– Клара, ты ни в чем не виновата и не могла предугадать подобные события, ведь ты не экстрасенс, – тихий голос тонет где-то внизу.

– Я должна была почувствовать хоть что-то! Я ужасная, чудовищная мать, которая не смогла понять, что ее ребенку плохо! – глаза вновь на мокром месте.

Чтобы успокоить меня, Карл вновь наполняет стакан, дает его мне и возвращается на то же место, где сидел раньше.

– Вообще, как оказалось, я мало знала о ней. Но поняла это многим позже после похорон, когда, разбирая вещи дочери, случайно нашла дневник, который Кира вела последний год. В нем упоминался некий парень, по имени Марк, который очень нравился ей. Сильно нравился. Парень был старше на целых пять лет, и это представляло для нее особую гордость и делало более авторитетной не только перед подружками, но и в глазах всей школы. Жаль, там не оказалось никаких описаний его внешности, кроме одного упоминания, что у него короткие черные волосы. И нигде не упоминалась фамилия или отчество. Только имя.

Собираюсь мыслями, пока прочищаю забитый нос. Платок еще больше распухает в моих руках, как влажный белый цветок.

– Ближе к концу шел перерыв в повествовании. Между записями прошло несколько дней. До того момента она писала каждый день, а тут резкий перерыв на целых шесть дней. Возможно, она вырвала нескольких страниц, пытаясь избавиться от болезненных воспоминаний, я не знаю. И признаться, я долго пыталась найти эти листы, в надежде, что там будут ответы на все мои вопросы. К сожалению, я так ничего и не нашла. А может, и не было никаких страниц и мне всего лишь хотелось, чтобы они были.

Делаю небольшую паузу для очередного глотка виски и продолжаю тусклым голосом:

– В последующих описаниях Кира рассказывала, что этот парень преследует ее, буквально не давая прохода. Не знаю, что там у них случилось, но, как я поняла, они расстались, из-за одного его поступка. Это сильно обидело и серьезно травмировало мою девочку. Она перестала спать по ночам, а попытки назойливого ухажера снова сблизиться не только изматывали, но и пугали ее. В самом конце она написала, что знает, как прекратить все эти мучения. Несколько самых последних строчек были зачеркнуты ручкой и густо замазаны сверху корректором. И все, а дальше находилось лишь несколько пустых страниц и только.

Карл сидит тихо, будто боясь пошевелиться и, положив мне на колени голову, слушает с искренним вниманием.

– Вот ответь: почему она не рассказала обо всем мне? Почему не поделилась этим? Почему старалась решить все свои проблемы сама? Я ужасная мать и мне так больно понимать это. Никогда, слышишь, никогда не прощу себя за то, что осталась тогда на работе… – очередная порция слез.

Жидкий янтарь вновь обжигает небо, но я почти не чувствую этого огня, растекающегося волной тепла по телу.

– Послушай, – мягко начинает Карл. – Подростки не всегда, на самом деле, рассказывают о своих проблемах. Тем более родителям. Они все предпочитают решать сами, и уж я то точно понимаю, о чем говорю, поверь. И даже могу представить, как тебе сейчас больно. Недавно я тоже потерял близкого человека и знаю, какова эта душевная боль на вкус. Когда внутри ноет, но ты не может понять что конкретно и где. Просто тебя разрывает от тоски и всё. Она скребется где-то там, в глубине. Царапает душу, оставляет рваные раны. Пульсирует в ритме биения сердца, то, затихает, словно сжимаясь, то нарастает, становясь невыносимо прекрасной и яркой, растягиваясь по спирали, превращаясь в божественный свет.

Упираясь взглядом в пустоту, слушаю его размеренный успокаивающий голос.

– Или в огонь. Я знаю, сейчас внутри тебя горит тот самый свет, тот самый огонь. Он такой огромный, что, кажется, заполоняет все внутренности, каждую клетку. Пляшет сейчас на органах. На сердце. Распускаясь в нем пунцовыми пионами, осыпаясь пеплом лепестков и раскрываясь вновь, чтобы очередной раз рассыпаться в прах. Пульсирует в легких, заставляя их съеживаться в комок, не давая возможности сделать полноценный вдох. И нет ему конца и края. Он становится только сильнее и ярче. Выжигает все изнутри, ломает кости, крошит их в пыль, расщепляет на атомы и собирает заново.

