– Мне не дали ничего сделать, отец! – Мехмед резко вскинул подбородок и устремил взор на отца. – Когда я предлагал идти на Константинополь, мой план отвергли, а когда я попытался реорганизовать и укрепить нашу армию, янычары подняли восстание. Они отказывались повиноваться и едва не убили меня! Такое предательство нельзя простить!

В зале послышался ропот, но Мурад поднял руку и все тут же замолчали.

– Ты неправильно поступил, испортив отношения с янычарами, – после небольшой паузы произнес султан. – Ты должен беречь дружбу с ними, так как в них заключается опора и сила нашего государства. Именно они спасли мне жизнь на поле при Варне, и это они убили злокозненного короля Владислава. Поэтому я распорядился простить зачинщиков этого мятежа и выплатить всем солдатам то, что ты им задолжал за полгода службы.

– Но отец!.. – попытался протестовать Мехмед.

– На этом все, – отрезал Мурад.

Мехмед сжал кулаки, но больше спорить не стал. С недовольным лицом он опустился на тахту.

– Теперь насчет этого царевича Константина. – Мурад погладил густую, с белыми прожилками седины бороду. – Признаться, он уже давно доставляет мне беспокойство. В нем я вижу серьезную угрозу нашему государству. Да, пусть пока этот грек не обладает достаточной силой, но он дерзок и умен. Если только он сумеет объединить под своей рукой все греческие полисы, то, несомненно, станет куда опаснее.

Мурад замолчал, задумчиво глядя в пустоту. Затем его взор скользнул в конец зала, туда, где в ожидании замер ага янычар.

– Казанджи, – окликнул султан воина. – Я слышал, твои люди мечтали о новом походе?

Янычар выпрямился как струна и с поклоном произнес:

– По вашему приказу, государь, мы пойдем хоть в огонь, хоть в воду!

– Тогда готовьтесь. Через месяц мы отправимся на новые завоевания. Мы подчиним своей воле Балканы, ворвемся на Пелопоннес и обратим в пепел Мистру – оплот греческого сопротивления. А затем я поверну свое победоносное войско на север, чтобы навсегда уничтожить предателя Искандер-бея, который спрятался от меня в своих горных крепостях. Лишь тогда на границах империи воцарится долгожданный покой.

Большинство визирей тут же принялись хвалить слова султана, а Мехмед, вскочив на ноги, воскликнул:

– Отец! Прошу, позволь мне отправиться с тобой в поход против ромеев!

Мурад взглянул на своего сына, словно только вспомнил о его присутствии, а затем тихо сказал:

– Нет, ты останешься здесь.

После этого заседание совета завершилось, однако Махмуд успел услышать последние слова султана, которые тот, прошептал на ухо своему сыну:

«Есть лишь два способа завоевать преданность подданных – любовь и страх. И если ты когда-нибудь захочешь взойти на престол, ты должен овладеть ими в совершенстве, а пока ты не готов к этой роли…»

15 октября 1446 года

Рано утром огромная армия во главе с султаном Мурадом выступила из столицы на покорение Балкан и Пелопоннеса. Десятки тысяч пеших и конных воинов прошествовали по улицам Эдирне и я с ужасом представил себе, как вся эта огромная, свирепая волна захлестывает мой родной край, оставляя после себя лишь страдания и смерть.

Как будто наяву я слышу стоны умирающих от ран мужчин, крики увлекаемых в плен женщин и плач выброшенных на улицу, детей, чья жизнь на войне не стоит и гроша. Вот какая страшная расплата ждала греков за их упорное нежелание пасть на колени перед султаном и признать его верховную власть над ними. Они уже почувствовали вкус свободы и теперь, под руководством Константина Палеолога, греки готовы дать решительный бой орде османских завоевателей и я, выводящий сейчас эти строки при свете масляной лампы, отдал бы все на свете, чтобы теперь сражаться рядом с ними. Ибо для меня нет большего счастья, чем разделить судьбу моего народа, какой бы горькой она ни была.

