Он, как и его брат, Павел Петрович, родился в семье боевого генерала 1812 года, грубого, но не злого человека. До четырнадцати лет воспитывался дома, в детстве получил прозвище трусишки. Он, как и брат, должен был поступить в военную службу, но сломал ногу. Отец «пустил его по штатской», «поместил в университет», из которого он «вышел кандидатом[1]» в 1835 году.

После смерти родителей он женился на дочери чиновника, бывшего хозяина его квартиры, «покинул» службу, переехал в деревню, где вскоре родился Аркадий. В 1847 году скончалась его жена Маша, «он едва вынес этот удар», хотел поехать за границу, но «тут настал 1848 год». Ему поневоле пришлось заняться хозяйственными преобразованиями. В 1855 году он отвёз сына в университет и прожил с ним в Петербурге три зимы, «стараясь заводить знакомства с молодыми товарищами Аркадия».

В мае 1859 года «мы видим его… уже совсем седого, пухленького и немного сгорбленного». В ожидании сына он вспомнил жену: «Не дождалась!». А увидев тарантас, «побежал» встречать Аркадия.

Вторая глава. Увидев сына, он «словно потерялся немного, словно робел». Аркадий познакомил его со своим «добрым приятелем, Базаровым».

Николай Петрович увидел «человека высокого роста, в длинном балахоне с кистями» и «крепко стиснул его обнажённую, красную руку, которую тот не сразу ему подал». На вопрос об имени и отчестве Базаров отвечал «ленивым, но мужественным голосом»: «Евгений Васильев». Его лицо, «длинное и худое, с широким лбом… большими зеленоватыми глазами и висячими бакенбардами песочного цвета… оживлялось спокойной улыбкою и выражало самоуверенность и ум… Его тёмно-белокурые волосы, длинные и густые, не скрывали крупных выпуклостей просторного черепа».

Николай Петрович с сыном поместились в коляске, Базаров «вскочил в тарантас», и «оба экипажа покатили».

Третья глава. В разговоре отца и сына выясняется, что Николай Петрович ждал Аркадия примерно пять часов, узнав об этом, тот «звонко поцеловал отца в щеку». Аркадий рассказал о своей дружбе с Базаровым, который занимается «естественными науками» и будет «держать экзамен на доктора». Отец поведал о своих «хлопотах» с мужиками, которые ему «не платят оброка», о наёмных работниках, у которых «настоящего старания» нет. Они проезжали по местам, «которые не могли назваться живописными». Более всего поразила Аркадия убогость крестьянской жизни: «деревеньки с низкими избёнками под тёмными, часто до половины размётанными крышами», «покривившиеся молотильные сарайчики», «зевающие воротища возле опустелых гумен» и «церкви … с наклонившимися крестами и разорёнными кладбищами».

«Сердце Аркадия понемногу сжималось»: «Нет, не богатый край этот… нельзя ему так оставаться, преобразования необходимы… но как их исполнить, как приступить?..»

А ещё Николай Петрович рассказал сыну о переменах, которые произошли в Марьине: о том, что у него живёт Фенечка. При этом он покраснел, а Аркадий, «наслаждаясь сознанием собственной развитости и свободы», успокоил отца и подумал: «В чём извиняется!»

В то время, как Аркадий наслаждался весной, которая «брала своё», а Николай Петрович цитировал строчки из «Евгения Онегина» о весне, Базаров попросил у своего приятеля спички и передал ему «сигарку», которую Аркадий «немедленно закурил», так что не курившему Николаю Петровичу пришлось «отворачивать нос». Вскоре они приехали в Марьино, «по крестьянскому наименованью, Бобылий Хутор».

Четвёртая глава. «Толпа дворовых не высыпала на крыльцо встречать господ». На замечание хозяина, что «надо теперь поужинать и отдохнуть», Базаров произнёс: «Поесть, действительно, не худо» и «опустился на диван».

В это время в комнату входит «человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый, в коричневом фраке с медными пуговицами и в розовом платочке на шее» – слуга Прокофьич, который «как бы с недоумением» берёт в руки «одежонку» Базарова и, «высоко подняв её над головой», удаляется.

