– Будь другом, оставь меня с ней. Я уж сколько терплю. А ты и недели, поди, не проходит. Завтра отваливаем. Когда ещё в совпорт зайдём?! Хочешь, на колени перед тобой встану.

Просящий был жалок, едва не пускал слюну с губы и не капнул слезою. Первой секундой было желание размазать его харю укороткой кулака. Второй секундой Анатоля накрыла испепеляющая брезгливость ко всему и всем, даже к себе. Но сказал на автомате, как подобает воспитанным Поморской:

– Да забирай … Подавись.

И прочь от такого сучьего гостеприимства.

Назавтра «Череповец» ушёл. Анатолий изволил продолжать гневаться молча. Что-то подсказывало о неладности того, как он поступил. Надо, надо было этого потроха размазать по матросскому коридору. Вспоминал доверчивость Леночки, близость душами, которую лишь сейчас уловил до конца. Ещё мучила миражная память ощущения изящного её тела, лёгкого дыхания.

Все те обманные фантики мужской игры в кореша, враз поблекли. «Дурак, какой дурак» – твердил он про себя – «На что купился! Лишь ключевой добивающий вывод не извлёк: «Вольной волею, получается, её предал». С эдаких терзаний сошёл на берег, когда вновь у архангельской Бакарицы очутились.

После посещения залётного, самого дебошного кабака на Урицком, немного полегчало. Каждый новый день затягивал душевную ранку. Опять им грозил рейс на Мар. Словом, всё шло своим чередом. И ведь бывает же такое! Нос к носу на отчей улице столкнулся с выпросившим врасплох его счастье. Бывший кореш нисколько не походил на мастёвого парня. Напротив, заметно спал с лица и даже как-то просел в плечах.

– Опаньки! – воскликнул Анатолий, – Что так скоро до Англии сходили?

– До какой на хрен Англии! Меня в Венспилсе сдали, всего исколотого. Специально для этого Кильским каналом в Балтику шмыгнули.

– Чего-то я не просекаю, Володька, – сказал, как потребовал, крайне удивлённый.

– Да скажи спасибо, что девицу выпросил. С жёсткой венерой она оказалась. Ё…, как в рейсе заломало. Старпом вместо доктора тупо бицилин в жопу колол. А я, не переставая орал от боли, на переборки лез. И так вплоть до берега. Там-то точно название заразы определили. Вкололи какие-то ампулы термоядерные, и до дому отправили тётки понимающие. Во, как пострадал! Самотёком теперь вечный каботажник. До кучи вину за убытки пароходству, за моральный облик по обрисовке помполитской пристегнули.

Аварийный венероход вперился в Анатоля, ища выражения сочувствия, хотя б на копейку. Но вместо этого высмотрел радость, будто тот на комедь Райкина попал. Ничего не оставалось, кроме наскоро попрощаться и двинуть показывать своё сомнительное хозяйство в поликлинику.

У Анатолия моментально стёрлись все приглушённые терзания. Он почувствовал себя крайне удачливым мэном. Этаким распорядителем жизни, в которой не может быть обидных, срамных ошибок. Уж ему-то достанется по-справедливости безупречный, правильный вариант. А та Леночка, нахватавшая букетов с французским насморком от какого-то там прощелыги-геолога, всего лишь дрянь, потаскушка.

Если наперёд знать мне и Анатолю, о тайной закладке в слове: судьба. Убереглись бы, совсем другую жизнь прожили. Награды её, для сознательно держащихся прочь от берега, всегда с подвохом. Испытывать ой, как любит! Замысловатых вариантов заранее напридумывала тысячи. Без тех никак. Пресно ей, не в кайф. Записною чертовкой такую (!) отвратину порой подмешает. Затем без обиняков в архаическую лорнетку непутёвого своего рассмотрит. Дескать, уж я то ведаю, какая мамзель тебе подходит. Да ещё вопрошанием кольнёт. Никак-де брезгуешь? Или: "А чего, ты соколик, колеблешься? Ну, тогды не обессудь. Уж, как старалась приискать! Да кроме кабаков, ваш брат на берегу и носа никуда не кажет. Другой, знать, утешен будет. Вон их мильён непристроенных-то!"

Анатоль дал себя провести, предположим, по 999-ому варианту. Вероятное название: «Вначале обрадуешься… потом пожалеешь». С тем горьким прозрением достался всегдашнему одиночеству.

