— Изволь, уважаемый, когда муж этой женщины подаст на меня в суд, я могу не только денег лишиться, но и жизни. Ищите лучше улема и женитесь, как полагается.

— Я объяснял тебе, свидетельство нужно сейчас, — обнажилось блёклое железо кинжала, но, преодолев гнев, Дервиш уже мягче закончил. — Вдвое больше, я заплачу вдвое больше.

Соблазнившись, Фахрат жадно облизнул толстые губы и нервно заёрзал на примятых подушках. Победа золота над страхом смерти была настолько очевидной, что Хандан непроизвольно улыбнулась.

— Для чего вам торопиться? — деньги успешно решили исход дела. — Женщина, говори ты.

— Мой сын не допустит этот брак, он уехал всего на три дня в Эдирне и, когда вернётся, я уже должна быть в доме мужа, — Хандан повторила заранее заготовленную ложь, схожую с правдой, настолько, чтобы однажды защититься словами хазрата.

— Что же сын? Ты хоть свободная женщина? — Фахрат обмакнул перо в чернильницу.

— Поверьте, для него я обременительный груз, хотя и из уважения к покойному отцу сын не хочет видеть меня подле другого человека.

Когда Фахрат принялся составлять документ, остальные пятеро участников никаха, Хандан с Дервишем и трое свидетелей, облегчённо выдохнули. Паша подбодрил будущую супругу в лице Валиде Султан, легонько потрепав её за рукав простенького платья.

— Мехмед, сколько у вас жён?

— Одна.

— Свидетели, подтвердите.

— Подтверждаем.

— Махмуд, Вы берёте Хандан в жёны и преподносите ей махар, состоящий из документов на собственность в Анатолии, санжаке Османской Империи, и Кадисе, в Испании?

— Беру. Преподношу.

— Хандан, Вы подтверждаете своё желание вступить в брак и принимаете махар.

— Да. Принимаю.

— Свидетели, подтвердите.

— Подтверждаем.

— Свидетели, назовите свои имена.

— Ахмад.

— Баязед.

— Атмаджа.

Дописав и выведя последнюю букву, Фахрат полюбовался проделанной работой и, довольный, отложил перо в сторону.

— Церемонию по обычаю провести желаете? — Фахрат заметно приободрился, предчувствуя скорую наживу или же просто от определенности.

Дервиш не выражал схожего восторга, только аккуратно вытянул бумагу и принялся её изучать. Содержимое, по видимости, его устроило, поэтому свидетельство было свёрнуто и отправлено в позолоченный тубус.

— Нет, — за всех ответила Хандан и бодро встала, не имея ни времени, ни желания продолжать бестолковую процессию собственной свадьбы.

Вслед за ней выполз Дервиш. Они недолго постояли возле двери, каждый думая о своём и при этом об одном и том же. Тубус загадочно посверкивал в руках паши в поддержку двум золотым перстням.

— Сколько жён мужчине нужно для счастья, Дервиш?

— Всего одна. Но более чем приятно было бы менять её на протяжении жизни, хотя знаешь, — Дервиш приостановил свою речь и взял Хандан под руку, — будь бы мир совершенен — у меня не было бы ни одной жены.

— Так мечтаешь об одиночестве? Все вокруг стремятся создать крепкую семью, оставить после себя наследие, детей… Я вот к чему: не хочу быть причиной тому, что однажды ты проснёшься и поймёшь, как много упустил.

На слова Хандан Дервиш только неприятно ухмыльнулся, но ничего не ответил. Казалось, их разговор его забавлял, в точности как огненное представление.

— Нам придётся быть осторожнее какое-то время, Дервиш. Я купила евнуха-лекаря вместо Дениз. Он хороший человек и, как понимаешь, я не могу ему доверять. Со временем подыщу более подходящую кандидатуру, а пока будем аккуратнее.

— Дениз скоро где-нибудь объявится, она не слишком опытна в вопросах скрытности, тогда её и сцапают.

— Не нужно. Хочу, чтобы она жила.

— Странное желание, Госпожа. И глупое.

— Не о чем тут говорить. Просто оставь её в покое. И, поверь, я не забыла о порезе на шее.

Они вновь немного отстранились. Хандан вслушивалась в скрип досок, рождаемый шагами доверенных Дервиша. Паша был настолько доволен собой, что и Хандан следом начинала восхищаться его целеустремлённостью.

