— Магический фон, — скрепя сердце признала я. В конце концов, это ведь еще не разглашение и не нарушение контракта, я не обязана уточнять какие именно аспекты магического фона я изучаю!
— Интересный выбор, интересный… и что, нам стоит ждать от вас каких-нибудь революционных открытий?
Без ножа режете, Ваше Сиятельство!
Я слабо улыбнулась:
— Я пока только аспирантка, лорд Пэриш. О значимости моей работы судить не мне.
— Достойный ответ скромной девушки, — похвалил меня граф и на этом его любопытство наконец исчерпалось. — Что ж, всего доброго, госпожа Трейт. Был рад познакомиться.
— Большая честь для меня, Ваше Сиятельство, — я склонила голову, и мужчина отбыл.
Я проводила его тоскливым взглядом.
— Я рад, что тебе есть, с кем здесь поговорить, — прозвучало над ухом, и я обернулась.
Уолтер легонько чокнулся своим бокалом о мой и сделал глоток.
— Это был глава департамента контроля магии.
— Я знаю.
— Можно я поговорю с ним про фон?
— Конечно, — Энтони ухмыльнулся углом рта, — нет. Вся информация про магфон и результаты твоих исследований в течение года принадлежит мне. Идем, концерт вот-вот начнется.
Я одарила промышленника очередным укоризненным взглядом — ну как можно быть настолько равнодушным к судьбе человечества? — но приняла предложенный локоть и позволила сопроводить себя в концертный зал, где волшебный голос оперной певицы на некоторое время заставил меня позабыть обо всех сложностях и о том, что сидящий рядом мужчина мне глубоко неприятен.
— Ты что, плачешь?
— Ничего я не плачу! — возмутилась я, смаргивая предательские слезинки, пока вокруг нас с шорохом и скрипом двигались стулья — концерт закончился, божественный голос растаял под сводами зала, аплодисменты стихли, и люди пришли в движение, готовясь после духовного голода утолить телесный.
— У тебя блестят глаза.
— Это от восторга! Драматическое колоратурное сопрано… ты знал, что это крайне редкий певческий голос? А орнаментация какая! Виртуозно импровизирует. Не удивительно, что она живая легенда… неужели, ты еще где-то слышал подобное?
Я тоже поднялась, мысленно еще витая в отголосках звучавшей в ушах арии.
— А как же! Коты в марте под окном такие орнаменты выдают — любого в оперу бери без предварительных прослушиваний, — саркастично хмыкнул Уолтер, которого мой восторг как будто бы задел за живое, хоть я и в упор не могла понять — чем.
— Я начинаю склоняться к мнению, что ты и в голосах сирен нашел бы к чему придраться!
— Все зависело бы от того, как эти сирены выглядят… — но под моим гневно-возмущенным взглядом Энтони внезапно сдал назад: — Ладно, признаю, она в половину не так плоха, как другие примадонны, которых мне приходилось слушать.
— Ну с такой характеристикой от вас, господин Уолтер, — отчеканила я, — госпожа Вальди может быть уверена, что ей нет равных в ее деле.
— Ладно, уговорила, в одно из свиданий мы пойдем в оперу. И ты приобщишь мою невежественную натуру к этому тонкому искусству.
— Я на такой неблагодарный и бессмысленный труд не нанималась!
— То есть — в оперу не пойдем?
— Естественно, пойдем! Но приобщать не буду! Я буду наслаждаться, а если тебе будет от этого мучительно, то наслаждаться вдвойне!
Энтони не выдержал и хохотнул, да так громко и выразительно, что на нас обернулись сразу несколько человек. И я резко стушевалась — ну вот, теперь они подумают, что мы с этим типом приятно проводим время!
Ладно, зато это служит доказательством, что я свою часть сделки держу, а это значит — минус одно свидание! Надо только, чтобы Уолтер из вредности не отминусовал оперу…
— Голодна? — отсмеявшись поинтересовался Энтони и, не дожидаясь ответа, потянул меня к фуршетному столу.
И снова люди в круговороте — подходят, уходят, глазеют, расспрашивают.
Я закидывала в рот крохотные, но чрезвычайно вкусные тарталетки, запивала их прекрасным вином, краем уха вслушиваясь в ведущиеся рядом беседы и даже время от времени в них участвуя, и в самом деле почувствовала себя расслабленной.
