— Совсем чуть-чуть! — торопливо отозвался Держко, на четвереньках заползая в узкий лаз у дубовых корней, и если бы Всеславу не мытарила лихоманка, она бы заметила, как недобро, по-разбойничьи сверкнули его шальные глаза, и как со вздохом отвел взгляд добросердечный, мягкотелый Братьша.

На этой дневке Всеславе так и не удалось заснуть. Растревоженная дорогой рана опоясывала ее ноющей болью, лихорадка лютовала без жалости, обжигая спину ледяным ознобом, выламывая кости из суставов, паля сотней факелов губы и лицо.

Сколько они уже идут? Неделю, а может, больше? Холмы да равнины, чахлые, почти не дающие тени рощи да прозрачные перелески меж бескрайних непаханых несеяных полей, сохнущие на корню травы, бесприютный горячий ветер, бросающий в лицо горстями пыль и песок и душный тяжкий зной. Где же милая сердцу, привычная для взгляда гостеприимная лесная сень, где ласковые земляничные поляны и прохладные ключи? Где омывающий листву и очищающий душу теплый летний дождь? Впрочем, нет. И безводную, кишащую ядовитыми гадами пустыню Всеслава назвала бы землей обетованной, кабы там ее ждал лада милый Неждан. Ах, Неждан-Нежданушка! Сокол ясный! Чует сердце, совсем недалече летаешь: мчишься вперед на верном Серко, одолевая степной простор, ведешь к морю Хвалисскому горделивую птицу-ладью. Почему же немилосердные боги все откладывают день встречи, почему придумывают все новые испытания? Сколько еще железных башмаков и стальных посохов надо износить, сколько каменных караваев изгрызть?

А что если они разминулись? Конечно, шестидесятитысячное войско это не одинокий путник, бредущий по лесной тропе, но вдруг ее провожатые сбились с пути. Быть не может! Ловкач Держко знает все дороги лучше купцов рахдонитов и по звездам читает, словно мореплаватель или волхв. Тогда в чем же дело? Измена? Но подозревать в подобном своих товарищей она не могла: скоморохи уже дважды доказывали свою верность.

Вне себя от волнения девушка наблюдала, как свершает свой вековечный путь по небу ярое солнце тресветлый Хорс. Пройдя зенит, дневное светило медленно клонилось к горизонту, к закатному краю людского мира. На расстоянии нескольких перестрелов от их сегодняшнего убежища стоял спаленный небесным огнем засохший дуб. Они миновали этого немого свидетеля Перунова гнева незадолго до рассвета, предутренний сумрак напугал Всеславу, на несколько мгновений превратив мертвое древо в древнего обитателя Печенежских гор многоголового змея. Лишенные листвы узловатые ветви и сейчас напоминали не то опоры разрушенного храма, не то чьи-то руки, взывающие к небу в безмолвной мольбе. Вот почему только почерневший исполин указывает на полночь? Ведь если их путь верен, ему следовало остаться в стороне полудня.

Стоявший на карауле Братьша растолкал своего разнежившегося на мягкой лиственной подстилке товарища, и они вместе принялись готовить еду. Пытаясь растянуть остатки зерна и сухарей, игрецы заварили сдобренное парой-тройкой птичьих яиц хлебово из щавеля и крапивы. Всеслава, не в силах подняться, продолжала делать вид, что все еще спит.

— О-хо-хо! — вздохнул Братьша, отгоняя от лица девушки назойливую муху. — Совсем наша госпожа занедужила! Что делать-то будем?

— Что делать, что делать? — сердито затараторил Держко. — Я-то откуда знаю?

— Говорил я тебе, дурная твоя затея! Кривда она неугодна богам! И госпожу погубишь, и тархану доказать ничего не сумеешь!

— Да хватит тебе каркать! Ворона бескрылая! Где ты кривду-то увидел? Я обещал госпоже отвести ее к жениху, я и веду! Нам бы только до Града хазарского добраться, там у кагана, говорят, лекарей прорва. Да и отцу моему приятное сделаем. Родной сын пожаловал после стольких лет, да еще и не с пустыми руками пришел!

Сначала Всеслава не поняла, о чем это он, потом не поверила своим ушам, да только как тут не верить, когда и старый дуб, вещее древо Перуна, давал ей знак, пытаясь предостеречь. Скоморохи-игрецы, как известно, Велесовы слуги, а милостивый хозяин угодий, как не крути, существо темное и древнее, не различающее добра и зла. Да и Держко, лихая голова, настолько проникся мечтой о высоком родстве, что и сам в нее поверил.

