— Сколько золотых сможешь собрать за два дня? Миллион?
— Меньше, я не могу сказать точно, не знаю, из-за мятежа трудно судить… — Хандан зажала неглубокую рану, умоляя Аллаха смилостивиться над ней.
— Дервишу я обещала перерезать тебе глотку, если он не сдержит свою часть. Передай ему, что он мне ничего не должен, дня через три, когда вы увидитесь.
— Три дня, невозможно.
— Великий Визирь день, как приковылял во дворец на своих двоих, Сабия Хатун уже давно с ним. Смотри не взболтни ему про наш договор, пока он в лазарете. Я пришлю агу за деньгами, одного из бывших гаремных, через него передашь всё, что сумеешь собрать, меньше пятисот тысяч не возьму.
Хурра развернулась и под звон пояса гордо проследовала к выходу. Больше они не увидятся. Первым, и совершенно справедливым порывом было вызвать стражу или лучше Ахмада-агу и приказать убить эту женщину. Но Хандан сняла наволочку с подушки, прижала ткань к ране, потому что сквозь руку она бессовестно протекала и пропитывала одежду, и молча забралась под одеяло. Утром она позовёт казначея…
Среди несуразной горы подушек в шёлковых наволочках страдальчески лежал Дервиш с обессиленно склонённой головой. Но образу израненного и измученного человека противоречили злые, горящие интересом, глаза. Он, как хищник, видимо, ещё не привыкнув к состоянию безопасности, проследил за ней от двери до постели.
Хандан села на край и сразу же придвинулась ближе, пересчитав руки опального любовника. Она не торопилась с криками и слезами бросаться ему на шею, потому что Дервиш, кажется, не желал такой реакции от неё, да и искупался в чём-то подобном от Сабии ещё раньше, во дворце, пока Хандан лежала в горячке.
На изрядно опухшей половине лица проступали синеватые кровоподтёки, за линию волос уходил неглубокий порез, и Хандан совсем не хотела видеть остальные следы мятежа на «её человеке».
Дервиш, по-прежнему молча, обхватил её запястье и пальцами забрался под ткань рукава. Ей ничего не оставалось, как склониться перед ним и легонько коснуться его губ со здоровой стороны.
Паша не отреагировал и продолжил своё молчаливое наблюдение, теперь уже как будто более довольный и спокойный.
— Я не знаю правил игры, Дервиш. Скажи, если я тебя расстрою или сделаю что-нибудь не так. И чтобы ты знал: я едва с ума не сошла в последние несколько дней, и очень не советую проверять меня на прочность, — почти прошептала Хандан, почему-то решив, что Дервиш лишился рассудка.
Она слышала нечто подобное, как мужчины отупевали от удара по голове и навсегда оставались неподвижны, но живы и даже со временем начинали говорить. Её Дервиш должен был быть в порядке, с ним говорил и Ахмед, и Сабия, и Ахмад, но вдруг недуг проявился только сейчас…
— Передо мной самое прекрасное создание в целом мире. За тебя стоит умереть и приходится убивать, — проговорил паша, холодно, словно и не видел ничего достойного вокруг себя, всё же он крепче сжал её руку.
— Я люблю тебя, Дервиш. Умоляю перестань меня пугать, посмотри на меня, — Хандан прижала ладонь к его обросшей щеке с намерением повернуть его голову на себя, если паша всё-таки не успокоит её.
— Ты уже говорила с Ахмедом?
— Нет.
— С Сабией?
— Нет. Она ещё во дворце.
После короткого оживления, паша снова отстранился и ушёл глубоко в себя, словно собирался с силами для тяжёлого рывка. Он явно не хотел показать ей всю степень своей озлобленности и ненависти, легко читавшихся в его лице и чёрных глазах. Недосказанность была между ними обыденным делом, но в этот раз Дервиш просто не хотел открывать ей часть своей жизни, прятал её, медлил с объяснениями.
— Я с Ахмедом о тебе не говорила, Дервиш. Как ты себя чувствуешь?
Дервиш демонстративно приподнялся на локтях и сел повыше, так что они почти сравнялись, на это Хандан только устало склонила голову.
— Дениз Хурра вчера благополучно покинула Стамбул с чуть более чем с шестьюстами тысячами акче и тремя нашими евнухами, крепких выбрала, к твоему сведению. — Хандан на немного замолкла и отодвинула воротник, оголив шею с подсохшей раной. — Просила передать, что ты ей больше ничего не должен.
