Пинаться больше не являлись. Теперь сил хватало только на то, чтоб пробежаться по школьному коридору.

– Ура, наши город взяли! И ещё… водокачку!

В сорок третьем такая радость выпадала часто.

Зима и выпускная весна в семилетке № 8 тащились под ощущение пустоты брюха. После мая – прощай чернильницы, езда по темам вроде: «Как жили и боролись крестьяне до революции». Пришла, наконец, желанная пора самому определяться.

Прошлогодние бомбёжки Архангельска аукнулись спросом на всяческих мастеров. В кровельщики брали пареньков отчаянного вида. Витёк этому пятибалльно соответствовал. Получил, к великой гордости, рабочую карточку на хлебную пайку. Мать и сестрёнка чувство разделили, но и переживать за него, ой как стали.

Здание АЛТИ, где располагался самый крупный госпиталь, пострадало ужасно. Поговаривали, что «юнкерсы» навела особая засланная команда немецких «фонарщиков». Ничего святого, через которое нельзя переступить, на этой войне уже не было. После налёта несчастных дважды солдатиков укладывали в грузовик – и прямо на быковское кладбище. Как ненавидели тогда врага, как хотелось мстить после этого!

Не премину слово вставить. Неким чудом людям из тех лет показать на книжных развалах обложки с фашистской техникой и теми стервятниками, – бедные были бы их продавцы.

Старательно латая крышу, ученик кровельщика посматривал с верхотуры. Далеко на Бакарице стояли под разгрузкой серые транспорта. Пересекали реку юркие «макарки» между пригородной пристанью и вокзальным причалом на левом берегу. Особо любил провожать взглядом огромный «либертос».

Если тот шёл на выход в море, срывал с головы кепку, рискованно распрямлялся и крутил над головой. Очень хотелось Витьке, чтоб навели на мостике бинокли и рассмотрели его. Поняли бы комриды, что он ничуть не боится и желает такой же смелости всем на борту.

Мечта попасть на корабли неожиданно улыбнулась к новой зиме. Объявили набор в школу юнг вспомогательного флота Беломорской флотилии. Нечего и говорить, сколько нашлось желающих! Шерстили заявления дотошно. Учительскую восьмой школы посетили товарищи «приёмщики». Опрашивали вежливо, будто классных дам по былому статусу.

– Ну а вы, Антонина Андреевна, кого из вашего выпуска порекомендуете? Комсомолистая Тоня зарделась от ответственности за слова.

– Витю Рохина и по парте дружка его Петрова. Другие совсем тихие. Знаете ли, ослабели. На переменках постаивают в коридорах у стеночек. Те же, как до войны, носятся. Живчики такие. Дисциплина воинская им только на пользу пойдёт.

– Убедили, такие и нужны.

Словно патефонная пружина, доведённая ручкой до упора, крутила жизнь пластинку дней. Сколько друзей-приятелей враз появилось. А эта умопомрачительная морская форма! Жгло желание красиво умереть за Родину. Вот только прежде обязательно зайти при парадке в школу порисоваться. Упиться девчоночьим, плохо скрытым восхищением.

Проститься с матерью и сестрёнкой, прочесть последнее письмо отца с фронта. И на корабль, в бой, на лихую, геройскую смерть. Пусть все потом рыдают, и Антонина тоже. Товарищ Сталин, читая донесение про неравную морскую схватку, спросит: «Все ли достойны наград?» Ему отчеканят: «Так точно. Все, и юнга Рохин».

Пока же учили дизеля, слесарили по штангелю, крутили ручки наводки списанного за непригодностью орудия. Параллельно шлифовалось умение пронзительно свистеть на варианты: с пальцами и сжатыми губами. Учителя по непрофильному – свои же годки. С того ли, что преподавали доходчивей, свист выходил лучше.

Ближе к выпуску пришла на батю похоронка. Долго искал Витя потаённое слёзное место. Нашёл его у края парка, где стоял когда-то до тридцатых соломбальский Морской собор. Весь запас слёз, на жизнь отпущенный, там оставил.

Вскоре проклятая война кончилась. По распределению попал на буксир. Ходили обеспечивать стрельбы, всякое разное выполняли. Само собой, курил уже по-взрослому. На берегу повырастали зелёные ларьки-засады. Сто грамм, кружка пива, рыбёшка. Фронтовиков целых и калеченых здорово притягивали. В избранной компании не грех и даже почётно очутиться. К некоторым «дотам» название прилипло. В Соломбале знаменитая «Тишина» у победителей была в авторитете. Другого послабления народу вождь не предложил.