Уолтер был прав. Совершенно нечего оказалось здесь бояться.
Через некоторое время, когда приглашенные утолили первый голод, музыка из ненавязчивой сделалась отчетливо танцевальной и главный врач госпиталя, поблагодарив всех присутствующих за щедрость (право, не за что!), пригласил на танец вдовствующую герцогиню Сорсмейт, одну из главных меценатов королевства.
Я медленно перевела взгляд на Энтони.
— Вы позволите, госпожа Трейт? — с удивительным почтением поинтересовался он и, подхватив мои пальцы, поднес их к губам.
Казалось бы, перчатки должны были оградить меня от лишних тактильных ощущений — но нет: мурашки по коже и дрожь по позвоночнику. Предлагаю во всем винить пронзительные ноты вейлинского вальса.
— Я не очень хорошо танцую, — сочла необходимым предупредить я, пока промышленник вел меня к центру зала.
— С хорошим партнером это не имеет значения.
Под одной ладонью — гладкая ткань смокинга, пальцы другой — сжаты в чужой руке. Энтони едва заметно дернул углом губ, сдержав усмешку. Должно быть, его повеселила моя сосредоточенная физиономия, просчитывающая про себя «раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три».
Пусть смеется! Передо мной две сверхсложные задачи: не сбиться с ритма и не споткнуться на непривычных каблуках. И почему нельзя было пригласить меня на медленный вальс?..
…все это вылетело из головы от неожиданности, когда Уолтер привлек меня к себе вплотную за талию властным уверенным жестом.
И закружил.
У меня перехватило дыхание. Мозг от неожиданности потерял контроль над ситуацией, и это оказалось даже к лучшему, потому что тело без его участия легко вспомнило, чему его учили.
И под чарующие звуки оркестра, в руках опытного танцора, на меня снизошло откровение: оказывается, танцевать я люблю почти так же, как оперу!
И что Энтони Уолтер может быть потрясающим мужчиной — когда молчит. И не выражает своим видом исключительное превосходство над окружающими. И… Словом, когда дает себе труд не быть потрясающим мерзавцем.
— Вот видите, госпожа Трейт, с умелым партнером это совсем не больно! — со смешком объявил мне объект моих раздумий, когда последние такты вальса затихли, чтобы почти сразу смениться вступлениями в новую музыкальную композицию, на этот раз лирически-плавную.
Я сдержала желание закатить глаза и сказать: “Я же говорила!” — но только потому, что я не говорила, а думала.
С новым смешком Уолтер склонился поцелуем к моей руке:
— Я добуду вам вина, Оливия! Мне кажется, оно вам очень нужно. Никуда не уходите!
О, как будто я смогу куда-то уйти!
Но это предложение смывает с господина Уолтера как минимум два греха! Нет, три!.. Нет, все же два!
А если бы он догадался прислонить меня к колонне — цены бы ему не было!
Туфли Флоры опомнились, распознали посторонние ноги и объявили захватчице бойкот.
Кармель-холл… сиял. Огни были повсюду — в люстрах, в зеркалах, в драгоценностях дам. Мне нравилось его разглядывать.
А ему, кажется, нравилось разглядывать меня.
Этот взгляд я ощутила кожей, свербением между лопаток. Подавив желание стряхнуть его, дернув спиной, как раздраженная кошка, я плавно обернулась. Мужчина стоял, прислонившись к колонне, о которой только что страстно мечтала я сама (ах, Уолтер, нет, не будет вам прощения ни трех грехов, ни даже двух!), и разглядывал меня, не стесняясь.
Шатен, за сорок — скорее даже ближе к пятидесяти, седина благородно посеребрила виски. Модные усики, элегантный костюм. Хорошо сложен. Мы, определенно, не знакомы. Из всей вереницы представленных мне людей, такого фактурного персонажа я бы точно запомнила.
Хотя бы тем, что он был чем-то неуловимо похож на Энтони — нет, не чертами и даже не сложением. Скорее, ореолом успешности и культивируемым образом “обаятельного мерзавца”. Только если у Уолтера получался скорее “обаятельный” (да, я подумала это! Надо только не признаваться Флоре), то в этом мужчине мне увиделся скорее “мерзавец”.