— Хурра гораздо умнее нас, Хандан. Во всяком случае, она очень точно чувствует момент, когда следует бросить корабль тонуть, — Дервиш оскалился в непривычной улыбке и вновь погрузился собственные мысли. — Нам стоит уехать, Хандан, — выдал он после недолгого молчания. — Я в тупике. У меня было время подумать, поверь, другого пути для нас нет.
— Дервиш, ты просто устал, не делай поспешных выводов. Дай себе время оклематься и вернуться на службу. Ты — Великий Визирь…
— Уже нет, — жёстко отрезал Паша, одновременно дёрнув плечом. — Вчера я попросил у Ахмеда отставки, и он её принял. Мне дадут другую должность, а на следующем Совете Дивана будет выбран новый Великий Визирь.
— Ахмед поймёт, что ошибся, Дервиш, может, не сейчас, но в следующем году. Я не представляю никого другого рядом с моим сыном! Это невозможно! Это безумие, Дервиш!
— Забудь, Хандан.
— С каких пор ты решаешь проблемы бегством? Я тебя не узнаю! Мы что-нибудь придумаем вместе, я тебе обещаю, только дай себе немного времени восстановить силы.
— Ахмед — моя главная проблема, и я владею средствами, чтобы навсегда избавить нас от занесённых сабель над головами, — усмехнувшись, Дервиш растёкся по подушкам с видом весьма довольного собой человека. — Только, кажется, про тебя я буду должен забыть, не так ли?
— Мог бы не говорить мне о своих намерениях и так бы навсегда и остался для меня безгрешным…
— И ты бы согласилась жить с человеком, убившим твоего сына, лишь бы ничего не знать и спать спокойно? А теперь постарайся назвать мне хоть одну причину остаться в этом треклятом дворце.
И они снова погрузились в неприятную тишину роящихся мыслей. Она пропустила его внезапное предложение о побеге и теперь нехотя возвращалась к придумыванию ответа. «Нет». Был бы у них общий ребёнок или мерцала бы тусклая возможность его заиметь со временем.
Вместо продолжения разговора Хандан легла рядом с Дервишем, слегка оперев голову о его, возможно, раненое плечо. «Надо ответить ему, как оно есть. Я останусь рядом с Ахмедом».
— Мы так хорошо жили, Дервиш, — ласково пропела она, поправив рюшку на рубашке паши, надетую не глядя, судя по наличию мелкого женственного декора.
— Ты не знаешь, что значит «хорошо», никогда не знала. Я тоже. Пройдут пять-шесть лет, и всякий смысл в побеге окончательно и навсегда потеряется.
— Дервиш, ты любишь власть, разве нет? А кем мы будем? Беглые преступники, отринувшие всё на свете, оставившие страну, предатели, воры… Нас будут искать годами, десятилетиями и не оставят в покое, пока не увидят головы на песке. И… — Хандан понимала, что паша не купится на простые отговорки, но всё не могла решится произнести решительное «нет». — Я не хочу ехать без Ахмеда, я люблю его детей. Он мой сын, Дервиш.
— Будут ещё дети, Хандан.
— У меня нет. Я не могу родить тебе детей, прости. Уехать с тобой я тоже не могу. Здесь у меня есть место, есть продолжение моей крови. Я ношу титул Валиде Султан Османской Империи. Я знаю тебя и совсем не горю желанием застать момент, когда ты поймёшь, что меня ты любишь куда меньше власти и влияния, которое ты имеешь и ещё сможешь получить. Подожди, пока успокоится твоя душа, и не давай мне обещаний.
— Сабия только спросила меня, сможет ли она забрать мебель в новый дом, — Дервиш крепче прижал к себе Хандан, словно боясь, что она сейчас уйдёт и никогда больше не вернётся. — Не хочешь терять свой титул, Валиде Хандан Султан?
— Мы те, кто мы есть. Другими нам стать не суждено, — Дервиш на этих её словах умиротворённо выдохнул, как будто почувствовав облегчение от уверенного отказа уехать с ним. — Ты обманул меня, Дервиш. Совсем не хотел уезжать, но уговаривал меня.
— Одна женщина некогда меня заверяла, что я обязан заботиться о ней сильнее, чем о своей шкуре. Я обязан сберечь тебя целиком или хотя бы, убедиться, что сделал всё возможное для твоего благополучие.
