– Я достаточно силен, чтобы не нуждаться в дополнительной стимуляции. Впрочем, – магистр поднял голову, глядя на вагон, к которому они подошли, – переходить из одного состояния в другое достаточно удобно на скорости.

Он отступил на пару шагов назад и легко, по-кошачьи пружинисто, вспрыгнул на крышу вагона. Только шелковая роба взметнулась и легла аккуратными складками. Хагал заметил, что магистр все это время был босиком.

– Господин Хагал! – бросились к нему целители в зеленых мантиях. Очень вовремя: плечо под тяжестью леди Бейли принялось ныть.

Когда он обернулся, магистра уже не было видно.

Женщина шла по ухоженной дорожке, ведущей к главному корпусу Дома Слёз. День только начался, светило солнце, пели птицы, но хрупкая фигурка в потрёпанной, местами грязной мантии, торопливо шагающая через огромный пустой парк, была словно полускрыта тенью. Следом за женщиной невысоко, чтобы только не примять травы, летел огромный, окованный железом сундук. И то, что было внутри него, желало выбраться наружу.

Она однялась на крыльцо – рядом тяжело опустился сундук, – смахнула тыльной стороной ладони пот со лба, поправила посеревшую повязку на левом глазу. Спросила:

– Есть кто живой?

За её спиной засмеялись:

– Здесь, в Доме Слёз? Лишь живые мертвецы. Одни из них честно лежат в земле и удобряют почву, другие – притворяются, что всё ещё живы.

Женщина сказала:

– Мне всё равно, – рукой указала на ящик. – Здесь лежит младенец. Не живой, но и не мёртвый. Магистр приказал привезти его сюда.

– И что с ним следует сделать? – спросили за её спиной.

Она устало развела руками.

– Понятия не имею. Предполагается, что здесь лечебница. Вероятно, вы должны его лечить.

– Лечить от смерти?

– Мне всё равно, вылечите вы его или нет, – сказала и ушла.

Может быть, она бросила прощальный взгляд на оставленный сундук, а может, нет… А может, всё было совсем по-другому. Не было тогда главного корпуса с высоким крыльцом. Новых пациентов принимали во времянке у ворот – там, где теперь клумба в виде павлина с роскошным хвостом из цветов. И никто не смеялся за спиной женщины с сундуком, ведь Мертвеца, главного шутника Дома Слёз, тогда ещё не существовало. И, может быть, у женщины тогда оба глаза были на месте.

А вот сундук был точно. И младенец, не мёртвый и не живой, был в нём тоже. Первые несколько лет лекари не знали, что с ним делать, потом, после долгих попыток, смогли довести его тело и разум до состояния более или менее взрослого человека. Он был невысок, не особенно приятен лицом, и с живым человеком его можно было спутать разве что в полной темноте, но зато он не бросался на людей, не нуждался в утолении голода ни плотью, ни кровью, ни магией. Имени у него не было, только прозвище – Мертвец.

Иногда его навещала та одноглазая женщина, мастер Игла из магического ордена Тьмы. Поговаривали, что когда-то она была невероятно красива. И даже сейчас отголоски этой редкостной красоты угадывались в исполосованном шрамами лице. В её чертах Мертвец видел отражение своих, как в пыльном и кривом зеркале. Мастер Игла приносила ему собственноручно приготовленные сладости. На каждом печенье Мертвец, благодаря своим обостренным чувствам, видел отпечатки её рук, а на её руках – остатки муки, имбиря и меда. И хотя вся человеческая пища была для него не слаще комка глины, это печенье он ел. Ел и давился под обиженным, злым и раздражённым взглядом своей гостьи.

И в тот день она тоже пришла, как всегда, раздражённая и срывающая свое раздражение на нем. И, как всегда, Мертвец вскочил ей навстречу, роняя на пол гадальные карты – своё новое увлечение. Как всегда, мастер Игла сказала:

– Магистр Рейнхальд приказал навестить тебя.

И он, как всегда, ответил:

– Я рад вас видеть, мастер. Право, не стоило утруждаться, – и не удержался от шпильки: – Я поблагодарю магистра за заботу в следующем письме.