Меня же засыпала на мягком характере: матери перечить не решился. Пробовал потом переиграть всё заново. Куда там. Счастливый случай дважды у судьбы не катит. Не иначе, это ей заповедано Свыше. Очень даже она обязательная дамочка в вечной запарке.

К тому можно пристегнуть обидную для нашей страны подробность. Нефтегазовые «марские» месторождения достались с 90-ых годов американской компании. Естественно, в русле пьяного ельцинского жеста: «Да берите, сколько хотите». А ведь за всем этим огромные пустые траты казны. Оказавшийся напрасным, подготовительный труд для чужого вражеского дяди. Исковерканных русских жизней вообще никто не считал…

«Тьма странностей на свете. Кто тайны душ одолеет? Касательно женщин – вообще мрак сознанию». Так, примерно, высказывался мой приятель, которому стоит верить. Достаточно поживши, много испытавший. К тому же в моря когда-то ходил. Понимание жизни обнаружилось у нас полное. Даже путать временами стал: не я ли это? До того сердце знакомо задевало. Всё оставлю на ваше суждение. Сколь хватит скромного мастерства, перескажу.

«Самое заманчивое было – дождаться пухлого отпуска. Месяца на три, не меньше. Настрой души в первый день необыкновенный. Одолеешь этажи, как на взлёте. Обнимешься с заждавшимися предками. Разом у всех лица именинные. Подарочки раздам. Сувенирчики куда-нибудь приткну.

– Забыл, где штопор?

– Да как же! На прежнем месте.

Вот за столом с родными сидишь, маминым закусываешь. Кайфуешь, словом. После шестой рюмки выясняется: радость пошла гулять, не взяв тебя. Оно понятно. Нет, не перебрал. Просто горсть минут, чтоб всё прочувствовать, отпущена.

Бездельные дни потянутся. Обязательно насморк подхватишь. Грипп заломает. Обидно. В плаваниях, хоть бы хны. Из машины в Арктике высунешься – благодать!

А тут манергеймовское пальто на меху не теплее битловки. С батей уже без причин стопочки начисляем. Дальнейшая свобода ещё тускнее. Интересного – шиш. Домашняя каюта начинает раздражать без перемен. Видишь, мать зряшне исхлопоталась. Чтение запнулось на давно знакомом. Свежим, занятным книгам всякие Сусловы появляться не дают. Что ж получается? Родину закрасили в шаровый цвет?! Большинство серость бытия устраивала. Сверху спустили подсказку, как отвечать: «Лишь бы не было войны».

Недель через пять ощущаешь себя конкретным дураком. Когда дойдёшь до мысли: «лучшее оставил в морях», обратно хочется. Только с качающейся палубы даль чистая, неохватная. По заходам в порты и портишки можно географию изучать. С перерывом на рейс широту души показать в нашенском кабаке. Не только сам от зимнего отдыха доканался. Отец приболел. Ему-то простительно: войну изведал. На ней солдатики мёрзли в окопах. В траншеях, заливаемых дождями, свыкались с мокрой кирзой. Наркомовской водкой глушили память о человеческом житье.

На излюбленной генералами разведке боем сносило мозги в прямом и переносном смысле. «Жми-дави» из никчёмных противогазов весь употребили. От примерного курса молодого бойца перестали кланяться свисту пуль. Уразумели: свою не услышишь. С того началась у них война по-настоящему…

Врача участкового через регистратуру вызвал. Тот с прочими лекарствами прописал ему витаминные уколы. На следующий день пожаловала медсестра. Сосредоточенная на своём, быстро укольчик всадила. Ни на кого не поглядела толком. То ли стеснялась, то ли профессиональное. Не один и больной.

В новый приход к ней присмотрелся. Из себя ладненькая. Шатеночка. Над столом втянула содержимое ампулы в шприц. Развернулась, чтоб сделать на секунду больно.

Моё зрение раздвоилось. И было от чего! На стенке зависала репродукция известной картины. Случилось на руанском базаре не разорительно «шедевр» купить. Чем-то тронула из 18-го века милашка с полотенцем.

Ну, так вот. Обе лицами совпали. Разница в поправимом. Та – в приятной оголённости. Живая – в строгом белом халате. Разве от мечты художника претерпеть в тягость? Чего-то сморозил на сей счёт. Она глаза карие на меня вскинула. Вроде и сама удивилась. Как с клавиш аккордеона сорвалось неизбежное: Под нашей старою луной С тобой нам вышло встретиться.