В следующее мгновение в комнате появляется «человек среднего роста, одетый в тёмный английский сьют, модный низенький галстук и лаковые полусапожки, Павел Петрович Кирсанов». На вид ему сорок пять лет, «лицо его, желчное, но без морщин… словно выведенное тонким и лёгким резцом, являло следы красоты замечательной… Весь облик… изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое… исчезает после двадцатых годов». Он подал племяннику «красивую руку с длинными розовыми ногтями», трижды поцеловался с ним, «то есть… прикоснулся своими душистыми усами до его щёк» и проговорил приветствие. Базарову же руки не подал, «даже положил её обратно в карман».

После ухода Аркадия и Базарова он обратился к брату с вопросом: «Кто сей?» По всему было видно, что «приятель Аркаши» ему не понравился.

Во время ужина Базаров «ел много», Николай Петрович рассказывал о своей фермерской жизни, а Павел Петрович «похаживал» по столовой и изредка произносил какое-нибудь замечание.

После ужина Базаров заговорил о Павле Петровиче: «… чудаковат у тебя дядя… Щегольство какое в деревне… Ногти-то… хоть на выставку посылай!» и после обещания Аркадия рассказать историю дяди добавил: «Архаическое явление!» А вот отец приятеля ему понравился: «славный малый», только «стихи напрасно читает», не разбирается в хозяйстве, «но он добряк». Молодые люди скоро заснули.

Не спали в доме два человека: Павел Петрович, лицо которого было «сосредоточенно и угрюмо», и Фенечка, наблюдавшая за сном своего ребёнка.

Пятая глава. На другое утро Базаров осмотрел хозяйство Кирсановых и отправился на «болотце за лягушками». На вопрос мальчика, для чего они ему, ответил: «…я лягушку распластаю да посмотрю, что у неё там внутри делается» и объяснил, что он доктор и опыты над лягушками помогут ему лечить людей.

В это время между отцом и сыном происходит разговор о Фенечке, после которого Аркадий идёт к ней «познакомиться» и, вернувшись, пеняет Николаю Петровичу на то, что тот не сказал ему про брата: «Я бы уже вчера вечером его расцеловал, как я сейчас расцеловал его».

Павел Петрович к утреннему чаю пришёл одетым «в английском вкусе». В отсутствие Базарова он начинает свой «допрос»: «… Ну, а сам господин Базаров, собственно, что такое?» Услышав от Аркадия слово «нигилист», Павел Петрович «поднял на воздух нож с куском масла на конце лезвия и остался неподвижен».

По мнению Николая Петровича, «это слово означает человека, который… ничего не признаёт». Павел Петрович уточняет: «…который ничего не уважает». Однако Аркадий определяет «нигилиста» иначе: «… это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружён этот принцип». Начинается спор о принципах, в котором Павел Петрович доказывает, что без «принсипов» «шагу ступить, дохнуть нельзя».

Вскоре в запачканной одежде и с мешком, в котором что-то шевелилось, появился и сам «нигилист». Базаров извинился за опоздание и пошёл приводить себя в порядок.

Шестая глава. Когда он вернулся, Павел Петрович начал свой «допрос». На вопрос «Вы собственно физикой занимаетесь?» Базаров ответил утвердительно: «… вообще естественными науками». Речь зашла о «германцах» (слово Павла Петровича), которые «сильно успели по этой части». И опять Базаров согласился. Его ответы и «развязность» раздражают «аристократическую натуру» Кирсанова: «Этот лекарский сын не только не робел, он даже отвечал отрывисто и неохотно, и в звуке его голоса было что-то грубое, почти дерзкое».

В продолжение разговора о прежних «немцах» – «Шиллере, Гётте» – Павел Петрович пренебрежительно заявил: «…А теперь пошли всё какие-то химики да материалисты…». Базаров перебил его словами: «Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта».

После этого «допрос» перешёл в обсуждение взглядов Базарова на искусство:

– Вы, стало быть, искусства не признаёте?.. Значит, вы верите в одну науку?