Вести, одна ужаснее другой приходят сейчас с севера.

Горящие города, вереницы рабов, крики женщин и плач детей – каждый день слухи обрастают новыми подробностями, принимая все более зловещие очертания.

Султан Мурад, потеряв остатки терпения, пошел на нас войной. Балканские земли уже содрогаются под ногами его бесчисленных воинов, жаждущих наживы и славы. В многочисленных боях с врагами империи их души очерствели, а сердца ожесточились, так что христианам незачем ждать пощады.

Вся эта грозная сила движется сюда – на Пелопоннес, в цветущий край, давно не знавший войны. Здесь созрел мятеж Константина Палеолога, отсюда он черпал свою силу и именно здесь должен был решиться исход этой войны.

Отдать греческие города османам, лишиться всех своих завоеваний и тем самым навсегда похоронить мечту о возрождении Ромейской державы – нет, об этом мой господин не мог даже и помыслить! Сейчас Константин Палеолог спешно собирает войска, готовясь дать отпор, и не сомневаюсь – он будет стоять насмерть. Однако его силы слишком малы, и я боюсь, что в ответ на несгибаемую стойкость наших защитников, завоеватели будут проявлять лишь еще большую жестокость.

В то время как греки готовились умирать, латинские князья отказывались от прежних клятв и переходили на сторону султана.

Афинский герцог Нерио, прежде запертый в своем имении, сумел сбежать и вскоре присоединился к войскам Мурада. Турецкий правитель благодушно принял нового союзника, но в качестве доказательства верности потребовал ключи от нескольких латинских крепостей, которые препятствовали продвижению армии магометан вглубь полуострова. Стараниями Нерио, турки быстро подчинили себе эти твердыни и вскоре их неисчислимые орды хлынули вглубь Балкан, сметая любое сопротивление на своем пути.

Армии Константина Палеолога не могли сдержать этот натиск и продолжали отступать, однако в греческих городах завоеватели встречали ожесточенное сопротивление. Немало крови пролилось на улицах Халкиды, Фив и Афин. Жители этих городов были перебиты практически поголовно, а немногих оставшихся в живых уводили в плен.

Но и перед лицом неминуемой гибели, греки продолжают бороться. Даже здесь, в безопасной Мистре собираются отряды добровольцев, которые день за днем отправляются на охваченный войной север.

Наблюдая этот искренний народный порыв, я еще раз утверждаюсь в мысли, что затеянная Константином борьба не была напрасной. Ибо те, кто приносят себя в жертву во имя свободы и справедливости не истираются из народной памяти, но становятся живыми символами для новых поколений.

Алексей разбудил меня на рассвете.

– В чем дело? – спросил я, накидывая тунику и подвязывая сапоги.

– В город прибыл царевич Фома, – ответил Алексей. – Он желает немедленно видеть вас.

– Фома? – удивился я. – Что привело его сюда из далекого Константинополя?

– Этого я не знаю, – ответил юноша, помогая мне застегнуть плащ. – Но он привел с собой отряд в почти семь сотен солдат. Похоже, император отозвался на нашу просьбу о помощи.

Мне тоже хотелось в это верить, ибо с самого начало войны мы не получали из Константинополя никакой поддержки.

Через несколько минут я спустился, чтобы поприветствовать своего гостя.

Фома был самым младшим из сыновей Мануила Палеолога. Белокурый и голубоглазый, он с самого раннего детства отличался плохим здоровьем и, в отличие от других своих братьев, предпочитал проводить время за книгами, нежели упражняться в военном искусстве. Как и его венценосный брат, Фома обладал мягким и спокойным характером. Я никогда не видел, чтобы он возвысил голос или прогневался на кого-либо. На его лице застыло то же меланхоличное выражение, что было присуще столичной знати. Однако надменность не шла ему к лицу и не могла обмануть проницательного человека.