Карл берет мои ладони и крепко сжимает их в своих руках. Это будто возвращает к реальности и дает сосредоточиться на его глазах. Они красны и полны печали.

– Но боль пройдет. Однажды она обязательно начнет затухать. Со временем. Когда окончательно выжжет все нутро. Когда-нибудь пламя потухнет, оставив только пустоту. Голую, выжженную пустоту и ничего более. Но это даже хорошо. Потому что потом, когда внутри воцарится покой, там будет место для чего-то нового, светлого, хорошего. Для теплых воспоминаний. Без горечи, боли и разочарований. Только добрые грезы, которые греют душу и радуют сердце.

Он целует мои пальцы, прижимает их к своему лицу и смотрит с такой нежностью, что у меня ухает сердце и скатывается куда-то вниз.

– Вот только трудно сказать, сколько времени уйдет на это. Кому-то может понадобиться три дня, кому-то год или целых три. А кому-то и тридцать лет. Все зависит от силы огня, который зажег в тебе человек. При этом совершенно не важно кто это. Это может быть мать, отец, брат или сестра. Или возможно сын, дочь, муж, жена, и даже любовник с любовницей. Любовь ведь бывает не только между мужчиной и женщиной.

Молодой человек протягивает руку и бережно убирает мне за ухо прядь волос, прилипших к мокрой щеке.

– Знаешь, каждый, кто нам нравится, или даже больше, когда мы влюбляемся в кого-то, разжигает в душе пожар. И, если этот человек находится рядом, то мы можем разделить с ним этот огонь, и тогда он не причиняет боли, а дарит только наслаждение. А если, по каким то причинам мы уже не можем делиться им, то он становится невыносим, начинает пожирать нас изнутри, сжигая все на своем пути. И чем сильнее зажег этот огонь в нас человек, тем сильнее и дольше он горит, причиняя максимум возможной боли. А уж если такого человека отнимает смерть, и ты понимаешь, что больше никогда, и ни при каких обстоятельствах у тебя не будет возможности, хоть мельком, увидеть его, прикоснуться к нему. Это самое страшное, что можно представить… Остается только набраться терпения и ждать.

Смотрю на него с недоумением. Откуда этот юнец может столько знать? Он слишком умен для своего возраста!

– Черт возьми! – восклицаю я. – Кто ты такой, и откуда столько всего знаешь?

– Я очень много читаю, – говорит он, и прижимается к моим коленям еще крепче.

– Прости, что вываливаю на тебя все это. Сама не знаю, почему мне хочется говорить об этом, но с тобой мне почему-то так легко, так просто – пытаюсь слабо улыбнуться. – Знаешь, порой я все еще не могу поверить в то, что ее больше нет и, кажется, Кира вот-вот войдет в дверь и скажет: «Мам, прости, что меня так долго не было». А после этих слов бросится мне на шею, и мы будет рыдать от радости, – со всей силы обнимаю себя за плечи, представляя, что это моя девочка и говорю, – а я так крепко прижму ее к себе, что услышу хруст костей и учащенное сердцебиение. И мое сердце будет точно так же выскакивать из груди, вот как сейчас.

Кладу ладонь себе на грудь и чувствую быстрые пульсирующие толчки под хлопковой тканью.

– Тяжелее всего было первое время, – продолжаю, когда сердце перестает трепыхаться так яростно. – Тогда поверить в реальность происходящего было труднее, чем закатить на гору десятитонный валун. Все, на что хватало сил – лежать в комнате Киры и смотреть на настенные часы, висящие над столом. Наблюдать, как маленькая ажурная стрелка вновь и вновь делает обороты. Круг за кругом. Без остановки. Я все всматривалась в циферблат и ждала, когда же пройдет достаточно минут для того, чтобы боль утихла. Но сколько бы я не считала обороты, это время почему-то так и не наступало. Сейчас, спустя почти пол года, скорбь потихонечку, совсем по чуть-чуть, но начала отступать. И все же периодически она становится такой невыносимо щемящей, что я невольно вновь смотрю на часы. Это всегда словно возвращает меня к реальности и напоминает, что на самом деле прошли не минуты, и даже не часы, а месяцы. Но пока горечь еще никуда не делась и сидит у меня внутри, нередко вырываясь наружу. Ты наверняка заметил, как часто я проверяю время.