Ох, Велес батюшка! Что же она наделала? Зачем, поддавшись страху, навеянному долгим ожиданием и подступающей болезнью, покинула гостеприимный дом добросердечного хана, ввергнув себя в пучину новых бед! Впрочем, еще не все потеряно, еще можно что-то превозмочь и переменить!

Всеслава рывком села. Глаза ее горели огнем.

— Госпожа! — осторожно начал Держко, но, наткнувшись на ледяной взгляд Всеславы, осекся на полуслове.

— Я все слышала, — холодно сообщила ему княжна. — Значит, вот какую службу ты решил мне сослужить, вот к какому жениху доставить! Правду про вас, игрецов, говорят: «и нашим, и вашим мы за векшу спляшем».

— Ты не расслышала, госпожа, вернее, неправильно поняла! — пойманный с поличным игрец по своей воровской привычке еще пытался выкрутиться.

— Все я правильно поняла! — оборвала его Всеслава. — Если русское войско и мой Неждан грядут с Полуночи, почему мы движемся на Полдень?

Держко не нашел, что ответить, и только поджал губы, сердито зыркая по сторонам.

— Собирайтесь! — приказала Всеслава, поднимая на плечи дорожную котомку. — Мы возвращаемся в Булгар!

Братьша, виновато хлопая глазами, отставил в сторону котелок и начал послушно скатывать плащи и завязывать тесемки мешков. Держко его остановил. Он стоял перед Всеславой, вытянувшись во весь свой небольшой рост, широкий, подвижный рот его дергался. Скулы свело от еле сдерживаемой ярости.

— Ни в какой Булгар я не вернусь! — сказал он негромко, но очень твердо. — Меня в Итиле ждет высокородный отец! И ты, девица, отправишься вместе со мной! Хватай ее, Братьша! Не пойдет своей волей, волоком потащим.

Он потянулся, чтобы схватить княжну, но Всеслава вывернулась, вырвалась и помчалась, что есть духу, по полю, простирая руки к темневшему на горизонте, обугленному, как ее любовь, но все еще крепкому дубу. Она хотела превратиться в малое яблоневое семечко, в белый лепесток, который подхватывает ветер, унестись прочь, достигнуть обетованного края, где нет лжи и принуждения, где на тучных умащенных полях гуляют бок о бок лев, телец и орел. Но ноги ее заплетались и не слушались, врастая в землю, точно жесткие корневища, а гибкое тело деревенело и стыло, как одетый корой ствол, и руки бессильно падали надломленными ветвями, и помутневший взор застилали холод и тьма.

— Какие новости? — в синих глазах Феофании смешались надежда и страх.

— Никаких следов, — покачал головой Александр. — Мы обшарили каждую тропинку в окрестностях града, побывали во всех становищах на том и на другом берегу — все безрезультатно. Если княжну не увез опять Ратьша, стало быть, она и ее спутники либо попали в лапы к работорговцам, либо и вовсе покинули этот мир.

Феофания горестно всхлипнула, непроизвольно обхватив руками растущее чрево.

Александр поспешил усадить ее на скамью, которую живо освободил возившийся там с какими-то снадобьями постреленок Тойво.

— Твой брат, правда, не теряет надежды, — поспешно продолжил воевода, — что девушка и игрецы измыслили какую-то хитрость, чтобы сбить Мстиславича с толку, и потому, хотя их путь оказался скрыт как от недобрых, так и от дружественных глаз, княжна обязательно объявится, если не в родном Корьдно, то где-нибудь в Новгороде, а то и вовсе в Царьграде.

Феофания только покачала с сомнением головой:

— Что Неждан? — спросила она.

Теперь уж пришел черед Александра опускаться на скамью рядом с женой, нервно теребя пальцами мех на загривке пятнистого Малика, ибо поведать о решении побратима у него не хватало сил.

Анастасий тоже отвел глаза, ощущая в случившемся с корьдненской княжной немалую долю своей вины, тем более, что за время совместного плена и долгого пути полюбил девушку почти также нежно, как родную сестру. Может, все-таки стоило, пока Ратьша не успел опомниться, попытаться дойти до Оки. Впрочем, что теперь говорить? Кто же знал, что все сложится именно так? И дался же Всеславе этот хворый хазарин. Честный хан Азамат и без того посыпал седую голову горьким пеплом, кляня себя за то, что, поддавшись жалости, принял в своем доме тархана с сыном.