– А как ты, Сергеевич, с ГАПом тем расстался?

– В 53-м его в Мурманск перевели. Я же, семейнообязанный, рассчитался, чтоб чаще бывать с ними.

Помолчал, закурил очередную.

– Вздремнуть в самый раз. Больше ты меня на гулялово не подбивай.

– Клянусь, не буду.

Теперь я знал про него всё. Действительно, имея вид классного мужика, отношение к жёнушке не переменил. Разве что увеличил дозу, когда выпадал случай или обнаруживался излишек денег, рублей этак в пять.

К зиме списался я с «Абагура». Не в долгих поступил заочно в Макаровку…

…Прошло четыре года. Мы увиделись случайно в поликлинике Водников. Каждый пришёл по своей причине: я на годовую комиссию, Сергеевич недомогал. По узнаваемому характеру сочувствие отверг. Поинтересовался про дела на всех фронтах. Доложил ему, что на 4-м курсе, а в личном пролёт со свистом.

– Нормальный ход, парень, – не изменяя коронной оценке, подытожил он. Помолчал и добавил золотой копеечкой надежды:

«Житьё-бытьё есть самая превратная штука. Вот на дрянных стульях тут сидим, приёма ждём. Веселья не наблюдается. А на самом деле мы в былой, лучшей по шикарности, гостинице «Европа». Здесь на втором этаже ресторан когда-то славился. Улавливаешь – всё изменчиво. Так-то, тёзка».

Пожизненный юнга Рохин умер в октябре 1987 года. Отчалил в благом неведении, что грядёт дальше. Будьте уверены, застань он перемены, блестящий перл бы выдал!

Поколение, морённое голодом, познавшее труд с детства, опеку партии, для которой росло расходным материалом, уходит. Никогда за ними не водилось приличного достатка, машин, дач с баньками. На этот набор счастьица смотрели они весёлыми глазами бражников и скоморохов.

Не повторить таких бессребреников. Не скопировать чуткую верность. Обжиг печей времени не тот.

Их патриотизм не чета тупому западному. Там отделываются поднятием флагов на личных лужайках. Наши же, по русской душе, отдали Отчизне всё. По большому счёту – жизни, ничего не потребовав взамен.

В чём-то грешные, а в главном – почти святые.

В устной хронике деяний Экспедиционного отряда покаянная история Виктора Николаевича Ильина занимает особое место. Как и почему – судить вам. Следующая навигация далась, если в одно слово, – непечатно. Надоумила нечистая партийного босса посмотреть, что такое Лайский док. Подсуетились подхалимы: «Вам приятно будет при выбранной погоде в группе товарищей туда прокатиться». Всё и сталось. Подходят к причальчику мимо торчащей на отливе рубки затопленного корабля. – Это что такое? Свитские ответствовать не смогли. У речника спросить – себя ронять. Оставили вопрос до обкома. Кого следует – на ковёр. Узнали: так себя «Святая Анна» показала. По небрежению и жестокости беспамятства людского опустилась она на дно.

Шестидесятые – самые изобильные по лапше на уши. Простаки считали годы до коммунизма. А уж как старались поддерживать пар наверху! Царщину потребовали поднять, разломать, доложить.

Начальником ЭО АСПТР тогда был капитан дальнего плавания Валентин Иванович Шошин – умнейший, начитанный мужик. Он им в резон:

«Сие невозможно. У этой брусиловской «Святой Анны» шпангоуты из морёного дуба, трёхслойные борта, стяжные анкера из забытой элитной стали. Поднять наспех не получится. Сломать и распилить дерево таких пород на глубине – мартышкин труд. Увольте от подобной чести. Будет на другое ваша воля, эпроновскими понтонами с подъёмной силой 200 тонн каждый, вернём шхуне плавучесть. Кстати, даром они ржавеют и почти рядом находятся. Давайте для истории «Анну» сохраним, тем более из вечного сотворённую».

Но у тех, кому сказал он, – ни мозгов, ни души. Иначе до руководства не допустили бы.

– Приступайте к указанному, пока не сделали оргвыводов.

Главный инженер Сидоров ветер уловил и решил свою партию сыграть. Для значительности кашлянул и бойко так:

– Всё исполнимо. Подгоним тяжёлый валметовский кран.

Грейфером на малой воде, дубася и кусая, сломаем, к чёртовой матери.

О шустром поподробнее бы. Сиживал он уже в кресле начальника отряда. Однако не сумел пережить одну хрущёвскую кампанию против разгильдяйства и приписок. Когда стали на местном уровне дела ворошить, чего только не обнаружили. Выявили и завышение по времени работ водолазов. Тут, конечно, московские составители норм виноваты. 25 часов в неделю – попробуй-ка набери. Вот старшины водолазных станций слегка и натягивали. В конторе не вмешивались, потому как «правильно» поступить – на тощенькие зарплаты людей покуситься. Да и профессия их – доходняк для здоровья.

Честнягу по понятиям Сидорова с партийной строгостью примайнали. Надо думать, с тех пор держал он камень за пазухой и мечтал о реванше…

К тому времени всем экипажем, что на воронках взрывов работал, на тот кран перешли. Удачно променяли лесникам нашего «цыгана». Он им по вертлявости здорово подходил, а серьёзный «Валмет» – нам. Плавкран стал бенефисным. Недаром в Северодвинск на монтаж лодок столько раз потом приглашали. Удивительную точность в работе выдавал. Фокус поднять коробок спичек, не коснувшись ни до чего ничем, исполнялся влёгкую. Электро-Федя явно скучал. Брился теперь до синевы, жаловался Павловичу: «Хоть вешайся, нет работы. Это надо же так сделать! Ну, финики».

Дед понимающе щурился и предлагал подключиться к вольтметру. Мы, ценители приключений, наставляли сходить в клуб на драку или познакомиться с поселковой дамочкой. А Фёдор шёл в каюту и утыкался в папки электросхем. Пояснениями пренебрегал, зная лишь то, что такой язык существует.

Мысль, не расстрельная ли мы команда? – ещё не терзала. Но браться за рычаги, кроме крановщиков, все зареклись. Половинит ли это вину? Как знать? Варварское по-варварски исполняли.

«Святая Анна», как и положено святой, держалась стоически. Три грейфера из классной стали, затупив, сломали о её слоёные борта к исходу первого месяца. Уродцем негодным пропал садист-трёхклешнёвик. Опасаясь за дизеля, потребовали силовой кабель с берега. Она, голубушка, из мрака водяного что-то пыталась сказать. Необъяснимо, но я чувствовал это. Много позже слова открылись: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят».

Встали, словно в отстой. Сидоров на катере пригнал с расспросами, как смершник: «Не давал ли Шошин каких-нибудь тайных указаний дело завалить? Нет ли других злоумышлений?»

По некультурности сам ему двинул:

– С каких хренов с утопленницей возимся, разве важнее дел нет?

Главный дёрнулся ершом на крючке, посоветовав не умничать. На подобное у меня всегда хорошая фраза припасена. В остатке послал я его… чтоб скорее на базу вернулся.

Ковши-убийцы на «Кузне» отремонтировали. Ещё два реквизировали партийные в Портофлоте. Рассказывать долго – больно. Доконали больше себя, технику, чем корабль. К концу третьего месяца истерзанный остов всё же сумели оторвать ото дна. В Никольском рукаве между Рикасихой и Лайдоком, где жгли старые зверобойные шхуны, – последнее упокоение истинно святой по мукам полярницы. Не в обиду кому-то скажу:

«Запад» в сравнении с ней – спичечный коробок против фамильного золотого портсигара. Равноценен лишь «Святой великомученик Фока», но и того не уберегли. До начала пятидесятых годов купались с него кузнечевские, соломбальские мальчишки. Весь он был уже раскурочен. Кому что приглянулось. Потом по партийному указанию дурацкого разряда настал ему полный аминь.

От сотворённого завелась у меня аллергия на все плавкраны. Зимой закончил курсы судоводителей-механиков – и на живое дело, на свою ласточку "АСПТР-5".

Валентин Иванович от обиды непонятости ушёл на другое поприще.

Главный инженер заветную планку так и не взял. Нептуновские парни были те ещё артисты. Как-то за разговорами в водолазке угостили разбавленным слегка спиртиком всегдашнего их заступника. Доза худенькому, востренькому явно не по комплекции оказалась. Подобно охвату подкильного конца, к нему пристроились по-дюжему и повели под руки домой. Большую часть пути петляли дворами. Нелишняя в секретной доставке осторожность подвела.