Позвольте тут сбиться и начать от себя. А что ещё знаю, попутно выложить. Судьбе вздумалось свести нас вместе на трёх невезучих лесовозах. Уверен, спроста ничего не бывает.

«Воркута» обернулась годовым исправлением характеристики. На «Оке» прокатились по камням у Кандалакши. С пробитыми балластами вместо Англии очутились на «Кузнице». Последний «Абагур» утонул бы. Глубина не позволила. За жизнь стальную обрастал неприятностями то мельче, то крупнее. При нас в рейсе на Кубу накрылся гирокомпас. Подобно неловкому вопросу к прохожим про время, штурмана просили коллег дать точку.

Можно, конечно, валить на крёстных мамочек, на кого угодно. Правильней, считаю, кивнуть на судовые роли, где обозначились мы – с нашей-то удачливостью.

В 73 году возник новый деловой оборот: «Сдать в чартер». «Воркуту» отправили в болгарский. Даже сейчас хочется уточнить. Ладно, сдержусь.

При очередном заходе в Бургас, прибыл через Румынию от кадров докомплект. С ноля второй механик решил поставить нового моториста. Только выступил я в коридор будить, как увидел деда и того, за кем отправился. Ничуть не комплексуя, тот распёр руки в дверях каюты и рубил дерзкие фразы:

– Устал с дороги, войди в положение. Румыны в вагоне продавали чёрт-те что, а не самогон.

Юрий Александрович Будиев – запоминающийся, успешный стармех, не склонный к потачкам, понимающе кивал головой.

– Сделаю, Сергеевич, отдыхай.

Такое бы не показалось странным, знай я тогда, что это разговор постаревших юнг.

Наутро теплоход подготовили, как субмарину, к погружению, то есть задраили всё. Вырубили вентиляторы, захлопнули их шторки. Началась выгрузка. Фосфатная дрянь – сверхпроникающая штука. Серая мучнистая пыль неупустительно вползла всюду. Подпудрила тех, кто по необходимости высовывался на палубу и кто носа туда не показывал. Котельная форсунка «Монарх» с категоричностью умной техники отказалась работать. Распахнули двери в МО с двух бортов, чтоб не заглохла динамка. Липкое, удушливое наше состояние и красивый вид болгарских помидоров уравновесились антиподами.

Следующая моя вахта была с 16.00. Зная, что ожидает в «яме», собрал в комок все душевные силы. У рундука с робой будто приговор зачитали. Если мне так заранее фигово, то старому каково было?!

Сергеевич держался на корточках у входа в машину, где могли ёще раскуриваться сигареты. Черты лица его редкой правильности и мужественности лепили образ «русские не сдаются».

– Ничего парень, нормальный ход, – прохрипел он, как бы отсыпал горстку бодрения, – вахть!

К ночи грейферы заканчивали щёлкать стальными пастями. Открывались выходы на палубу, и хоть как-то сносно становилось до утра. Когда выгрузка подходила к концу, объявлялась зачистка трюмов. К нашему удивлению, за это платили левами. Немного, но и не крохи, значит, на вино.

Первым героизатором дяди Вити стал один из лишних механиков, выпущенных АМУ на перелив потребного. Обладал он редким талантом: мог озвучить любую вещь, кого вздумается будьте-нате. Хоть болт с гайкой на 65-ть.

Объявим свой День Благодарения на нашем борту, просим артиста проявиться. Тот и рад. В секунду перелицует себя во фрица-люфтваффщика, начиная верещать:

– Ахтунг, ахтунг, в воздухе Рохин!

Настоящий ответчик за Родину незамедлительно являлся из соседней каюты. Под хохот «Варна» и сливовица шли исключительно хорошо.

Снова путь до Марокко. Там мучиловки гораздо меньше. Засыпались огромной кишкой. Пока команда толкалась на базаре за отрываемым в Союзе с руками кримпленом, «Воркута» оседала по последнюю регистровую марку.

Только отваливал лоцманский бот, по «Берёзке» с нетерпением кричали:

– Дать воду на палубу!

Боцман с матросами, сатанея от напора в шлангах, смывали и гнали ненавистную фосфатчину в шпигаты.