Она прошлась по комнате, оглядывая большое, полупустое помещение – нечто среднее между кабинетом и библиотекой. На стенах акварели – предпоследнее увлечение Мертвеца. Много шкафов с книгами, стол, стулья, узкий диван, пушистый ковёр на полу. И никакой кровати. Мертвецу она была без надобности, а читать он предпочитал, растянувшись на ковре. Мастер Игла раздраженно спросила:

– Твой брат-утешитель сказал, что ты подал документы в университет? Опять?

– Б что мне ещё делать, мастер? – ответил Мертвец, с некрасивым удовольствием наблюдая, как она дернулась, услышав это обращение из его уст. – Стоять в углу и покрываться пылью?

Мастер подошла к окну, оперлась руками в перчатках о низкий подоконник.

– Здесь исполняют любые прихоти пациентов, это правда, – сквозь зубы ответила она. – Но большинство из них воевали, получили свои болезни не просто так, пострадали от…

– А я разве не пострадал? – удивился Мертвец. – Если бы не война, я родился бы нормальным.

Мастер не дала ему договорить, со всей силы ударила кулаком по подоконнику, так, что зазвенели стекла.

– Если бы не война, тебя, отродье, и вовсе бы не существовало, – она сорвалась на крик, и в крике этом были слышны злые слёзы.

В дверь тут же постучали.

– Войдите, – пригласил Мертвец.

На пороге стоял брат-утешитель, приставленный к Мертвецу, и растерянно улыбался. Он был молод и ревностно относился к своим обязанностям – утешал и развлекал Мертвеца и двух других своих подопечных, как мог.

– Мы не ругаемся, – уверил его Мертвец. – Б если и так, я не сахарный – не растаю.

Брат-утешитель продолжал топтаться на пороге.

– Госпожа… мастер… – наконец промямлил он. – Можно вас на два слова?

Мастер Игла повернулась к нему, произнесла ледяным тоном:

– Что случилось?

Брат-утешитель разыграл целую пантомиму: слишком заметно подмигнул, скосил глаза в сторону Мертвеца и шепнул:

– Такие новости… не при нём. Я должен охранять его покой.

– Я всегда говорила, – поджала губы мастер, – что ставить всех здесь живущих в одинаково привилегированное положение – несусветная глупость. Но у магистра слишком доброе сердце. Говорите, что случилось. Он не сахарный – не растает.

Мертвец усмехнулся, услышав из её уст собственное выражение. У брата-утешителя новость была готова сорваться с языка и легко сорвалась:

– Около получаса назад… одного из пациентов, мастера Тристана из ордена Грозы… нашли мертвым…

– Когда его видели в последний раз живым? – тут же спросила мастер, стремительно подходя, почти подбегая к брату-утешителю.

– После завтрака…

Мастер качнула головой.

– Значит, у этого – алиби, я уже была здесь. Хорошо.

И ушла, даже не кивнув на прощание. К тому времени, как Мертвец пришёл на берег озера, труп уже унесли. У мастера Тристана была хорошая смерть, очень хорошая. Его тело обнаружили на берегу озера, куда он каждый день ходил кормить уток. На скамейке под магической сливой, цветущей круглый год и никогда не приносящей плодов. Он улыбался, умирая – так сказал Мертвецу приятель из ордена Разума. Улыбался, будто обрёл свободу. И никто в Доме Слёз не плакал. Мастеру Тристану завидовали. Никто не плакал, кроме его ручного зверька, шелковинки – его верного компаньона. Он к следующему утру околел.

Вечером Мастер Игла заглянула к Мертвецу. От неё пахло магией Тьмы и соприкосновением с Гранью мёртвых, с долиной теней. Должно быть, она допрашивала труп.

– Ради Хозяина и Хозяйки, – сказала она, снимая и надевая перчатку на руку. – Ни во что не вмешивайся.

– Хорошо, – ответил Мертвец.

Мастер Игла постояла какое-то время молча, глядя сквозь Мертвеца, потом добавила каким-то другим, незнакомым тоном:

– Ешь печенье и ни о чём не беспокойся.

– Чорошо, – повторил Мертвец.

Игла покачала головой и вышла из комнаты. Мертвец слушал, как шелестит её мантия и цокают подкованные каблуки армейских сапог. Он позвал брата-утешителя, отдал печенье ему. Зачем-то сказал: