаю нарочито смешное лицо, будто у меня хорошее настроение: высовываю язык, округляю глаза, морщу нос. Так я оправдывала свою некрасивость. Потому что знала, что красиво на фото я всё равно не получусь, а гримасничая – завуалирую свое несовершенство.

Я никогда не ловила на себе вожделеющие взгляды мужчин, они, как правило, не смотрят на меня больше одного раза. Может, иногда и взглянут еще разок при полном безрыбье, но это всё.

И я терпеть не могу, когда в моем присутствии какой-то девушке делают комплимент о ее красоте. Пусть других хвалят за что угодно, только не за красоту.

Да, я с детства завидовала таким красавицам, как Кукольная Тварь. Упрекала мир в несправедливости. Почему такие дряни, как она, вообще получают этот дар? Ведь они не заслуживают его, просто не заслуживают. И моя злость порождала гневные пожелания, чтоб эта красота еще сыграла с ней злую шутку. Не знаю даже какую. Например, она приглянулась бы гангстерам, они б ее похитили, мучили б ее долго. И потом, естественно, убили.

И тогда, после ее смерти, вспоминая ее, все с сожалением причитали бы: «Какая была красивая девушка». Да потому что, сука, о ней и вспомнить больше нечего было бы. Только я могла бы разбавить этот траурный панегирик о ее смазливости двухчасовой речью о том, какой она была мразью, и проклятиями гореть в аду. И чтоб она там горела красиво.

Но справедливости в этом мире нет. Как и смысла в нем пребывать.

Я зачем-то глажу себя по животу. Нервничаю и, видимо, инстинктивно успокаиваю себя так. Пора упаковывать всё это.

Я вползаю в синее платье.

Оно с карманами – как я люблю. Жаль, что в них нельзя утащить с собой что-нибудь на тот свет. Я бы взяла с собой плеер. А то ведь неизвестно, есть ли там музыка.

Шум за окном не утихает. Они там, что ли, свадьбу играют? Веселый свист и орево. Хорошо им, этим людям, другим людям.

Кстати, о других людях.

Сегодня я сделаю в последний раз еще кое-что. Мое маленькое хобби. Я придумала его сама. Оно меня успокаивало. Будто придавало смысл моему существованию. Но всё же надо признать, что весь этот смысл я тоже придумала. Признаю. Признаю и поэтому сегодня умру.

И поэтому сегодня – в последний раз.

Я достаю из обувного шкафчика в прихожей маленькую коробку, а оттуда – мобильный телефон. Который я купила у рыночных торгашей вместе с симкой – чтоб меня не вычислили. И включаю его.

Список с телефонными номерами, которые я сама набросала по простой числовой последовательности, лежит рядом. Моей рукой в нем зачеркнуто больше двухсот абонентов. Это уже отработанные.

Сначала я звонила всем знакомым, говоря с ними в трубку сквозь платок, чтобы они не узнали голос, который я еще и делала грубее. Это были и крысы с работы, и Свинья, и директор наш, Георгич, и одноклассники, и Кукольная Тварь, и однокурсники из универа, и соседи из моего дома, чьи номера удалось узнать. Это было интересно.

А потом я пошла по незнакомым людям. Просто набирала номера наугад.

И каждый, чей номер теперь зачеркнут в моем списке, услышал от меня ответ на главный для него вопрос.

Я набираю новый номер.

– Алле? – женский голос.

– Да, – спокойно говорю я.

– Что «да»?

Они почти всегда так реагируют.

– «Да» – это ответ на твой вопрос.

– Кто это? Какой еще вопрос?

– Тот, который ты задаешь себе каждый день.

Молчание. И это значит – я вешаю трубку.

Зачеркиваю этот номер. Набираю следующий.

Зачем я это делаю? Я открыла это как аутопсихотерапию.

Гораздо дешевле, чем сеанс у психолога – человека, которого не пойми какая личная трагедия заставила добровольно пойти в слушатели чужих драм и строить из себя божьего наместника, разве что грехи не прощать. Поэтому я не рассматривала для себя такие похождения в гости к душецелителям. И даже если бы я пришла к психологу и улеглась на его кушетке, то, рассказав ему о своем намерении убить себя, вероятно, услышала бы просьбу оплатить весь годовой курс лечения вперед.

– Слушаю, – мужской голос.

– Да.

– Что «да»?

– «Да» – это ответ на твой вопрос.

– Какой вопрос?

– Который ты задаешь себе каждый день.

– Че? Че за хрень? Кто это?

– Тот, кто слышит твои молитвы.

И вешаю трубку.

Возможно, всё это началось с того, что мне хотелось просто поговорить. Даже ведь не обо мне, не о моих намерениях, это всё равно никому не интересно. Всем интересно только одно – они сами. И поэтому я решила отвечать на вопросы, которые волнуют их. У каждого из них свой вопрос, они им известны: у кого-то он ежесекундно перед глазами, а у кого-то – спрятан глубоко внутри. Но когда тебе даст четкий ответ тот, кто слышит твои молитвы, ты найдешь в себе тот самый вопрос. Думаю, как-то так.

– Алло?

– Да.

– Что? Что «да»?

– «Да» – это ответ на твой вопрос.

– Какой вопрос? Я ничего не спрашивал, ничего не заказывал, до свидания.

И вешает трубку первым.

Это неважно. Человек получил ответ. А как он им распорядится – его дело.

Хотя, конечно, до этих звонков бога я хотела поговорить о себе.

Я искала контакта, хоть с кем-нибудь. Ходила на почту, стояла в очередях, бродила по рынкам.

Я даже посещала врачей с мнимыми жалобами то на боль в голове, то на резь в животе. Я думала, врачи-то, они ведь не обычные люди. Они выше нас. Они спасают людей от болезней и смерти. Они увидят проблему, даже если им в нее не тыкать пальцем. Они всё знают, они помогут, они защитят.

Но оказалось не так. Оказалось, всё просто как ноль плюс ноль. Никто никого не слушает, никто никого не слышит. Всем плевать. Всем плевать на всех.

– Алло?

– Да.

Этот слепой и безжалостный мир не укладывается в моем сознании, он не может в нем органично существовать, он не дает ему покоя, мучает его.

– Алло?

– Да.

И если я не могу заставить мир прекратить отравлять меня, я могу лишь прекратить свое сознание.

– Алло?

– Да.

Прекращение сознания и есть цель самоубийства.

– «Да» – это ответ на вопрос, который ты задаешь себе каждый день. Ответ того, кто слышит твои молитвы.