— Где ты откопал Ахмада-агу? Такая безграничная преданность… Хотела бы я иметь верного человека возле себя.

— Видишь ли, Хандан, верность — глупая штука и непостоянная. С Ахмадом-агой у нас взаимная договорённость, которая тебе, боюсь, очень не понравится. Так или иначе, я нужен ему для дел ровно в той степени, как я нуждаюсь в нём, — паша освободил руку и до тошноты аккуратно уложил воротник.

— Я прекрасно знаю, что мне не по пути с добрыми и честными людьми, но я, как Валиде-султан, не имею права сидеть среди мерзавцев. Расскажи мне, чем так тебе обязан Ахмад? — Хандан лукаво подняла бровь, не слишком надеясь на откровенность.

— Он очень любит чужих жён, Госпожа, а я помогаю им любить его.

Дервиш остановил её, накрепко вцепившись в талию. Затем он осторожно, так нехарактерно для обычно сосредоточенного Великого Визиря, поднялся рукой выше по её спине, и даже не касаясь кожи, остановился на шее. Хандан не была хрустальная, оба они это знали, но теперь он держал её так, словно боялся разбить. В его взгляде читалась нежность и привязанность, смешанная с тихой безысходностью и болью.

— За твою настойчивость я прощу тебе любой грех, — подумала про себя Хандан, но ничего не сказала, ответив паше привычной мягкой улыбкой.

Она неосторожно и, наверное, слишком откровенно отстранилась и поторопилась спуститься на первый этаж. Хандан не оглянулась. Если бы он поцеловал её, это был бы самым теплым воспоминанием о Дервише и их бестолковых метаниях. Однако этого не случилось, и Хандан занырнула к лекарше через внутренний двор, пересчитав по непонятной причине ступеньки. Через мгновение, словно в былые времена, Хаджи-ага вместе с евнухом-лекарем трясся напротив своей Госпожи в кибитке.

Переступив порог собственных покоев, Хандан сделала над собой усилие, чтобы немедленно не выйти, сославшись на дела. Посреди ковра сидели все шехзаде и маленькая дочка Кёсем. Их пускали всегда по её просьбе, но если бы Хандан была с собой до конца честной, она бы уже давно пересмотрела взгляды на общение с наследниками. Вместо этого она предпочла изобразить на своем лице маску приятного удивления и, сбросив накидку, заняла своё место возле детей.

Осман сразу же заметил Валиде и заулыбался, наверное, он единственный был искренне рад её появлению, и, может быть, на мгновение, лишь на один миг, Хандан почувствовала себя на своем месте.

— Мустафа больше с нами не играет, Валиде, — чрезмерно серьëзно и сдержано, совсем как взрослый, обратился к ней Осман, что так противоречило виду темноволосого ребёнка, который с интересом возился на полу с мелочевкой. — Мама сказала, что Мустафа теперь живëт один, неужели у него теперь есть свой дворец?

— Нет, Осман. Мустафа теперь просто живёт один, так решил наш Повелитель.

— Значит, Мустафа готовится стать Падишахом? — Осман обиженно надул губки и будто бы что-то намеривался добавить, но от расстройства не мог.

— Шехзаде Мустафа никогда не станет Султаном, — «через пару лет его примет Аллах» Хандан слегка поправила воротник задевавший за порез на шее. — Мустафа никогда не получит санжак и не станет вам равным.

— Я стану Падишахом, Валиде? Мама сказала правду?

— Если ты будешь хорошо учиться, уважать и чтить своего отца, заботится о братьях, то ты станешь Падишахом.

— Я буду, Валиде. Я обещаю.

Хандан взяла на руки маленькую Айше и села рядом с фаворитками сына, поймав на себе обозлëнный взгляд снова беременной Кёсем.

«Должно быть, я так же смотрела на Халиме почти двадцать лет назад. Теперь настало время ей меня проклинать в Старом Дворце с великой Сафие Султан».

— Как ты себя чувствуешь, Кёсем? Полгода не прошло, а ты снова нас радуешь, и я верю, далеко не в последний раз.

— Хорошо, Валиде, — гречанка поправила тëмные волосы, которые она теперь красила по желанию Ахмеда. — Мое положение — величайшая радость для женщины. Когда я смотрю на своих шехзаде, мне порой кажется, что я не могу уже стать счастливее, а потом я беру на руки ребенка и… Мне не нужно Вам объяснять, Валиде.